Круиз "Розовая мечта" - Мила Бояджиева

— Ой, милый! — Завизжав от восторга, я бросилась к нему на шею.

В центре идеально убранной гостиной красовался стол, накрытый моими любимыми блюдами. А над диваном появился портрет, сделанный фотографом-профессионалом. В полумистическом черно-белом парении линий и бликов угадывалось мое лицо. Лишь глаза — предельно яркие, до очерка каждой ресницы и серебряного свечения радужки, поражали жизнью. Более глубокой и сложной, чем предполагала в себе я сама.

— Знакомься, это Глория.

— Очень красиво. Неужели ты видишь меня такой? Спасибо, Юл. В эту незнакомку нельзя не влюбиться. Боюсь, она будет стоять между нами…

— Что с тобой, Слава? Ты полюбила черный юмор?

— Я полюбила и люблю тебя. Только теперь это получается у меня не очень весело. Если бы ты знал, как я скучаю, мой мальчик…

Мы провели прекрасный вечер, не очень увлекаясь столом. Казалось, и на широкой кровати под атласным пуховиком было все точно так же, как на продавленом диване его бывшей холодной комнаты. Но Юл не шептал «Я не отпущу тебя…» И не грозил забрать меня у Сергея. Он называл меня Глорией. А под конец мягко посоветовал:

— Ты прекрасный специалист, девочка. Ты чуткий, тонкий человек. Подумай, сколько людей нуждаются в твоей помощи?..

— Ты хочешь посоветовать мне пойти на работу?

— Ну, хотя бы до возвращения дочери.

…Соня должна была вернуться на каникулы в начале июня и который раз напоминала мне об обещании посетить её. Девочке так хотелось похвастаться школой, новыми друзьями и местными достопримечательностями, о которых она тараторила мне в долгих телефонных звонках. Писать моя дочь не любила, я тоже. А поездка почему-то все время откладывалась с тех пор, как в моей жизни появился Юл.

И вот на следующий день после юбилея я позвонила директрисе мисс Линде Армстронг, предупредив о своем визите, и заказала в авиакассе билет. Голос почтенной дамы был пропитан английской любезностью с примесью тончайшей чопорности, как торт горьковатым миндальным кремом. А потом позвонила Софка, визжавшая от восторга и сообщившая. что будет встречать меня в аэропорту вместе с родителями своей подружки Памелы.

— Вот увидишь, какие Питчемы клевые — очень светсткие и совсем не заносчивые… Жаль, что ты не умеешь ездить на лошади… — Добавила она, собираясь, очевидно, представить свою мать друзьям во всем блеске.

— Может, прихватить флейту? Я здесь на досуге разучила пару пьес.

— Правда?

— Не дури, девочка. Я не знаю даже, с какой стороны в неё дуют.

И все-таки я постаралсь, чтобы мой внешний вид не разочаровал Софу. Совсем не много вещей, с учетом, что конец апреля там немногим лучше нашего мая! А это значит — хорошее «английское» пальто из песочного ворсистого драпа и несколько костюмов, допускавших перетасовку деталей.

Сергей как-то слишком горячо обнял меня на прощание.

— Скажи дочери, что я очень её люблю. И горжусь. — Потом грустно заглянул мне в глаза. — Ну, что, до встречи, Бубка?

Я хмыкнула:

— Не та тональность. — И с улыбкой, в мажорном духе отрапортовала. Через неделю — на том же месте, господин главнокомандующий!

Глава 28

Чета Питчемов мне сразу понравилась — добродушные, голубоглазые, похожие друг на друга как брат и сестра. Четырнадцатилетняя дочь Питчемов, Памела, была долговязой брюнеткой, преросшей на голову своего отца. Позже Соня шепнула мне, что Мел — приемная дочь, но на это здесь внимания не обращают, хотя лишний раз не акцентируют.

Рядом с памелой Соня казалась крошкой. Тоненькая, белокожая, в развевающейся паутинке прямых светлых волос. Трудно было представить, что «папина дочка» превратится в подобие Сержа — круглощекую крепышку манекенного роста.

Они тараторили всю дорогу, крутя головами, чтобы показать мне какой-то дом, где бывал Шелли, или трактир, знаменитый старейшим вином. Девочки рассказывали о бале в день святого Валентина, на который все явились в вечерних платьях.

— В чем же ты была? — Испугалась я.

— О, Слава, мы постарались приодеть наших красавиц! Это такое удовольствие — наряжать девочек на первый бал! — Глаза толстушки Мэри светились неподдельной радостью. — Мы с Генри привязались к Соне… У нас теперь почти что две дочери и один сын. Ведь мы будем дружить с вами, правда?

— На мне было шикарнейшее платье! Я сама его выбрала в Интсоуне. Мэри только платила. — Доложила Соня, не слишком щепетильная в достижении своих целей. Балованное дитя, но какое очарование юности, неосознанного предчувствия долгой женской судьбы, полной сюрпризов и радостей.

Я оставила вещи в номере гостиницы, выстроенной на территории школы специально для приезжающих сюда погостить членов семьи. Школа, основанная в 1773 году, страшно гордилась тем, что не утеряла свойственного просветительскому веку уважения к знаниям и человеческой личности. Это все мне объяснила мисс Армстронг, принявшая меня в своем кабинете, сиявшем ухоженной стариной, как музейный экспонат. Потом мы осмотрели классы, библиотеку, комнаты отдыха и занятий, трапезную, кинозал… Я устала говорить на чужом языке, только крутила головой с приклееной восхищенной улыбкой и всплескивала руками от избытка чувств.

На следующий день мне посчастливилось провести несколько часов на школьном турнире по лаун-теннису, в котором была занята и моя дочь. Мягко пружиня на носочках белых тапочек, она отсалютовала мне ракеткой и потуже стянула волосы пестрым жгутом. Девочка казалась мне чужой и прехорошенькой. Сидящая рядом Мэл комментировала мне игру одноклассников, усугубляя ощущение отстраненности: вопящие на чужом языке бойкие подростки, спортивный зал, обвешанный яркими транспарантами, маленький ученический оркестр, нестройно нчинавший какой-то гимн каждый раз, как вступала в игру новая пара, и растроганно улыбающаяся иностранная гостья — все это виделось мне как бы со стороны.

Вечером мы с Соней были приглашены к Питчемам. За нами заехал Генри, но Памела, заняв место за рулем, продемонстрировала свое водительское мастерство.

— Я тоже умею. — Бурркнула мне по-русски Соня. — Только мне здесь нельзя. Вот дома наезжусь!

Дом Питчемов выглядел как на картинке. Будто его специально красили, мыли, украшали цветочными горшками к моему приезду. «Усадьба в староанглийском духе», — прокомментировала Соня елизаветинскую архитектуру построек — расчерченные деревянными балками выбеленные стены.

Апрель здесь был похож на середину нашего мая — вовсю зеленели кусты и кроны деревьев. А свежесть лужаек напоминала о лете и веселых пикниках среди клумб у бассейна. Я приобрела по дороге букет цветов и прихватила взятые для визитов сувениры — палехскую шкатулку и деревянное яйцо, величиной с небольшую дыню. На нем в ореоле снежного облака сиял во всей красе восстановленный храм Христа Спасителя.

После довольно скромного по нашим российским понятиям ужина началась длинная беседа о политике и быте русских женщин. В столовой уютно потрескивал камин, а я не могла оторваться от орешков — пудинги и бисквиты показались моему желудку не слишком убедительными. Все ждали Шани, шестнадцатилетнего сына Питчемов, занимавшегося в специализированной музыкальной школе. — «Виолончель — его мечта. Мальчик без ума от Ростроповича». — Хвасталась Мэри. поглядывая на дверь. И вот он появился серьезный юноша, успевший переодеться в строгий костюм. Он поклонился нам, тряхнув кажтановыми кудрями, как будто вышел на сцену. В носатом лице парня не было решительно ничего привлекательного, а россыпь красноватых прыщиков на скулах и подбородке доставляла ему, конечно, кучу неприятностей. Но вот он с улыбкой подошел к подругам, перебросившись с ними веселыми репликами, и я увидела, как изменилась Соня. Расхлебанная, небрежная девчонка стала девушкой — юной леди, с прямой спинкой и строго поджатыми губами.

Я не могла больше вникать в разговор — быстрый английский с непривычки утомил меня. Куда интересней было разбираться в игре жестов и мимики. Шани уговаривали родители и девочки, он горячо спорил и вдруг поднял руки: «Сдаюсь!» Соня захлопала в ладоши: «Мам, он будет играть на пианино. Он хотел притащить виолончель, а мы все уговаривали насчет пианино. Ура! Вот увидишь, он классный музыкант!»

Парень сел за фортепиано, в раздумье пробежал по клавишам длинными пальцами и объявил: Шопен. Опус 28. Все чинно замолкли, изображая глубокое удовлетворение, а Сонька аж вся подалась вперед, впитывая звуки всем телом. Я некстати вспомнила, как соблазнила моего Юла учительница музыки, и уже не могла отделаться от мысли о том, что Шопен возбуждал эту страшную даму, представлявшуюся мне некой усатой двухметровой валькирией. Вот так же сидел он, склоня над клавишами светловолосую голову, а страшная дама сжимала своими горячими ручищами его худенькие плечи… От этих картинок мне стало жарко и неудержимо захотелось увидеть Юла, ну, хотя бы услышать его голос.