Память Крови - Валерий Горбань

Как же так, не трогать?

Ох уж эта гласность по-русски!

Все-то мы теперь знаем. И все сплетни кремлевского двора. И страшную правду ГУЛАГа. И последние новости из спальни любимой певицы.

И что такое «наружка».

Когда-то за одно упоминание об этом подразделении болтливый сотрудник милиции мог поплатиться погонами, а то и свободой. А что говорить о преступниках? Они пользовались только смутными слухами да наивными небывальщинами, наплетенными более опытными подельниками. Можно, конечно, покивать головой на Запад. Почитайте, мол, у них давно «про это» пишут и ничего, борются с преступностью. И живут лучше, чем у нас. Только жаль, не все могут почитать. А то бы убедились, что нет в мире страны, кроме нашей, где на протяжении почти десяти лет наглые и безнаказанные предатели в мемуарах и перед телекамерами выбалтывали государственные тайны, подставляя тех, кто ежедневно и ежечасно рискует, находясь от преступников на длину ножа.

Все рассказано на страницах газет и журналов. Отсняты и показаны миллионам людей документальные сюжеты. Без малейшего душевного сомнения и без проблеска здравого смысла раскрыта святая святых: тактика работы этой службы.

Зачем? Сообщить согражданам об очередной опасности их нерушимым правам со стороны этих вечно подозрительных «органов»?

Но любому человеку, обладающему хотя бы начатками разума, понятно, что в стране, охваченной криминальным безумием, никто не будет тратить силы и без того замотанных сотрудников, чтобы выяснить, где купил бутылку водки гражданин Синепупкин, и не завел ли любовницу господин Толстосумов. Такие вещи — любимое занятие только для расплодившихся частных агенств.

Так кому это нужно?

И все ли рассказано о «наружке»?

Нет, не все.

Ни один из радетелей о правах человека не написал вышибающую слезы статью о том, как люди, получающие копеечную зарплату, часами ходят под проливным дождем или цокают зубами в промерзших подворотнях, выслеживая преступника. Как они годами, наживая язвы и гастриты, питаются всухомятку как попало и когда попало, потому что их «производственный процесс» не терпит перерывов. Ни один талантливый публицист не снизошел до моральной поддержки презренным «филерам», отказывающимся ради безопасности других людей от нормального образа жизни, от возможности вовремя и спокойно решать свои шкурные дела, от дружеских связей и знакомств, а порой и от собственных имен. И ни один журналист, даже если очень захочет, не сможет рассказать о подвиге офицера «наружки», который пятнадцать лет каторжной службы завершил в темной подворотне, получив удар ножом в живот ради спасения незнакомой девчушки от давно разыскиваемого убийцы и насильника. Для журналистов, для любопытных и даже для следователя этот офицер останется смелым, но случайным прохожим. Его посмертный орден начальник управления внутренних дел вручит вдове в присутствии всего двух человек: руководителя подразделения и его заместителя. А дети погибшего узнают правду об отце только тогда, когда их возраст и прошедшие годы смогут обеспечить сохранение тайны о нем и его товарищах, оставшихся в строю.

Но ордена — дело редкое. К счастью. Потому как живых награждают разве только по великим праздникам. А будни — они и есть будни. «Наружка» — не внешняя разведка, где после каждой удачной операции дырки на кителях сверлят. Но то — дела государственные! А тут — одна возня с мразью уголовной. Никакой романтики. Какая может быть романтика в обмороженных пальцах да застуженных почках. Или в простатите, к примеру?

Янека, как тысячи преступников до него и еще многих после него, взяли «из-под наружки». На второй день после свадьбы, на выходе из чужой квартиры, с полными руками чужих вещей. И этот факт в сочетании с чрезмерной осведомленностью сыщиков, привел Янека в то самое состояние, которое профессионалы называют «момент истины».

Правда, и сыщики были приведены в состояние полного изумления, когда выяснилось, что подавляющее большинство из названных их подопечным сорока двух (!!!) краж и угонов совершил он один. Друг Женька помогал лишь в пяти.

И опять, вопреки всем любимым народом кинодетективам, торжество истины не наступило синхронно с задержанием дерзкого вора. Даже обнаружение на квартире у Янека его любимой фомки, давно заочно знакомой милицейским экспертам, лишь слегка приблизило закономерный, но, увы, растянутый финал. Ибо задержание злодея и изъятие вещественных доказательств знаменуют собой только начало длительного и кропотливого процесса, именуемого предварительным следствием.

Одним из этапов этого процесса должна была стать так называемая «проверка показаний подозреваемого на месте совершения преступления». Процедура не сложная, но занудливая.

Процедуру эту нужно фиксировать. На фото, на кинопленку. И если вечно занятому следователю не удается коварно заманить или со скандалом выдрать у руководства ЭКО кого-нибудь из вечно занятых экспертов, то он просто дает поручение сыщикам. Сыщики сначала матерятся и спорят, а потом начинают проявлять чудеса изобретательности. Например, знакомому фотожурналисту выдается обещание организовать потрясающий репортаж на тему «Как я был понятым». А после получения заветных фотографий и подписей на протоколе приятелю-газетчику разъясняется, что снимать, конечно, можно. И фотографии делать можно. Но публиковать их, к сожалению, до приговора суда нежелательно. Недалеко и до скандала…

Вот и на четвертый день после задержания Янека, завершив серию утомительных обысков, три опера и примкнувший к ним Володя затевали очередное коварство. Ренат на эту тему выразился вполне определенно:

— Вы хоть красками рисуйте, но без фиксации я выводку проводить не буду, что зря время тратить. Завтра к девяти чтобы был фотограф!

— А, может, кинохронику «Мосфильма» пригласить? И не завтра, а сейчас прямо? — радостно согласился Витька.

— Можно и кинохронику, можно и сейчас. Но работать начнем завтра в девять, — хладнокровно ответил Ренат и пошел к себе готовить протоколы.

Маленькая деталь: разговор происходил в двадцать три сорок. Неумолимое завтра должно было начать свой разбег через двадцать минут. А посему все нормальные люди с фотоаппаратами, и даже без таковых, уже либо спали, либо готовились к этому приятному мероприятию.

Нужно было искать кого-то из ненормальных.

И Саню осенило:

— Володя, а ты этого парня из пресс-группы УВД знаешь, что репортажи снимает? У него же видеокамера есть, может, попросить?

— У Игоря, что-ли? Да у него японка новенькая, одна на всю управу. Он над ней, как Кощей Бессмертный, трясется. С нашими ездил, так даже подержать не давал.

— А если его самого припахать. Он как на подъем?

— Самого? Это можно. Ребята из ППС говорили, что он за интересным сюжетом черту в зубы полезет.

Во втором часу ночи Игорь, бережно уложив в фирменный пластмассовый кейс свою любимицу, чудо техники, видеокамеру «Панасоник 7В», пожал руки приятелям-пэпээсникам и выпрыгнул из УАЗика. Сегодня улов был не Бог весть какой. Понедельник. Пожалуй, чтобы наскрести на очередной видеоблок к программе областного телевидения «Пароль-02», придется завтра повторить. Иначе Томка, веселая напарница по программе, житья не даст. Повторить-то можно, только спать хочется до смерти. Никого не интересует, во сколько ты упал в кровать. Но в восемь тридцать, будь добр, на службу, пред ясные очи начальства. А то, что делается на личном «энтузязизме», личным делом и должно оставаться.

Тихонько открыв двери и раздевшись в тесноте коммунального коридора, Игорь, не включая свет, пробрался на кухню. Сладострастно почмокал над заботливо приготовленной — только включить плиту — сковородкой с чем-то явно мясным и несомненно вкусным, сокрушенно подумал, что пока разогреешь… и решительно убрав сковороду в холодильник, достал оттуда пачку кефира.

Аннушку он не услышал, а почувствовал. Теплая волна и родной запах опередили ее прикосновение.

— Тебе звонили из городского розыска. Сказали, будут ждать сегодня, пока не перезвонишь.

В восемь тридцать, переговорив со своим непосредственным начальником, мудрым дедом Яценко, и заручившись его поддержкой, Игорь отправился в горотдел. Весело ввалившись в кабинет, он остановился пораженный. Такого еще видеть не приходилось.

— Ну вы даете, прямо выставка достижений воровского хозяйства!

Янека ввели минут через десять.

Высокий, плечистый, стройный парень. Симпатичное лицо, чуть вьющиеся, мягкие темно-русые волосы. Нос с легкой курносинкой, явно славянского производства.

Великий Ломброзо! Где отметины порока? Где следы гнусных поступков? Где печать проклятий обездоленных им людей?

Только вот глаза несколько беспокойные и движения нервно-порывистые… Так, пожалуй, есть от чего занервничать.