Лепестки розы мира - Владислав Николаевич Дебрский

же литературный персонаж, созданный Человеком, как и многие другие. Я его спросил о Боге. Лег сказал, что я слышал об этом не раз: Бог есть Любовь. Но не всё можно выразить словом. Иногда слова умерщвляют суть. И в связи с этим, мне мой Лег преподнёс одно моё детское воспоминание.

Мне лет пять. Я с мамой на улице. Две мамины подружки, предварительно потискав меня, что уже неприятно пятилетнему человеку, считающим себя взрослым, задают чудовищный вопрос, с приторно-фальшивой интонацией: «Ты маму любишь?» И своим пятилетним умом я не понимаю, зачем об этом спрашивать. Разве может быть по-другому? И если ответить им – это уже будет предательство. Это уже будет означать, что ты допускаешь два варианта. А второй вопрос подружек, не дождавшихся ответа на первый, вообще пугает: «Сильно маму любишь?» Разве любовь может иметь какие-то измерения, степени, да и просто описание. Лег улыбнулся. Вы видели когда-нибудь, как Лег улыбается? А, ну да. Так вот, он улыбнулся:

– Ты сам всё понимал. Тогда.

Я не буду вам рассказывать обо всех наших беседах, скажу только, что за первый год нашей работы, я не записал и пяти страниц. Меня, признаться, не столько интересовала история персонажей, сколько возможность узнать, что и как можно использовать для роста моего благосостояния и положения в обществе. Планы, я себе рисовал самые радужные. А что? Представьте: вы начали общаться с сущностью, имеющей неограниченный доступ к любой информации. Эта сущность нуждается в вашем сотрудничестве. К тому же, сам Лег признавал, что Человек – это вторая инстанция после Бога. А значит, я был вправе диктовать свою волю своему соавтору и распоряжаться его ресурсами.

За два года нашего с Легом делового общения, мне всё же удалось записать реплики героев, услышанные мной в рассказанной Легом истории. Я, не особо вникая, как это отразится на общей картине, сократил все реплики до размеров пьесы и на этом посчитал свою часть работы оконченной. Связей в театральном мире у меня не было. Я не знал никого, кто хотя бы как-то был связан с литературой. И, если честно, мне не очень-то хотелось этим заниматься. Поэтому, я посчитал достаточным – запихать распечатанную «пьесу» в конверт, и передать его в наш театр через билетёршу на входе. Встречи с Легом прекратились. Я даже не успел узнать его мнение о моих нескладных действиях. Свой экземпляр «пьесы» я убрал подальше и долго не притрагивался к нему. Не стану скрывать от вас, что некоторое время, я всё-таки ждал, что мои труды будут вознаграждены. Безразлично в какой форме, в небесном или в земном исполнении. Время шло, но никаких известий я не получал. Я стал считать историю со своим писательством оконченной и снова занял место в человеческом потоке, направляющемся в потребительский рай. Вы не представляете, как это мучительно стало даваться мне. Два года общения с Легом не прошли без последствий для меня. Я признался себе, что изменился. Дела и слова людей, я стал воспринимать по-новому. Я научился понимать скрытую суть их поступков и слышать непроизносимые ими вслух мотивы. И я хочу, чтобы вы поняли: это не имеет отношения к психологии. То есть, я понимал всю подноготную слов и поступков, не по каким-то распознаваемым профессионалами признакам: какой глаз прищурил собеседник, или что он почёсывает при разговоре с вами: мочку уха или ягодицу, – нет. Я стал узнавать людей целиком, а не такими, какими они стремились выглядеть. Я мог бы использовать этот навык для решения своих чисто меркантильных задач, но, как я понял, к сердцеведческому дару прилагалась неразрывная тяжёлая оправа самоограничения. Использовать свои возможности в благих целях, тоже, не получалось. Все, кого я предупреждал о неприятных ситуациях, в которые они могли попасть, попадая в эти ситуации, меня же и обвиняли потом. Но, если вы подумали, что узнавая людей, я стал к ним хуже относиться, вы ошибаетесь. Те свойства человеческой души, которые мне были неприятны и невыносимы в других, я с лихвой обнаруживал в себе. Кого я мог после этого осуждать? Но и полюбить людей, со всеми их достоинствами и недостатками, я ещё не был готов. Мне стало скучно. Я не мог, да уже и не хотел быть прежним: вернуться к забытым мечтам и потухшим примитивным идеалам. Хотя, по-настоящему новым, я тоже не стал. Обычно, выйти из хандры мне помогала новая интересная книга, но в этот хандрический припадок, они, как попрятались все – ничего не мог найти. И вдруг, я натыкаюсь на забытый мной, почти на год, свой экземпляр «пьесы». Я начал читать, и пришёл в ужас. Весь текст был записан по-раздолбайски. Я сам не мог понять ни последовательности событий, ни мотивы героев, ни их характеры. Что же мог понять из этого посторонний человек? Я был возмущён до глубины души неряшливостью и нестройностью текста. «На месте Лега, я бы убил такого соавтора!» – искренне возмутился я на свой счёт.

– Леги не могут никого убить, – знакомый голос ответил без паузы.

Он снова был рядом – мой Лег. Клянусь, я готов был задушить его в своих объятиях. Но по причине его бестелесности, мне оставалось только нелепо улыбаться и радостно фыркать. Я выглядел, как идиот со стажем, но мне было всё равно. Главное – он вернулся.

Мы начали всю историю заново. Теперь я расспрашивал Лега обо всех, даже, незначительных деталях этой истории, и старался узнать как можно больше о жизни её героев. Лег был, кажется, приятно удивлён той решимостью, с которой я приступил к работе. Правда, появлявшиеся в процессе работы затруднения, существенно приглушили первоначальный мой энтузиазм. Причём, именно моя проснувшаяся ответственность (откуда вдруг?) ставила те преграды, которые притормозили всё течение работы. Я старался записывать услышанное досконально, но с Легом это было очень непросто сделать. Иногда он начинал высыпать свою историю на мой неподготовленный мозг горстями, не считаясь с тем, что из услышанного я не разобрал и малой части. И нам снова и снова приходилось возвращаться к началу. Ещё я сделал для себя одно досадное открытие: мой Лег вообще ничего не понимал в литературе. Он только выкладывал мне информацию, а какой вид она примет после моей обработки, ему было, кажется, плевать с небес. Я, прилагая титанические усилия, превозмогая свою непомерную лень, прикидывал опытным путём, как сделать, чтобы всё записанное мной начало походить на настоящий литературный текст, а этому Легу, оказывается всё равно – он, видите ли, ничего в этом не понимает.