На грани доверия. Книга третья - Марина Васильевна Ледовская

рассказ, перевёл дух. — Надюша, если ты не против, может, перекусим? Степановна там что-то оставила в духовке.

— Да, я сейчас посмотрю, — закивала Надя, — если надо разогрею.

В духовке была ещё тёплой прекрасная овощная запеканка с ветчиной, Надежда разложила её по тарелкам, поставила на стол плетёную корзиночку с бездрожжевым хлебом.

— Владимир Григорьевич, — позвала она свёкра, — извольте к столу.

— Благодарю, мадам, — в таком же тоне отозвался он, и оба засмеялись. — Я знаю, что тебе не терпится услышать продолжение рассказа, и я не стану тебя утомлять долгим ожиданием. Сразу после трапезы продолжим.

— Итак, на чём мы закончили? — Владимир Григорьевич откинулся в кресле, взял в руки очки, но надевать их не стал.

— Мы говорили о вашем доме, — напомнила Надя.

— Да, дом. Кстати, он не всегда принадлежал нашему семейству. После революции у деда особняк был отнят, но, насколько мне известно, дед успел вывезти и спрятать самое ценное, каким образом и куда — для меня осталось загадкой. Он об этом тоже не любил говорить. Однако спустя некоторое время советская власть поверила в преданность бывшего дворянина Андрея Фертовского. Кроме того, его экономические и сельскохозяйственные познания были бесценны. Страну надо было поднимать, как экономически, так и технически. Дед мало говорил и много делал. Теперь я думаю, что деду из высшего эшелона власти всё же кто-то покровительствовал, хотя он и был разорён, лишён дворянства и всего, что имел.

Дом достался какому-то партийному работнику и его семье. Он затеял там капитальный ремонт, хотя дом не был старым. Прожив в доме несколько лет после окончания ремонта, партиец со своей женой погибли в нём же при пожаре. Говорят, что его даже подожгли, времена те неспокойные. Воздух был долго пропитан гарью. Пепелище, казалось, поглотило всю историю особняка.

Спустя время мой дед всеми правдами-неправдами сумел вернуть себе тот участок и отстроить дом заново. Когда я искал реликвию, то думал, что если она и правда, существует, то дед её прячет именно здесь — в доме. Он привёз её из своего тайника и теперь хранит. Но не тут-то было, — он замолчал. Воспользовавшись паузой, Надя задала вопрос:

— Владимир Григорьевич, вы точно хорошо себя чувствуете?

— Да-да, Наденька, не беспокойся, продолжим. Я должен успеть рассказать всё. Мало ли что со мной может случиться, хоть кто-то должен знать эту историю до конца. Да, в доме я не нашёл ничего, что могло бы навести на след реликвии. Самое смешное — я не знал толком, что ищу. Ведь речи о сабле и уж тем более, о гарнитуре не было. В общем, я решил поставить точку во всём этом деле. Но твоё триумфальное появление в моём доме, рассказ об Астафьеве и награде, которую он получил за свои подвиги, всколыхнуло мою память, заставило задуматься и предположить, что такой реликвией вполне могла бы стать сабля. Я хлопнул себя по лбу в досаде, что раньше не сообразил прочесть дневники деда, которые нашёл в доме после того, как мы с Виолеттой оформили наследство. Тогда в суете и переезде за границу я эти дневники оставил у неё, а потом про них напрочь забыл. Виолетта, конечно же, дневники читать не стала, но, слава Богу, сохранила.

Я стал читать, из них я узнал то, что сейчас рассказываю тебе. На самом деле там огромное количество подробностей, которые к нашей истории не относятся, я их просто отметаю. Однако ни на одной из страниц ничего не было сказано о гарнитуре или о клинке. То ли дед нарочно умалчивал об этом, то ли были ещё где-то записи. Я тщательно проштудировал дневники, в очередной раз меня ждало разочарование.

Как вдруг сестра прямо на свадьбе Вадима и Виктории заговорила о том, что нашла ещё один дневник нашего деда, даже не дневник, а несколько листков, сшитых почему-то красной нитью. Они были вложены в последний дневник деда, а когда лежали у Виолетты на антресолях, то выпали из него и забились в угол. Потом очень долго были завалены коробкой, которую туда задвинул муж Виолетты — Георгий. Там хранились какие-то его инженерные разработки. Одним словом, листки эти всё-таки попались на глаза Георгию, и он отдал их жене, потому что увидел красивый витиеватый почерк её деда, к тому же листки были подписаны — Андрей Фертовский.

Я стал читать последние записи своего деда, которые могли бы пролить свет на историю с семейной реликвией.

Глава 55

Мира ничего не сказала Таисье, ни того, что встретила Зорина и сидела с ним в буфете, ни того, о чём они проговорили почти час. На занятиях она постаралась скрыть своё подавленное состояние, но подруга заметила её настроение, хотя выяснять не стала. Лишь в метро задала вопрос:

— Мира, ничего не случилось?

— Нет, а что? — Мира будто очнулась.

— Ты сегодня какая-то странная. Не знай я тебя, сказала бы, что ты влюбилась, — заулыбалась Таисья. Она сама находилась в состоянии, близком к влюблённости, всё-таки друг брата сумел тронуть сердце недоступной Таи. И даже оказывал особые знаки внимания. Мама Таисьи это замечала и была только рада — парёнек ей приглянулся. Пора девице начать серьёзно встречаться, а там и о замужестве думать.

— Скорее, наоборот, — серьёзно ответила Мира, — «разлюбилась».

— Да ладно?! — удивилась Таисья, даже подпрыгнула на месте. — Кто он? Я его знаю?

— Даже я его не знаю, как, оказалось, — загадочно произнесла Мира.

— Ничего не поняла, — призналась Таисья, посмотрела на остановку, к которой подъехал поезд, за разговором не проехать бы свою. Так уже было.

— Ну, видимо, ещё не родился тот, в кого я влюблюсь, — ответила Мира.

— Как это? — Таисья вытаращила на подругу глаза. — Ты хочешь сказать, что твой муж будет намного тебя моложе?

— Тайка, не выдумывай, я говорила образно.

— Вечно ты со своими образами, поди разберись, что ты имела в виду, — заворчала Таисья. — Вот со мной всё куда понятнее и проще. Я не творческий человек.

— Зато у тебя прекрасный математический ум и совершенная память, — отметила Мира.

— Ну, есть маленько, — зарделась девушка.

— И вообще, я горжусь дружбой с тобой, моя маленькая Таисья-Тайка, — Мира обняла её за плечо.

— И я горжусь, что дружу с тобой, Мира — романтичная, яркая талантливая.

— Ёлки-моталки, да мы вообще почти идеальны, — засмеялась Мира впервые за весь вечер.

— А знаешь, чьё это выражение? Ёлки-моталки?

— Чьё?

— Зорина! Он в письме к заметкам моего реферата употреблял это выражение. И иронично только по отношению к себе. У меня сохранилось это письмо, как образец