Этот день Победы. Ветераны Челябгипромеза в Великой Отечественной войне - Семён Абрамович Шенкман

Это было удивительное лакомство, вся прелесть которого заключалась в том, что его приходилось очень долго грызть.

Но к декабрю исчезли и эти редкие удачи и оставался только хлебный паёк — 125 граммов для детей и иждивенцев, и тот с добавлением опилок и прочих подобных компонентов. Мама выкупала этот паёк ранним утром, заняв очередь задолго до открытия магазина, приносила его домой, и мы тут же его съедали с кипятком и солью и ничего не ели до следующего утра.

Голод преследовал постоянно и неумолимо, кроме физических мучений постоянно возникали мысли о приближающейся смерти, признаки которой окружали нас в виде покойников, зашитых в простыни, которых родственники непрерывной цепочкой везли по Гороховой на детских саночках на кладбище, а некоторых просто выносили в подъезды, так как сил на похороны у оставшихся в живых не было.

Первым из наших родственников умер от дистрофии брат отца. Моего папу в декабре положили в больницу, в середине января мама увезла меня на саночках в детскую больницу, находившуюся недалеко от Смольного. Это удалось сделать только благодаря тому, что отец до этого работал в системе Горздравотдела. По пути в больницу я запомнил занесённый снегом Невский, замёрзшие на путях трамваи, сгоревший Гостиный двор и почти безлюдный город.

В больнице тоже было трудно. Не работало отопление, замерзали чернила в чернильницах медсестёр. Мы лежали, накрывшись с головой несколькими одеялами, так же и ели, высовываясь только для получения своих порций. Неизменное первое — дрожжевой суп — выпивали через край тарелки.

Чтобы не замёрзли ноги, санитарки сшили нам из марли и ваты тёплые «чуни». Но всё же больница спасла нас почти всех, за исключением нескольких человек, попавших туда уже в безнадёжном состоянии. Так рядом со мной умер Казимир Поровский, поступивший в больницу не только истощённым, но и с отмороженными руками и ногами. Умирал он долго и тяжело, жутко было слушать его хрипы и стоны, потому я и запомнил его имя на всю жизнь.

С. Бойм. «Зима 1941-го года»

5 февраля умер в больнице от истощения мой папа. Его похоронили в братской могиле на Пискарёвском кладбище. Об этом мне рассказала навестившая меня в больнице мама. Она поступила работать санитаркой в госпиталь около Исаакиевского собора и, вероятно, благодаря этому ей удалось выжить.

К этому времени начала действовать «Ледовая дорога жизни» и началось улучшение снабжения города продуктами.

Это было заметно и по питанию в больнице, нам стали иногда доставаться даже конфеты, и там я впервые попробовал американский шоколад.

В середине апреля меня выписали из больницы, и я уже самостоятельно мог дойти до дома.

Улицы и дворы города были уже очищены от мусора и нечистот. По карточкам кроме хлеба, норма которого тоже увеличилась, выдавали понемногу сахара, круп, жиров, но голод продолжался, и пережить ещё одну зиму в блокированном городе мы с мамой не решились.

2. Эвакуация

Во второй половине августа мы эвакуировались из города, собрав с собой бельё, одежду, посуду, всё что могли увезти и что могло нам пригодиться там, куда нас привезут, так как места назначения мы не знали.

До Ладожского озера нас довезли на поезде, здесь мы погрузились на самоходную баржу. Наш караван переправился благополучно, правда, немцы обстреливали наши судёнышки, но снаряды падали слишком далеко, видимо, стреляли не прямой наводкой, а по квадратам.

После переправы нас довезли до железной дороги, где снабдили хлебом. Мы погрузились в товарные вагоны, оборудованные нарами, и началось наше движение на восток.

Мне удалось устроиться у окна вагона на втором ярусе нар и всё светлое время суток во время движения я не отходил от него. Недалеко от Тихвина можно было увидеть груды искорёженной техники, оставшейся от сравнительно недавно прошедших здесь жестоких боёв.

Двигались мы довольно быстро, останавливаясь на разъездах для пропуска встречных эшелонов с войсками и техникой. На станциях отоваривали продуктовые карточки: получали хлеб, сахар, масло, можно было купить у населения варёную картошку, молоко, овощи, яблоки, но всё было дорого, и основной пищей для нас были хлеб и кипяток. Большинство эвакуированных страдало от резкой смены питания и на каждой остановке из вагонов буквально вываливались толпы жаждущих «занять позицию» у ближайшего колеса.

Примерно на десятый день пути нас высадили в Алтайском крае на станции Шипуново, объявив, что поезд дальше не пойдёт. Здесь нас уже ждали подводы из окрестных сёл и деревень. Нас увезли за 30 километров от станции в очень большое село Бобровка, состоящее из нескольких колхозов, и остановились у конторы колхоза имени Шмидта. Жители этой деревни были украинскими переселенцами Столыпинских времён.

Подходили колхозники, знакомились, выбирали себе постояльцев. Нам предложили кров и стол бабушка Мария и дед Иван Павлыч, с ними временно жила младшая дочь и внучка трёх лет. Они объединили два больших хозяйства, то есть два больших огорода, две коровы, телят, несколько овечек, кур, гусей. Всё это требовало силы на содержание и уход, дед и дочь работали в колхозе, а у бабушки не хватало сил, и наша с мамой помощь была им очень кстати.

Жизнь в Бобровке не была голодной, но и сытной её назвать нельзя. Главное, не было хлеба. Урожай 1941 года в связи с полной мобилизацией мужчин и техники не успели убрать, а урожай 1942 года был полностью сдан государству, и на трудодни хлеба не давали. Никаких пайков в деревне не было. Питались в основном картошкой, овощами и молоком. Одеты мы с мамой для суровой сибирской зимы были неважно. Первую зиму я не учился, так как у меня не было валенок, до школы было больше 6 километров, а морозы на Алтае — 30-40 градусов были явлением нормальным.

Дома я занимался заготовкой дров, помогал ухаживать за скотом, носил воду. Запаса картошки до нового урожая у наших хозяев из-за такого увеличения едоков не хватило. Нам приходилось выменивать её в соседних деревнях на привезённую из Ленинграда одежду и вещи. Лучше всего «по бартеру» шли простыни, из них жители шили одежду, так как в магазинах не было ничего. С ранней весны я освоил охоту на сусликов, мясо которых мы ели, а шкурки сдавали в сельпо, где за них можно было получить соль и спички.

В Алтайском крае я хорошо закалился, бегая босиком с ранней весны до поздней осени. Весной мы с местными мальчишками в походах за сусликами босиком пересекали овраги,