Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Когда кризис миновал и стало ясно, что Дональд Бисли протянет еще день, его оставили в покое. К этому времени его палату в больнице «Добрый самаритянин» можно было официально считать палатой реанимации.

А еще к этому времени Бетани усвоила не только порядок действий, но и то, что ее ждет по окончании процедур: «Ну, здравствуй, скачок адреналина, мой старый друг. Здравствуй, мнимое облегчение — сладкая ложь».

Едва кризис миновал и неизбежное удалось немного отсрочить, Бетани, медсестра в зеленой форме, по уже сложившейся традиции вышла в коридор, чтобы поискать знаки в небе за окном и тем самым сбросить напряжение.

Рассеивающиеся грозовые тучи или исчезающее нагромождение лиц, как из многолетнего кошмара. Необязательно это должно прийти с неба, на самом деле что угодно может послужить источником…

Того, что случится в тот день, когда они не смогут его откачать.

— Долго мы еще сможем поддерживать жизнь? — спросила Бетани лечащего врача, который исповедовал другой способ снятия стресса.

Вообще-то его звали Кавендиш, но почти все в больнице обращались к нему «доктор Ричард». Он закурил сигарету и затянулся так, будто только ради этого и жил. Один из тех врачей, кто продолжал курить, несмотря на все возможные последствия. Они его не волновали. Что доставляло немало проблем — ему, ей и всем окружающим.

— Сколько он еще выдержит? Он измотан, — повторила Бетани.

— Сколько потребуется, — ответил доктор Ричард. — Если будет нужно, я вскрою ему грудную клетку и буду качать сердце руками.

— А если без крайностей? Только честно.

Он работал в этой больнице еще тем летом, когда ей было восемь и она налетела на велосипеде на автомобиль. Годы его не пощадили.

— Я буду очень удивлен, если этот разговор повторится через месяц, — Ричард прикурил от первой сигареты вторую. — Достаточно честно?

Через несколько часов, когда смена подошла к концу, Бетани забежала проведать Дональда Бисли, чтобы уйти домой с чистой совестью. Еще одна привычка, выработанная после кризиса. Все равно что, проезжая мимо поврежденной дамбы, смотреть, не расходятся ли трещины. Одна из свободных медсестер сидела в кресле у кровати и присматривала за пациентом. За ним постоянно кто-то присматривал.

Череда смертей и реанимационных мероприятий сделала свое дело. В медкарте значилось, что Бисли семьдесят шесть, но выглядел он по меньшей мере на сотню.

Пациент все еще был без сознания, но рано или поздно он придет в себя, и этот момент Бетани надеялась не застать. Она свое отработала. Время от времени Бисли нес околесицу. Потом в голове прояснялось, и он снова умолял позволить ему умереть. И то и другое было просто невыносимо. Хнычущий и немощный, он дергал ремни, которые фиксировали его запястья и крепились к поручням кровати, и даже умудрялся выжать из своего иссохшего тела влагу для слез. Персонал опасался, что однажды он додумается прокусить себе язык в попытке захлебнуться кровью.

Сиделка оглянулась через крепкое плечо и равнодушно кивнула, приветствуя ее. Они вроде как пересекались когда-то в старшей школе. Джанет Суэйн училась в старших классах, когда в школу пришла Бетани — мелкая, да еще и без сисек — в общем, невидимка.

В Таннер-Фоллс все ходили в одну старшую школу.

— Раз уж мы не можем его спасти и знаем об этом, ну, сколько ему там осталось — всего ничего, что бы ты с ним сделала? — спросила Джанет. — Ты бы поступила с ним, как он того заслуживает?

Бетани прикрыла глаза.

— Не спрашивай.

— Вот еще. Почему нет? Последний шанс, зачем упускать? Да каждый в этом городе все эти годы только и мечтал о том, чтобы с ним расправиться. Если б мы дали публичное объявление, выстроилась бы очередь в десять тысяч человек из желающих. Устроили бы лотерею, пока есть такая возможность.

— Тебе больше не о чем думать в последние дни?

— Я бы начала с глаз. Представляешь, как страшно, когда кто-то приходит прямо сюда, чтобы выколоть тебе глаза? Впрочем, один глаз я бы ему оставила, чтобы он видел, что я буду делать с ним дальше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Треп. Бетани старалась воспринимать это как пустой треп, ничего серьезного. Каждому нужно время от времени выпускать пар.

— Даже в старости мужики трепетно относятся к своим отросткам, — Джанет хлопнула ладонью по поручню кровати и обратилась к Бисли: — Говоришь, больно было вставлять катетер, старый хрыч? То ли еще будет!

Если давать себе возможность высказаться, может, этого будет достаточно и они не пойдут на поводу у желания и вправду что-то с ним сделать?

— И да, именно об этом я буду думать в последние дни, — яростно, почти обвиняюще произнесла Джанет. — Только об этом и остается думать тем, у кого больше никого нет и никогда не будет.

Звучало, будто привязанность для нее — это утешение, которого она лишена, но так ли это на самом деле? Может, Джанет повезло, и, когда время придет, она это поймет. Если умирать не в одиночестве означает смотреть на смерть близких — кто бы хотел такой судьбы?

Они все могли умереть в одиночестве — вместе.

* * *

После смены Бетани пошла домой пешком, просто потому что могла. Основная бригада, ответственная за Бисли, жила буквально в двух шагах от места работы: политика больницы и банальное здравомыслие. Все ради того, чтобы быстро собрать высококлассную реанимационную бригаду в любое время дня и ночи, независимо от дождя, снега, ветра, льда и прочих погодных условий.

План разработали задолго до того, как старик начал сдавать. Его внедрили сразу после смерти первого из отцов-основателей города. Все эти люди должны были однажды состариться. Некоторые уже были стары. Жизнь других перевалила за середину, и их одолевали хвори. Со временем они прошли путь всех больных стариков, полностью исчерпав любые возможности продления своей эгоистической жизни. Остался только Дональд Бисли — да и тот одной ногой в могиле.

Когда-то дети распевали о нем песенку и, может, распевали бы до сих пор, если б в округе было достаточно детей, чтобы передавать ее из уст в уста, как раньше. Со сменой поколений уровень рождаемости, по собственному выбору жителей, упал так сильно, что дети в Таннер-Фоллс стали редкостью и росли в одиночестве и изоляции. Даже они понимали, что с этим местом что-то не так, что будущее у них украли задолго до рождения.

У безумца Дональда… Иа-иа-о! …в городе жила коза… Иа-иа-о!

Жуткая песенка. Удивительно, как беззаботно дети распевают об ужасных событиях, совершенно не понимая смысла. И все же ей не хватало этих песен.

Когда-то Таннер-Фоллс был чудесным. Во времена ее детства. Можно было целый день шататься по улицам, не привлекая внимания взрослых. Даже в самом городе встречались лесистые участки, в которых цивилизация казалась чем-то далеким: вокруг прудов высились столетние деревья, и от них разбегались ручьи и тропинки, укатанные велосипедными шинами. Можно было ловить рыбу и пугать лягушек. Можно было гулять по железнодорожным путям, размышляя, куда они ведут, и искать сокровища, потерянные пассажирами поездов, а если ничего не найдешь, то хотя бы покидаешь камушки в цели, которых тут хватало.

В городском парке была сцена с акустической раковиной, в которой всегда попахивало мочой, — это легко объяснялось осколками коричневого стекла, которые там никогда не переводились, — зато эхо внутри было просто отменное, особенно если собраться с друзьями и повопить всем вместе: тогда даже старики выйдут на крыльцо ближайших домов, чтобы возмущенно уставиться на паршивцев.

Когда подросток пересаживался с двухколесного транспорта на четырехколесный, в его распоряжении оказывался автокинотеатр на окраине и придорожное кафе, где официанты разъезжали на роликах и вешали на двери машин лотки с бургерами, луковыми кольцами и охлажденными кружками рутбира. На какое-то время этого хватало, а потом город становился тесным, и скуку можно было побороть только одним способом — поехать куда угодно еще.