Заколдованные леса - Тутуола Амос

С этими словами выхватил я из-за пояса кинжал, и мой удар отправил предателя к предкам; отплатив ему, я быстро разделался со старейшинами гомидов, ибо ярость парализовала их и они не смогли противостоять моему натиску, — а пощадил я только короля.

Подростки следили за мной во все глаза, и, когда возмездие было завершено, я приказал им предать трупы земле, однако она затвердела, словно каменная, ибо не желала принимать грешников; тогда я повелел подросткам бросить убитых в море, но волны выкинули их на берег; а когда трупы зашвырнули на деревья, те стряхнули их, как ядовитых гадов. И только цепи, спущенные с небес, выдержали тяжесть мертвых злоумышленников, — так они и висели между небом и землей, осыпаемые черной пылью суховеев, пока, изгнив, не развеялись прахом.

Между тем все это не на шутку разохотило подростков к убийству, и только наступление ночи спасло меня от гибели, ибо темнота разогнала нас по домам.

На другое утро я пробудился довольно поздно: солнце уже блистало в небе, когда меня покинули сны. Встав с циновки, я накинул на плечи одеяло и вышел во двор, чтобы взглянуть на утренний мир, а оглядевшись, заметил толпу подростков с дубинами, беспорядочной толпой шагавших к моему дому. Сначала я не понял, куда они спешат, а когда понял, время было уже безнадежно упущено. Не дав мне укрыться в доме, подростки сдернули с меня одеяло, связали мне руки за спиной, а потом с гиканьем ворвались в мой дом, собрали все ценное, что у меня было, — и купленное на местном базаре, и полученное в подарок от короля, и приобретенное за время скитаний, — связали в узлы, погрузили узлы на головы детям и поволокли меня по улицам на Базарную площадь, безжалостно стегая в пути кнутами, так что кожа моя вскоре вспухла множеством кровавых рубцов.

На Базарной площади подростки приказали мне спрыгнуть в заранее вырытую для меня яму и, когда я подчинился, повелели мне выпрямиться, закидали яму землей и плотно утрамбовали, так что над поверхностью земли осталась у меня только голова. Затем они выбрили мне голову мясницким ножом и обмазали ее медом для привлечения мух — за несколько секунд их слетелось великое множество, и воздух наполнился оглушительным жужжанием. Потом вокруг меня разбросали мои пожитки и разложили вкуснейшие яства, укрепили на вбитом передо мной столбе издевательскую надпись: «Смотреть — смотри, а есть — не моги» — и принялись всячески мучить. Поначалу я терпел молча, потом стал умолять о пощаде — разумеется, тщетно, — потом залился слезами и плакал, пока не выплакал все слезы, но, как матерая ведьма рожает ведьмочек, а когда устанет, все равно рожает, так и подростки, вместо того чтобы проявить жалость ко мне, лишь удесятерили свое мучительство, хотя их давно уже одолевала усталость. Наконец, однако, они выбились из последних сил и разошлись по домам.

А я уже примирился с мыслью о смерти, ибо у меня не было ни малейшей надежды спастись: я позабыл о том, что Господь все видит, хотя порой долго медлит, прежде чем явить свою волю. Меня закопали около одиннадцати утра, а к двум часам дня надо мною собрались тучи, и в половине третьего хлынул проливной дождь. Нечего, конечно, и говорить, что дождь как надо мною начался, так надо мной и кончился, что дождевые капли едва не изрешетили мне голову в мелкое решето, но вскоре это наказание обернулось милостью, ибо когда дождь кончился и я смог оглядеться, то обнаружил, что почва вокруг меня намокла и отмякла. Я попытался вылезти и, затратив много усилий, но немного времени, вылез, быстро собрал самое ценное из моего разбросанного вокруг имущества, наскоро перекусил подмоченными яствами, взвалил на плечи узел с имуществом и был таков.

Быстро, впрочем, только рассказ рассказывается, а жизнь проживается трудно и медленно: на самом-то деле был я таков, что валился от усталости с ног, и, добравшись до какой-то ямы, решил немного передохнуть. А яма оказалась могильной помойкой, куда горожане сбрасывали издохших животных, ибо ели только мясо убоины, а падалью никогда не питались. Не успел я спрыгнуть в яму, как меня чуть не удушила адская вонь, и, куда бы я ни ступал, под ногами у меня хрустели кости. Оглядевшись, я усмотрел неподалеку цельного козла и решил посидеть на нем для отдыха и восстановления сил, однако издох он дня четыре назад, и его цельная твердость обернулась трупной раздутостью, так что, едва я сел на него, он взорвался, будто бомба, и меня облепили его смердящие внутренности.

Это новое злоключение показалось мне особенно горьким, и безудержные слезы, словно струи осеннего ливня, потекли по моим щекам. Даже смерть в то мгновение обрадовала бы меня больше, чем столь тяжкая жизнь. Но Создатель снова сжалился надо мной, и я увидел неподалеку прекраснейшую женщину. Приблизившись, она повелела мне следовать за ней, и, все еще всхлипывая, я радостно повиновался ее повелению. Вскоре мы подошли к уютному и просторному дому — его обслуживали несколько молодых слуг и юных прислужниц, изящных, как антилопы, а моя проводница была там полновластной хозяйкой. Она приказала своим домочадцам вымыть меня в теплой ванне и натереть благовонными мазями, а когда ее приказ был исполнен, дала мне бархатные одежды и накормила тончайшими яствами. После еды я вознамерился пасть перед ней ниц, ибо ощутил глубокую благодарность, однако хозяйка моя повелела мне этого не делать и отвела меня в спальню, сказав, что я должен подкрепить свои силы спокойным сном. Едва моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснул и проснулся лишь на другое утро, когда Хозяйка разбудила меня, чтобы предложить мне утреннюю трапезу.

Весь день Хозяйка столь великодушно ублажала меня, что Лес Тысячи Духов показался мне приятнейшим местом для путешествий, и, как пьяница, выпив, забывает про тяготы жизни, так позабыл я свои прошлые невзгоды. А на третий день Хозяйка заботилась обо мне еще нежней и великодушней, чем в первые два.

Под вечер, однако, она стала жаловаться на головную боль, и, присев рядом с ней, я прикоснулся ладонями к ее вискам, чтобы произнести Целительное заклинание. Представьте же себе мой ужас, благороднейшие слушатели, когда во время моей Заклинательной речи Хозяйка умерла, а после этого тотчас прозвенел звонок, двери широко распахнулись, ее домочадцы стремительно вбежали к нам в комнату, сгрудились вокруг нас и умерли! Я, конечно, тоже захотел умереть рядом с ними, но Смерть не откликнулась на мой зов, и я тоскливо притих, горестно размышляя об этом очередном испытании. Всю ночь не удавалось мне уснуть, — да и может ли живой человек спокойно спать среди мертвецов, которые вселяют в его душу леденящий страх? Утром я скорбно воззвал к моей матери с просьбой помочь мне в беде, — и лишь немое безмолвие было мне ответом. Я воззвал к матери второй раз и снова не получил ответа, однако не отступился и, отчаянно моля о помощи, воскликнул так:

— О матушка! Любимая матушка! Почему не отвечаешь ты мне в этот час великой скорби моей? Отчего не чувствую я твоей поддержки? Увы, даже смерть кажется мне желанней твоего небрежения! Да, лучше уж умереть дома, чем терпеть столь горькую жизнь на чужбине! Ужели не разжалобит тебя гибель моя в этом чужом для меня лесу? Ужели считаешь ты справедливым, чтобы могилу мою никогда не посетили наши родичи? Меня постоянно преследуют нескончаемые бедствия и несчастья: я спасаюсь от смерти, только чтобы пойти на жесточайшие муки; меня перестают мучить, только чтобы ввергнуть в бездну презрения, — воистину не длится, а кружится в бесовском кругу моя беспросветная жизнь! О матушка, родная матушка, истинная матушка, не единожды спасавшая меня от бедствий, мудрейшая из мудрых и надежнейшая среди самых надежных, непорочная на земле и достославная в небесах, явись ко мне в этот страшный час! О бесценная матушка моя, разреши мне увидеть тебя, где бы ты ни была!

Едва я вскричал так, земля стремительно разверзлась, и предо мною предстала моя мать; заметив слезы на моих глазах, она тоже расплакалась, а потом нежно обняла меня и, утешая, сказала: «Почему ты взываешь ко мне столь горестно, о мой сын? Скажи, о, скажи, сын, ибо я хочу знать, чем так мучительно огорчила тебя твоя суровая жизнь! Я всегда понимала, что ты живешь многотрудно, сын, ибо ты доблестен среди людей и славен в добродетели своей на грешной земле, но теперь я могу открыть, что жизнь твоя будет долгой, а богатства умножатся тысячекратно, — только не жалей сил для исправления мира, дабы покинуть его улучшенным, когда завершится твой земной путь. Что же до возвращения домой, которое, безусловно, предстоит тебе в скором времени, то положись в этом на Господа нашего и помни, что тебя ждет счастливая старость, ибо нет под небесами участи горше, чем доля презираемого людьми старика, а ты, несомненно, добьешься всеобщего уважения. Однако сейчас мое время на земле истекает, и надобно, чтоб ты рассказал, какие беды заставили тебя воззвать ко мне, дабы я устранила их с твоего пути, ибо мне хочется видеть тебя радостным и счастливым!»