Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Глобус, использовавшийся во время ритуала интронизации Муцухито

Ретроспектива. Больше него девизов правления имелось у Годайго (1318–1339) – девять за 21 год правления. То время было отмечено бурными событиями – с переменным успехом Годайго боролся за власть с родами Ходзё и Асикага.

После смерти Муцухито ему присвоили посмертное имя, совпадающее с этим девизом правления. Именно под этим именем он и остался в истории. Именно так мы и будем называть теперь императора в нашей книге. Однако следует иметь в виду, что сами современники редко называли императора по имени. Для его обозначения существовало несколько терминов: «действующий государь», «ваше величество», «святейший и высочайший» и некоторые другие. Когда речь заходила о теле правителя, то следовало сказать: «драгоценное тело с золотыми ветвями и драгоценными листьями». К обозначению всякого действия государя прибавляли эпитет «драгоценный». Драгоценная речь, драгоценная прогулка. Ну, и так далее. И только иностранцы сделали для себя исключение: они всегда именовали императора по имени – Муцухито.

Два иероглифа девиза правления Мэйдзи позаимствовали из китайской «Книги перемен» («Ицзин»): «Святой, повернувшись к югу, выслушивает Поднебесную; он управляет (дзи), повернувшись к свету (мэй)». Из предложенных ему вариантов император остановился именно на этом. Вернее, так решили за него боги – находясь в дворцовом святилище, Мэйдзи вытянул бумажку именно с этими иероглифами. В японской истории это был 245-й по счету девиз правления.

Осенью этого года решили отмечать день рождения императора. Он получил название «тэнтё тикю» – «пусть жизнь императора длится, пока существуют Небо и Земля». Традиция празднования императорского дня рождения восходила к VIII веку, но потом ее забыли. Однако прецедент существовал, а что может быть в этом мире важнее его? Газеты строго писали, что все подданные «обязаны радоваться» этому событию.

В дискурсе этого года с маниакальной частотой мелькают слова «новый» и «обновление». И это не случайно: в стране происходили поистине революционные преобразования. Они начались с фигуры самого императора.

Аудиенции Муцухито показывали: он вышел из тени на свет. Он «засветился», его видели. Для императора и его окружения было важно продемонстрировать – как подданным, так и иностранцам, – что в стране появилась новая власть. И что эта власть строится на иных основаниях. В частности, это касается большей открытости императора народу.

Один из основных идеологов нового режима, Окубо Тосимити (1830–1878) из Сацума, в своем январском обращении ко двору писал, что до сегодняшнего дня император пребывал за «драгоценными занавесками» и только несколько придворных могли видеть его, это отдаляло «верхи от низов», так что он не мог выполнить свое предназначение в качестве «отца и матери для людей» и только перенос столицы мог бы изменить положение. Подразумевалось, что вся атмосфера старого дворца Госё и самого Киото «тянула назад», препятствовала любым росткам нового. А потому следует перенести местопребывание императора в Осака. Окубо не был бы японцем, если бы не обратился и к примерам «незамутненной» древности: «Правлением императора Нинтоку будут, вне всякого сомнения, восхищаться в Поднебесной вечно. В настоящее время в иностранных странах монарх в сопровождении нескольких человек гуляет за городом, выказывая заботу и окармливая людей. В эти дни обновления и возрождения императорского правления святые времена династии должны быть взяты за образец; должно быть принято дерзновенное решение о переносе столицы, которое внушит благоговейный трепет просвещенным правительствам иностранных государств». Кроме символических оснований предъявлялись и более практические аргументы: через порт Осака удобно сноситься с зарубежными странами, отсюда удобно контролировать армию и флот[67].

Не только Окубо Тосимити, но и все ближайшее окружение Муцухито склонялось к необходимости переноса столицы. Выбор был, в сущности, невелик. В стране имелось только три города, которые могли претендовать на статус столицы: Киото, Эдо и Осака. Если исключить Киото и находившийся в этот момент в руках сёгуната Эдо, оставался только Осака.

Ссылка на Нинтоку (313–399), двор которого находился именно в Осака (тогда город назывался Нанива), отнюдь не случайна. Ведь Нинтоку считался образцовым конфуцианским государем: жил скромно, крыша его дворца протекала, но зато он заботился о своих подданных. Когда он поднялся на гору, взор его обрадовали многочисленные дымки – признак того, что его подданные хорошо питаются. К тому же Нинтоку жил в ту эпоху, когда на передвижение государя еще не налагалось ограничений.

Окубо Тосимити первоначально выступил за то, чтобы перенести двор императора в Осака. Однако с падением Эдо стали активно прорабатываться и другие планы. Большой поддержкой пользовался проект «двух столиц» – Киото и Эдо. Одна столица, бывший Эдо, будет называться Токио (Столица Востока), а другая, Киото, – Сайкё (Столица Запада). Дело в том, что традиционная география делила территорию Японии на две основные части – западную (с центром в Киото) и восточную (с центром в Эдо). Что до самого императора, то он будет попеременно жить в обеих столицах. Этот проект принадлежал Это Симпэй (1834–1874).

Кидо Такаёси отстаивал план сразу трех столиц – Киото, Эдо и Осака. Однако в результате выбор был сделан в пользу Эдо на том основании, что он являлся крупнейшим городом в восточных провинциях, куда отовсюду стекались люди. А потому он представлялся наиболее подходящим местом для управления страной. Эдо был фактической столицей страны уже в течение длительного времени благодаря присутствию там замка сёгуна. Парадокс заключался в том, что официальный статус столицы он получил только после того, как сёгун покинул его.

17 июля Эдо был переименован в Токио. При этом никакого указа об утрате Киото столичных функций не последовало. Считалось, что император будет совершать частые поездки из одного города в другой, чтобы иметь возможность выслушивать мнения людей.

В императорском указе предусмотрительно утверждалось, что отношение к западной и восточной столицам будет одинаковым[68]. Для жителей Киото это означало, что отношение Мэйдзи к Киото не изменилось, а жителям Эдо император как бы говорил: статус вашего города поднимается до столичного, и хотя лично я родился в Киото, оба города для меня одинаково важны.

Токио находился на самой обширной равнине страны – Канто (Мусаси), которая была житницей Японии. Он располагал самой развитой городской инфраструктурой. И даже коренной житель Киото аристократ Сандзё Санэтоми полагал: «Рассматривая положение во всей стране, следует сказать, что процветание и упадок Киото и Осака зависят от процветания и упадка Токио. От того, процветает или находится в упадке Токио, зависит, процветает или находится в упадке вся страна. Если будут потеряны, например, Киото или Осака, это не будет означать, что будет потеряна Япония – до тех пор, пока остается Токио»[69].