Я - истребитель - Владимир Поселягин

Резко крутанувшись на пятках, политрук развернулся и застыл, выронив папиросу. Над дальним краем аэродрома, освещаемый розоватым светом утренней зари, кружил танк!

— Тэ четвертый, — выдохнул Никифоров. — Ё-о-о-о… Немцы! Десант!

И потащил из кобуры ТТ. А немецкий танк, сделав мертвую петлю, бочку и зайдя на полосу с фирменной суворовской спирали, уже катился через поле прямо к РП, погромыхивая гусеницами и постепенно замедляясь. Наконец в десяти шагах от потрясенных командиров он остановился. Чуть погодя люк на башне откинулся, и показалась чумазая, но довольная физиономия Суворова. Высунувшись по пояс и хлопнув левой рукой по броне, тот устало произнес, глядя в глаза Запашному:

— Товарищ майор, принимайте агрегат, махнул не глядя. — И, помотав головой, добавил: — Но на эту… на это… В общем, на этот утюг я в жизни не сяду! Не разгоняется, вверх не идет, на виражах сыпется…»

Я только тогда понял странную реакцию на мои слова, выразившуюся в форменной истерике у бойцов и командиров. Оказалось, про сон комполка знали уже все.

Кстати, к моему удивлению, игры «махнемся не глядя» в то время не существовало. Я это случайно выяснил. Так что с моей легкой руки сперва по санчасти, а потом уже по полку, дивизии эпидемией пошло новое развлечение. Менялось все. Форма, сапоги, губные гармошки… Один лейтенант в штабе дивизии махнул не глядя «лейку» на трофейный мотоцикл. И опять я виноват! Но по крайней мере теперь все знали, что означают слова «махнем не глядя».

После того как меня перестали кидать в воздух и потребовали рассказа, что с нами случилось, меня перехватил Никифоров и объявил народу, что мы все расскажем позже, а пока отправляемся к нему.

Все летчики, побывавшие в тылу у немцев, проходят через особистов, не обошло это дело и нас. С Карповым было посложнее, все-таки он побывал в плену, но и с ним разобрались. Его даже от полетов не отстранили.

Кстати, мое сообщение, что экипаж Ламова тоже был с нами и перелетел линию фронта на «шторьхе», вызвал бурную реакцию. Немедленно был оповещен штаб дивизии. Как только они сядут, если уже не сели где-нибудь, нам сообщат.

Едва Карпов после стандартного опроса вышел из землянки, Никифоров накинулся на меня. Пришлось поминутно рассказывать, что происходило, как только мы взлетели вчера рано утром с нашего прошлого аэродрома. До последней минуты рассказывать.

Прежде чем начать рассказ, я достал из планшета карту:

— Вот в этом месте я расстрелял три полуторки…

— Подожди-ка, это же наш тыл?! — прервав меня, озадаченно сказал Никифоров.

— Ну да. Так вот те, кто ехал на них, вывесили опознавательные знаки. Немецкие кресты.

— Диверсанты? — нахмурился особист.

— Скорее всего, да…

— И ты их… — показал он рукой пикирование.

— Ну и я их… — кивнув, повторил я жест Никифорова.

— Здесь?

— Да, вот тут.

— Восемнадцать километров от нас. Сколько уцелело?

— Чуть больше десятка. Я на первом заходе из пушки две передние машины в хлам, а пока разворачивался, пока на новую атаку, эти из третьей разбежались. Ну я пару раз кусты из пулеметов прочесал да уцелевшую машину поджег и на аэродром полетел.

— Значит, они без транспорта? — делая пометки на карте, спросил политрук.

— Не думаю, что надолго, — покачал я головой.

Никифоров скривился от моих слов.

— Жди меня тут. Я в штаб, нужно отправить сообщение в особый отдел дивизии.

— Хорошо… Товарищ политрук…

— Да? — с некоторой тревогой спросил меня Никифоров, видимо опасаясь, что я еще сообщу ему что-то не очень приятное.

— Можно поговорить с комиссаром Тарасовым?

— Зачем?

Вздохнув, я довольно сжато рассказал о погибших детях и что бойцы, которые шли по той же дороге, захватили пилотов живыми.

— Где? — спросил особист, снова открыв карту.

— Вот тут.

— Хочешь раздуть это дело? — спросил он у меня.

— Да! — Перед моими глазами до сих пор стояла смазанная картина изломанных детских тел на пыльной дороге.

— Хорошо, жди. Мы подойдем вместе.

Пока Никифоров ходил и передавал сообщения, меня покормили принесенным завтраком.

— Товарищ лейтенант, а вы снова будете выступать? — с жадным любопытством спросила Любаша, раскладывая на столе все, что принесла.

— Разрешат — споем. А что, без меня не пели? Тот же Казаков хорошо поет или…

— Они поют, конечно, хорошо. Но у вас такие тепло-душевные получаются, прям за душу берут. Майю из прачечной помните? Из нового пополнения. Так вот, она консерваторию заканчивала, говорит, у вас талант певца, очень редкий дар исполнять любую песню, как будто она написана для вас. И еще — у вас каждый раз новая песня. Многие специально приходят с тетрадками, записывают. У нас ночью телефон не замолкает — звонят даже из штаба фронта, все тексты песен переписывают. Мне Лешка-телефонист рассказал. Мне вот понравилась про «Вологду». Или вот «Люди встречаются», такая хорошая. А какая сегодня будет? — с детской непосредственностью спросила девушка.

— «Комбат» будет, — с легкой улыбкой ответил я.

— Какая?

— «Комбат», песня так называется.

— А-а-а-а. Понятно. Вот каша и блинчики. Компоту налить?

— Угу… — С набитым ртом сказать что-нибудь другое просто не получалось.

Самое забавное — эти песни я не запоминал. Как сказал мой учитель игры на гитаре, у меня уникальная память на них, что один раз услышал, могу воспроизвести в точности через длительный период. Дар не дар, но в жизни он мне не раз помогал.

Когда Люба убирала тарелки и вытирала стол, а я вдыхал свежий воздух у оконного проема землянки, послышался звук движения нескольких человек.

Тарасов пришел не один. С ним кроме Никифорова был и комиссар Ломтев из полка Запашного. Пропустив выбежавшую наружу официантку, они подошли к столу и расселись кто где, вопросительно глядя на меня. То, что их пригласили не просто так, они, судя по нахмуренным лицам, знали. Скорее всего, особист им сообщил в общих чертах.

Вздохнув, я начал свой рассказ.

После комиссаров за меня взялись Никифоров и подошедший Кириллов, особист из нашего полка, то есть майора Запашного. Во время нашей посадки его не было в расположении, ездил в штаб дивизии.

Мурыжили они меня до семи часов вечера, уже язык устал в мельчайших подробностях рассказывать, как все происходило.

— Распишись тут и вот тут, — наконец подал мне Кириллов карандаш и стопку записанных показаний.

Когда я закончил читать, в землянку спустился дежурный по полку и что-то прошептал на ухо Никифорову. Бросив на меня быстрый взгляд, политрук отпустил дежурного и, как только я расписался, достал новый чистый листок:

— А теперь, лейтенант, давай обсудим, что ты расскажешь только что прибывшим военным корреспондентам, которые просто пылают страстью пообщаться с тобой…

Вздохнув, я склонился над столом, задумчиво почесав затылок. Фактически ничего думать мне не пришлось, все за меня решили особисты.

— Топай давай, — с улыбкой сказал Никифоров, как только я заучил свою речь. Их порадовало, что это меня бросают на растерзание акулам пера, а не их. И с Карповым проблем не было: он в штабе писал рапорт о вылете, и когда прибыли корреспонденты, его просто изолировали.

Сейчас Кириллов как раз направился к нему, чтобы показать слегка измененную версию наших приключений в тылу.

Во-первых, никакие дети мне в селе не помогали — нам не хотелось, чтобы у них были проблемы, так что этот факт мы стерли.

Во-вторых, пояснить, откуда я умею летать на «мессере». Это было непросто, но мы справились. Объяснил, что сидел в кабине трофейного «худого», который посадил на аэродром еще в первых числах июля. Ну а дальше мои летные данные помогли освоить его в первом же вылете.

В-третьих, никакого расстрела немецких диверсантов не было.

Все.

У входа в землянку меня уже ждал вестовой.

— Товарищ лейтенант, вас уже ждут, — доложил он.

На большой поляне собрались не только корреспонденты, но и все политработники ближайших частей, а также парторги и секретари комсомольских организаций. Главным был комиссар Ломтев. Тарасов отсутствовал, видимо, куда-то уехал по делам. Подошли также свободные от службы из обоих полков.

Меня провели к пеньку, исполнявшему роль трибуны или, если посмотреть с другой стороны, пьедестала. Встав на него, я огляделся и сказал:

— Шуток не будет. Война — это кровь и грязь! И я это видел.

После двухчасового общения с корреспондентами и политработниками, которым тоже в мельчайших подробностях рассказал про расстрел детей, меня отвели в землянку нашей группы, где я в первый раз за сегодня увидел парней.

Вы знаете, что такое эмоциональная перегрузка? Это такое чрезмерное эмоциональное и физическое перенапряжение. Именно это я ощущал, когда на подгибающихся ногах подходил к землянке, сопровождаемый множеством знакомых. Некоторые спрашивали, когда начнется концерт, другие — какая будет новая песня, третьи просили рассказать, как это — летать на «мессерах», но я молчал — сил оставалось только чтобы дойти до своей новой лежанки.