Большие Поляны - Иван Слободчиков

— Здравствуй, Шипкова.

— Здравствуй, здравствуй, Петр Ильич. Проходи, садися поближе к печке. Намерзся небось?

Векшин помедлил садиться, вначале огляделся, хотя оглядывать особенно тут было нечего, кроме столика, кровати с серым одеялом да беленой кирпичной печки.

— А где вторая птичница?

— Отдыхат. Мы теперича посменно, по семь часов работаем: одна — с утра, другая — с обеду. Неделя пройдет — меняемся. Раньше бегали, как трясучки, а ноне новый зоотехник хорошо распорядился.

Тетя Маша приковалась глазами к спицам, к носку и не обратила внимания, как напыжился Векшин, как налились гневом его глаза, — в простоте душевной она не заметила, что обидела заместителя председателя, отозвавшись одобрительно о зоотехнике.

— Вот что... — Векшин сел на табуретку, привалился боком к столику. — Я заехал узнать, как у вас тут... случаем, крыша не течет, починки не требует? И с дровами как?

— Дрова есть, запаслись на всю зиму, — ответила тетя Маша. — И помещение отремонтировали лучше некуды.

— Хм... хм... — похмыкал Векшин. — Ну, если все в порядке, тогда я поехал дальше.

Он сделал вид, что встает, но, будто вспомнив что, вновь опустился, повернулся к тете Маше, уперся руками в коленки.

— Да, чуть было не позабыл узнать, как здоровье у твоей квартирантки учителки?

— Здоровье ее хорошее. Не жалуется она на здоровье, — ответила тетя Маша.

— Оно и видно, — квартирантка твоя с крепкими нервами. Не каждая выдержит такой конфуз от мужа. Ему-то что, сегодня с одной, завтра с другой, а каково ей с детьми?

Он замолчал, выжидательно посмотрел на тетю Машу — не клюнет ли она на его слова, как сорожка на червяка. Так и случилось: тетя Маша бросила вязать, уставилась на Векшина.

— Обожди, чего ты плетешь: с одной, с другой... Ну был у него грех с Грунькой, все знают, а теперь он хорошо живет, к бабам и близко не подходит. Уж я-то знаю, интересуюся.

— Ха-ха-ха! — деланно засмеялся Векшин. — Наивная ты, Шипкова! Разве такой бугай без бабы прожить может?.. С Дашкой он живет, скажу тебе по секрету.

— Не болтай! — замахала руками тетя Маша, но в глазах ее стоял неподдельный испуг. — Станет он вязаться с такой...

— Давно связался, еще как к ней жить перешел... И сейчас ходит, не забывает. Она баба подбористая, мужики таких уважают, не отказываются.

Он опять посмеялся, на этот раз веселее, откровеннее, видя, что тетя Маша стоит на распутье: вот-вот поверит.

— Что-то я не войду в себя, ума не приложу... Ведь вот только трех недель не прошло, была Анна Ивановна, говорила, будто на него с Грунькой напраслину сочинили, а ты тут такова наворочал, что...

Тетя Маша недоговорила, растерянно уставилась на Векшина.

— Ничего не наворочал, — возразил Векшин. — Спроси Афоню. Он сам мне говорил, не раз заставал Егора с Дашкой в постели. Вот позавчера, прихожу, говорит, с фермы домой, — пока овечек убирал, пока корма раздавал, уже и стемнялось. Только зашел в избу, а кто-то в сенях как загремит ведром, а потом дверями стукнул. Я, говорит Афоня, глянул в окно, а наш председатель через прясло в огород лезет... Мне-то что, ни жарко, ни холодно, за что купил, за то и продаю. Женщину жаль, детишки ведь малые. Может, на что-то еще надеется, а он — видишь как...

Кажется, ссылкой на Афоню, мужа Дашки, он окончательно убедил тетю Машу, сломал ледок недоверия.

— Я ей, сучке, покажу! — только и сказала она про Дашку и быстро и зло заработала спицами.

Векшин поднялся.

— Ладно, Шипкова, я пошел, в Шалаши надумал съездить... Только ты уж никому не рассказывай о нашем разговоре, — сказал он тете Маше, но сказал не твердо, не обязывающе. — Егора не переделаешь, каков он есть. А людям — одна неприятность.

Тетя Маша ничего на это не ответила.

2

В Шалаши Векшин ехал в веселом, приподнятом настроении. Разговор с тетей Машей удался, сомнение в ней посеяно прочно и не может не дать всходов: она обязательно передаст разговор жене Уфимцева, и та не замедлит убраться под крылышко маменьки от неверного мужа.

Впереди предстоял разговор с Гурьяном Юшковым, бригадиром шалашовцев. Он давно намеревался с ним откровенно поговорить, но все как-то не получалось: то не было подходящего случая, то кто-то мешал, когда этот случай представлялся. Он считал Гурьяна своим вероятным сообщником, лишь затаившимся до поры до времени. Ведь не зря же тот голосовал против Уфимцева, не зря подавал заявление об уходе из колхоза на производство. Нет, Юшков лишь ждет поддержки, чтобы действовать, проявить себя. А поддержку он найдет в лице Петра Ильича, — Петр Ильич поможет ему выбраться из колхоза.

Вот с такими мыслями и въезжал Векшин в Шалаши.

На краю деревни у большого типового здания свинофермы он остановил жеребца.

Работы у бригады подходили к концу, шла внутренняя отделка кормокухни: настилка потолков и полов, в запарочном отделении готовили места для котлов.

Он открыл дверь и чуть не наступил на Максима, укладывающего к порогу половые доски.

— Здорово, Максим Арсентьевич!

Максим поднялся, они поздоровались. Оторвались от работы и другие плотники, подошли, тоже поздоровались с Векшиным. На шум из запарочного отделения выглянул бригадир Герасим Семечкин, увидев Векшина, обрадованно улыбнулся, шагнул навстречу:

— А я думаю, кто это? Оказывается, сам товарищ зампред. Ну, сколько лет, сколько зим!

Они пожали друг другу руки и уселись на скамье, наскоро сколоченной из неструганой доски. Глядя на них, расселись и остальные, кто где присмотрел, приспособился, — устроили общий перекур. Из запарочной подошли еще — собралось человек десять, хоть собрание открывай!

— Что у вас нового? — начал разговор Векшин.

— Дак, кончаем, — ответил за всех бригадир. — Мы, строители, завсегда свое слово держим. Сказали к Октябрьским сделаем, так оно и будет.

— А в праздник обмывать станем, — добавил Максим; он сидел на подоконнике, прочищал фуганок, подгонял лезвие.

— Точно! — тряхнул головой Семечкин. — Перекур себе маленький устроим, денька на три... Ты, как зампред, распорядись там, прикажи Нюрке Севастьяновой, пусть забронировает для нас пару ящиков «Московской». А закуску — сами найдем, огурцы нынче ядреные в засол пошли. Да и груздями бабы подзапаслись.

И пошел разговор о том, о чем всегда с охотой говорят мужики: кто и где и как провел прошлый праздник, сколько выпил да сколько съел, да все со смехом да с шуточками, с прибауточками. И кажется, не будет конца этому пустобреху. Но вот бригадир, загасив окурок, погладив усы, вдруг посерьезнел, поднялся и сказал:

— Все! Хватит на этот раз! Работа ждет, по нас плачет.

И когда вслед за бригадиром поднялись и остальные, добавил, обращаясь к Векшину:

— После праздника по плану к детсаду приступаем, так ты о материалах позаботься, не подведи. Чтобы строитель завсегда ресурс имел... Нам к новому году с детсадом управиться положено, а времени остается в обрез.

— Не надо было посторонними делами увлекаться, — сказал, вставая, Векшин, тоже становясь серьезным, начальственным.

— Какими посторонними? — воззрился на него Семечкин.

Насторожились и рабочие, пошедшие было по своим местам, сгрудились около дверей.

— А дом председателю кто выхвалился строить? Не ты? А там пять человек занято, оторваны от основных работ.

Рабочие враз потеряли интерес к разговору, кто-то из них даже разочарованно свистнул, и они ушли. Остались бригадир, Максим да еще двое плотников.

— Дом председателю — не постороннее дело, — вразумительно, точно ребенку-недосмыслышу ответил Семечкин. — Государственное дело, если хотишь знать... А с рабочими — укомплектуемся, у нас теперь резерв есть. На коровник перейдем — покажем класс работы!

— На какой коровник? — спросил Векшин.

— А ты, похоже, не в курсе? На днях председатель был, рассказывал, после праздника хочет бригадку в лес послать, бревна готовить, на будущий год новый коровник будем строить. Да типовой, говорит, с механизмами.

— Это еще зачем? И этих помещений хватает, — возмутился Векшин.

Он и впрямь ничего не слышал, никто ему не говорил. Не иначе как новые выдумки Уфимцева, — деньги завелись, торопится растранжирить.

— Надо, Петр Ильич, надо, — сказал Семечкин, берясь за дверную скобу, намереваясь идти в запарочное отделение. — Разве не видишь, как жизнь поворачивается?

Он ушел. И Векшин, все еще находясь под впечатлением услышанного от Семечкина, тоже вышел и пошел к оставленной на дворе лошади, чтобы ехать к бригадиру Юшкову. Лишь подойдя к лошади, он вспомнил, что не поговорил с Максимом. А поговорить ему с ним надо...

Открыв дверь, крикнул:

— Максим Арсентьевич, выдь на минутку.

Вышедшего Максима он взял под локоть, отвел подальше от кормокухни и, остановившись, сказал доверительно:

— Хочу тебя в известность поставить... Получил сообщение, комиссию из ЦК высылают по нашему письму.