Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл

– Видите ли, когда-то я играл в любительской труппе. Но довольно об этом; давайте выпьем и поговорим о чем-то другом.

– Ладно, – согласился космополит. Он уселся и плавным движением наполнил свой бокал. – О чем мы будем беседовать?

– О чем хотите, – последовал нервозный ответ.

– Хорошо. Тогда, пожалуй, мы поговорим о Шарлемоне.

– О Шарлемоне? Кто он такой?

– Вы узнаете, мой дорогой Чарли, – ответил космополит. – Я расскажу вам историю Шарлемона, джентльмена и безумца.

Глава 33. Которую каждый может оценить по собственной мере достоинства

Но до начала мрачной истории о Шарлемоне, вежливость требует ответа на некий голос, который я слышал в предыдущих главах и особенно в последней, где происходят гротескные события. Этот голос восклицает: «Совершенно невероятно! Кто вообще может одеваться так, как ваш космополит? И кто может вести себя, как настоящий паяц?

Странно, что в развлекательном произведении строгая приверженность реальной жизни востребована читателем, который, приобретая подобную книгу, демонстрирует свое намерение отвлечься от реальной жизни и обратиться к чему-то иному. В самом деле, странно, что читатель требует от автора тех вещей, от которых он устал; что любой, кто по разным причинам находит повседневную жизнь тусклой и скучной и желает отвлечь от нее свое внимание, все равно цепляется за эту скуку.

Есть другая категория читателей, на чьей стороне мы стоим, которые терпеливо читают развлекательное произведение в том же духе, как они смотрят театральную постановку, – примерно с такими же чувствами и ожиданиями. Они видят, что авторская фантазия описывает сцены, отличные от наблюдаемых в повседневной жизни, с ее однообразными лицами за прилавком и старыми тарелками в меблированных комнатах; они видят персонажей, отличающихся от их старых знакомых, с которыми они ежедневно встречаются на той же старой улице. И если в реальной жизни правила приличия не позволяют людям выражать свои чувства с такой же откровенностью, как это происходит на сцене, то в художественной литературе они обращаются не только за развлечением, но и, по существу, за еще более глубокой реальностью, чем в повседневной жизни. Таким образом, хотя они жаждут новизны, вместе с этим они желают видеть человеческую натуру, – но натуру раскованную, возвышенную и даже преображенную. Согласно такому образу мыслей, вымышленные люди, как и актеры в пьесе, должны одеваться, поступать и разговаривать так, как никто другой на свете. В этом художественный вымысел подобен религии: он должен показывать другой мир, но такой, с которым мы ощущаем глубокую связь.

Таким образом, если можно в чем-то извинить благонамеренное начинание, то безусловно, можно допустить небольшие вольности для писателя, который в своих описаниях, по мере своего разумения, стремится угодить невысказанному желанию любителей развлечений, для которых наряд арлекина не может быть слишком пестрым, а его ужимки – слишком фантастическими.

И еще одно. Хотя все понимают, как бесполезно оправдывать человеческую натуру, не говоря о том, насколько человек может быть уверен в своей правоте и безошибочности, но похвала ближних имеет для него такую высокую ценность, что даже воображаемая критика плодов его воображения оказывается нелегкой для него. Эта слабость объясняет, почему читатели могут находить определенную гармонию между бурным весельем космополита и колючим цинизмом миссурийца, или между его сдержанным дружелюбием и несообразными реакциями его собутыльника.

Глава 35. Где космополит рассказывает историю безумного джентльмена

– Шарлемон был молодым торговцем французского происхождения, жившим в Сент-Луисе; он не был обделен рассудительностью и обладал таким неподдельным и располагающим к себе добросердечием, какое редко встречается среди молодых холостяков, иногда в сочетании с элегантной бесшабашностью и легким остроумием. Разумеется, все им восхищались и любили его, как в мужском обществе принято относиться к блестящим сверстникам. Однако на двадцать девятом году жизни с ним произошло необычная перемена. Как человек может поседеть за одну ночь, так Шарлемон за одну ночь превратился из общительного и любезного юноши в замкнутого брюзгу. Он перестал здороваться со своими знакомыми и решительно, беззастенчиво, даже ожесточенно прервал отношения с близкими друзьями.

Одни, столкнувшись с его новым поведением, возмущались и отвечали на его презрительные слова с такой же презрительностью; другие, потрясенные этой переменой, но сохранявшие дружеские чувства, великодушно пропускали мимо ушей его оскорбления и умоляли объяснить, что за тайное бедствие постигшее его, так странно изменило его характер. Но Шарлемон в равной мере отворачивался от презрения и от дружеского участия.

Вскоре после этого, ко всеобщему изумлению, торговец Шарлемон был объявлен банкротом. В тот же день он уехал из города, но лишь после того как передал свое имущество в руки доверенных представителей для разбирательства с кредиторами.

Никто не имел понятия, куда он пропал. Со временем, когда он нем ничего не было слышно, люди предположили, что он покончил с собой. Это предположение, несомненно, было основано на перемене, произошедшей за несколько месяцев до его банкротства; такую перемену можно было отнести лишь к умственному расстройству.

Прошли годы. И вот однажды, ярким весенним утром, Шарлемон появился в одной из кофеен Сент-Луиса: оживленный, вежливый, любезный, общительный и одетый с шикарной элегантностью. Он не только остался в живых, но и стал прежним человеком. При встрече со старыми знакомыми он первым делал шаги к примирению, причем в такой манере, что ему невозможно было отказать на полпути. Другим старинным друзьям, с которыми ему не довелось встретиться в первый день, он нанес личные визиты, оставил свою визитку с извинениями и комплиментами, либо прислал подарки в виде дичи или корзинки с вином.

Говорят, что иногда общество не прощает былые обиды, но с Шарлемоном все было по-другому. Люди ощущают возвращение любви к человеку, который проявляет ее. В городе начались вопросительные шепотки о том, каким образом, спустя долгое время после его банкротства, кошелек Шарлемона волшебным образом снова пополнился. Распространители слухов, у которых всегда имелись готовые ответы, утверждали, что он провел девять лет во французском Марселе, где приобрел второе состояние и вернулся в родной город ради восстановления старых дружеских связей.

Несмотря на прошедшие годы, вернувшийся скиталец оставался тем же человеком; вернее, благодаря своим благородным качествам, он вырос, подобно золотистому маису под ласковым солнцем доброго мнения о нем. Но оставалось скрытое недоумение, что было причиной перемены, благодаря которой он теперь, как и много лет назад, обладал все тем же состоянием, теми же друзьями и прежней популярностью. Однако некто и не помышлял спрашивать его об этом.

Наконец, после ужина в его