Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон

Порой Тилли с трудом Джулию понимала. То ли бедный мозг усыхает, то ли в Джулии дело.

Тилли вздохнула, снова нацепила очки и углубилась в сценарий. Марджори Балкер, оказывается, «воевала с Гитлером» — это еще что такое? Ей же вроде шестьдесят восемь — не рухлядь древняя, если, конечно, ты не сценарист младшего школьного возраста, которому только бы заарканить зрителей помоложе. Милый боженька, Джоанне Ламли[162] лет шестьдесят пять, и никто не ждет, что она станет ходить в войлочных шлепанцах и вязать перед камином. Тилли познакомилась с ней на каком-то благотворительном вечере. «Пошли со мной, — сказала Фиби. Ты мне там пригодишься». Фиби еле на ногах держалась, ей заменили коленные суставы, бедренные суставы, даже суставы больших пальцев. Уже заводили разговор о плечевых. Тилли и не знала, что можно заменить плечи. Жалко, что сердце ей заменить не могут. В общем, Джоанна Ламли была очень мила, — правда, Тилли так отравилась канапе с креветками, что потом еще долго страдала бледной немочью. Смешное название, «бледная немочь», анемия и потеря сил — а это расизм? Надо бы поосторожнее, не говорить при Падди или как там ее.

Лицо Марджори, крупный план.

Марджори (шепчет). Винс. Сыночек. (Умирает.)

— Ну что за вздор. Надо будет подольше потянуть сцену смерти. Она так просто не уйдет. Вложить настоящее чувство, чтоб хоть кто-нибудь всплакнул над ее кончиной.

Пора поучить реплики, решила она, но заснула, еле одолев первую. Видимо, позже пришла Саския, сняла с нее очки, выключила свет — среди ночи Тилли проснулась, посмотрев неизменно лихорадочные сны, а вокруг было темно, ничегошеньки не видать. Небольшая репетиция перед настоящей темнотой.

Четыре утра, если старый радиобудильник у кровати не врет. Мертвый час. Что-то его разбудило — он не понял что. Собака тоже не спала.

Джексон вылез из постели и в темноте подошел к чердачному окошку. Посмотрел вниз, на пустынный двор, на узкий проулок за ним. Не сказать, чтобы vista была очень bella. Кто-то шнырял в проулке — грузная фигура, окутанная тьмой. Вынырнула из теней, побрела по улице — слишком далеко, лица Джексон не разглядел.

Не лезь, посоветовал здравый смысл. Не лезь, ложись в теплую постель, поищи безопасных приключений в Стране снов, не надо натягивать одежду, не надо выбираться из окна на пожарную лестницу, не надо нырять в кошмар страны живых.

— Allez оир![163] — сказал он собаке.

Пес склонил голову набок и озадаченно уставился на Джексона. Джексон показал наглядно: влез в окно, потом опять вылез. На миг замявшись — поразмыслив, достоин ли этот человек доверия, — собака ловко выпрыгнула на пожарную лестницу и, подгоняемая Джексоном, полезла вниз по железным ступенькам.

Со всей возможной деликатностью Джексон отворил калитку со двора. Не хотелось бы навлечь на себя гнев хозяйки, лишив ее сна, лучшего источника женской красоты. Ее красота и так питается скудно.

Проулок пустовал. Джексон вспомнил свою мятежную автостопщицу и полезный фонарик у нее в сумке, пожалел, что у него при себе ничего такого нет. Из оружия — разве только швейцарский армейский нож, да и тот остался в рюкзаке на чердаке.

Он дошел до конца проулка и очутился на другой улице — вокруг дома, близнецы «Белла виста». Собака опасливо жалась к его ноге — эта эскапада псину явно не развлекала.

Впереди на дорогу выпрыгнула фигура. К добру ли эта встреча при луне.[164] Мужик из «лендкрузера». По курткам их узнаете их.[165] У Джексона волосы на загривке встали дыбом, он развернулся — а позади что? Ну само собой, работают парно, кожаные куртки, кожаные перчатки, большие кожаные ботинки, Джексон — начинка в этом коровьем сэндвиче. Тот, что стоял сзади, хрустнул костяшками, и Джексон вспомнил кота Мэрилин Неттлз — как тот пытался его напугать.

Пес ощетинился и заворчал — надо же, как грозно, сам-то крошечный. Ага, подумал Джексон, ну давайте, только троньте меня — меня и мою крошечную собачку, мы готовы. Он повернулся так, чтобы видеть обоих. Тилибом и Тарарам.

— Мы как раз хотели с вами повидаться, — сказал один. — Ничего комнатенка, а? Ах, как счастлив я вскоре оказаться на море.[166]

Беспокоило то, что говорил он, как брат Джексона, тот же шероховатый акцент, тот же неявный цинизм. Джексонов акцент с годами стерся — неизвестно еще, узнал бы он себя в молодости, если б услышал.

— Вы вообще кто? — спросил Джексон. — И чего вам надо? Пришли меня отколошматить — по причине, которую мне постичь не дано, — или что?

— Или что. Нам надо или что, — сказал другой. — Но отколошматить тоже можем.

Шутники, значит, — худшая разновидность,

— По-моему, джентльмены, тут у нас испорченный телефон, — сказал Джексон. — Вы ищете женщину с бензоколонки. Я не знаю, где она.

— Ты что, думаешь, мы идиоты? — спросил тот, что говорил, как Джексонов брат.

— Ну…

— Мы тебя ищем.

— Меня? А я-то что сделал?

— Суешь нос куда не следует, — сказал Тарарам. — Вопросы людям задаешь.

— Нас просили кой-чего тебе передать, — сказал Тилибом.

— Вы теперь и открытки к праздникам доставляете? — спросил Джексон.

Бытует мнение, что, если все шансы против тебя, разумнее тихо отползти, а не тыкать врага в лицо большой палкой. Джексон извлек большую палку и потыкал.

— Погодите, дайте угадаю — вы подарочные стриптизеры, — сказал он Тилибому, который уже присел, готовясь к драке.

Тарарам снова хрустнул костяшками. На абордаж, подумал Джексон.

Тарарам ринулся на него, врезался на полном ходу, Джексона повело, развернуло, и не успел он отбить внезапную атаку, Тилибом ударил его в висок. Джексон покачнулся, однако умудрился заехать Тилибому по носу.

— Туше! — выдавил он, и тут Тарарам принялся колотить его в живот.

Джексон очутился на земле; слышно было только, как яростно лает собака. Лучше бы помолчала, а то ей тоже достанется, эти ребята не постесняются и ее вырубить.

Потом тот, у кого речь смахивала на речь Джексонова брата, заговорил пугающе близко, в самое ухо:

— Просили передать, мудрила южный, чтоб не трогал Кэрол Брейтуэйт. Еще раз тронешь — мы вернемся.

Джексон хотел возразить — ладно бы просто избили, но ведь земляки не признали его за своего. Увы, не успел он открыть рот, один земляк пнул его в голову, и во второй раз за ночь Джексона объяла тьма.

«Ту-уит-туу». Не совсем. Скорее так: «кьюик… у-уу». Самка зовет, самец отвечает. Они очень тщательно охраняют территорию, совы. Трейси это знала лишь потому, что на полке стояла книга о птицах Великобритании. Не совсем «коттедж» — огромный дом, она как-то не обратила внимания, когда бронировала. Написано было, что «спроектирован Бёрджесом», как и церковь в паре сотен ярдов. Викторианская готика. Дом стоял посреди средневекового оленьего парка. Удивительное дело.

Если б они поселились тут на всю неделю, катались бы по дому, как две горошины в громадном стручке. Но на сегодняшнюю ночь они встали лагерем в гостиной. Трейси не хотела застрять в спальнях, не хотела фонариком сбивать каких-нибудь мужиков с лестницы. Первый этаж, срочный побег черным ходом. «Сааб» надежно припрятан за домом. Здесь его искать не станут.

Прибыв днем, они прогулялись от дома вниз по холму, к искусственному озеру. Над водой кафе — они посидели снаружи, съели мороженое. Кончиками рожков покормили жадного гуся. В детстве у Трейси была книжка издательства «Ледибёрд» — так и называлась, «Жадный гусь». Посмотреть на них со стороны — обычные люди, приехали на выходные. Мать и дочь. Имоджен и Люси.

Они доели мороженое и пошли вдоль зеленых прудов, до самого Фаунтинзского аббатства. Садово-парковое искусство восемнадцатого столетия, каскады, пруды, капризы; что плохого в том, чтоб улучшать природу? По кромкам прудов толклись стаи головастиков, тут и там мелькала рыбешка. Трейси вспомнила карпов Гарри Рейнольдса. Крупные дорогие рыбины. Непостижимо, как это — купить рыбу, если не хочешь ее съесть.

Девочка ходила неплохо — шаг одной ногой, потом другой, такого рода ходок. Прагматик. В аббатстве, как выяснилось, проходил какой-то средневековый базар. Или ярмарка. С актерами в костюмах — стряпают на открытом огне, учат ткать лен, стрелять из лука по мишеням. Целого поросенка жарят.

Они ушли до начала танцев.

— Очень важно понимать, когда пора откланяться, — сказала Трейси.

Они сварганили ужин — тосты с фасолью и сыром — и опять пошли бродить, гуляли на благоуханном вечернем воздухе. В этой обстановке так и хочется употребить слово «благоуханный». Сумерки, час колдовства. Май, волшебный месяц. Все туристы разъехались по домам, в парке никого, только Трейси и Кортни, олени и деревья. Никаких загородных звериных рыков, мычания, блеяния, кукареканья, которые, по сути, означают бойню и кровь. Здесь только птицы поют, растет и поедается трава, деревья потихоньку тянутся к облакам.