Осада Будапешта. Сто дней Второй мировой войны - Унгвари Кристиан

Многие из тех, кто пытался прорваться, оставили свои попытки именно здесь, поддавшись апатии. Один фельдшер вспоминал то, что происходило в тот день на площади Селля Кальмана:

«Тела убитых и раненые лежат в каждом подъезде и прямо на улице. Отовсюду доносятся стоны, крики, кто-то, плача, умоляет: «Пристрели меня, приятель, пожалуйста, пристрели». Потом просит еще более настойчиво: «Неужели у вас нет сердца? Пистолет здесь, у меня на боку. Пожалуйста, пристрели меня, потому что сам я не могу. У меня нет обеих рук».

Командир 13-й танковой дивизии генерал-майор Герхард Шмидхубер погиб на улице Ретек сразу же после прорыва через площадь Сена. Его тело, как и тела многих защитников города, бросили в противотанковый ров на улице Оштром. Где-то здесь совершил самоубийство и командир 22-й кавалерийской дивизии СС бригадефюрер Август Цеендер после того, как он потерял правую ногу. Командир 8-й кавалерийской дивизии СС бригадефюрер Йоахим Румор и трое из его офицеров также предпочли покончить жизнь самоубийством. Повсюду на улицах, которые вели из Буды, лежали тяжелораненые, умолявшие избавить их от мучений. Один из солдат отряда, которым командовал Билльнитцер и который вышел к площади Сена примерно к 23.00, вспоминает:

«В темноте, постоянно слыша звуки шедшего неподалеку боя, я старался постоянно держаться вблизи от «дяди Билла» (Билльнитцера) и его адъютанта. Было, наверное, примерно около полуночи. В самом центре площади горел средний танк с явно различимыми немецкими опознавательными знаками на броне. Пламя освещало всю площадь, и следы боя были хорошо видны. Отсюда началась первая попытка прорыва в сторону аллеи Олас. Повсюду мы видели мертвые тела и разбитые машины. Мы вышли к началу улицы, туда, где начиналась аллея Олас. За окнами первых этажей лежали раненые немецкие солдаты, которые клянчили у нас сигареты, чтобы хоть как-то облегчить свои страдания. Они рассказали мне, что попытка прорыва не удалась, что они видели большое количество убитых. В то время на улице было относительно тихо. Можно было расслышать потрескивание горящих машин и обрывки разговоров брошенных раненых».

Возле площади Мехварт советским войскам удалось на какое-то время остановить прорыв после того, как замаскированное в одном из кафе 76-мм противотанковое орудие открыло огонь в секторе между бульваром Маргит и районом Замка. Однако к 23.00 немцам удалось продвинуться на этом участке так далеко, что расчет бросил орудие и укрылся в одном из близлежащих зданий вместе с гражданскими лицами, которых советские солдаты заставляли носить снаряды к пушке. В результате вплоть до рассвета немецкие и венгерские подразделения и гражданское население продолжали просачиваться через образовавшуюся брешь в позициях противника между холмом Рожадомб, улицей Филлера и расположенным за ними парком.

Другим участком, на который пришлась попытка прорыва, оказались советские позиции в Будадьёндье, на улицах Вираньош и Тёрёквеш. Некоторым немецким подразделениям (в основном из состава 22-й кавалерийской дивизии СС) удалось прорваться на запад к улице Иштенхедь и холму Киш-Шваб-Хедь, а также улицам Нормафа, Матьяшакирая и Белы Кирая у Киш-Шваб-Хедь. Однако им не удалось пробиться к улице Хювёшвёльди, к северо-западу от Будадьёндье. Швейцер вспоминал:

«Мы нашли укрытие у входа в один из дворов. Всего через несколько минут здесь собралась большая часть офицеров из штаба дивизии. Почти все они, пытаясь отогреться, направились в подвал. Там они застали сидящую при свете свечи старушку, которую попросили показать место их пребывания на карте города… Меня же мучили боли от моего ранения, а потому я прохаживался туда-сюда по двору. В этот момент явился старший лейтенант (Ганс) Леман, у которого был большой пакет с бинтами и который помог мне обработать рану… Я заметил, как во двор нетвердой походкой шагнул эсэсовский офицер. Он сказал: «Я ранен и намерен покончить со всем этим». Я спросил его, откуда он прибыл. Он сообщил, что пробовал пробраться проулком на левом фланге, но там все были убиты или ранены. Он шел с группой в тридцать человек. Позже этот офицер застрелился».

К полуночи на площади Селля Кальмана и на площади Сена стало относительно спокойно. Солдат из отряда Билльнитцера вспоминал:

«Через пару часов, когда я вместе с дядей Биллом снова оказался на площади Сена, там скопилась большая толпа, которая инстинктивно пыталась направиться тем же самым путем, что и предполагал план прорыва, к аллее Олас. Мы соединились с другими группами. Движение не имело общего направления. Можно было выделить несколько крупных и малых потоков, которые иногда устремлялись совсем в разные стороны, направляясь куда-то обратно в город. В ночи они брели куда-то, по всей видимости не имея ни малейшего понятия, зачем они это делают. Я отчетливо помню, как мы с дядей Биллом и его адъютантом достигли улицы Бимбо и вместе с общей толпой побрели куда-то вверх по холму. Вдруг мы услышали лязг гусениц танков. Мы тут же бросились на землю поближе к забору или стене дома, чтобы нас никто не заметил. Там было очень темно».

Сам Билльнитцер добавляет к этому описанию: «Лязг гусениц становился все громче и громче, пока все танки, наконец, с шумом и грохотом не проехали мимо нас… Мы снова убедились в том, что в темное время суток экипажи танков не видят абсолютно ничего».

Только некоторые из офицеров сумели быстро оценить обстановку. Подполковник Хельмут Вольф из моторизованной дивизии «Фельдхернхалле» (с 17 января 1945 г. — танковая. — Ред.) понял, что в сторону аллеи Олас пройти не удастся. Он отдал приказ одному из батальонов попробовать прорваться через Кровавый Луг и улицу Кекгойо, и неожиданные для противника удары на этих участках оказались успешными. Солдатам удалось преодолеть позиции советских войск практически не встречая сопротивления. На рассвете они были уже на вершине холма Надь-Шваб-Хедь у дороги на Будакеси. В течение дня к этой группе присоединились еще примерно 2 тысячи солдат из других подразделений. Таким образом, общее количество солдат этой группировки достигло 3200.

При виде того, как охваченные яростью солдаты гарнизона бросаются на врага, не обращая внимания на потери от его огня, среди советских солдат стала распространяться паника. Об этих событиях было записано в дневнике Юдит Лихтенберг, которая была задержана НКГБ (советский Народный комиссариат государственной безопасности).

Ночью 11 февраля она пыталась прорваться от поля Леопольда в направлении больницы Святого Яноша:

«На улице Кутфельд скопилась огромная орава солдат. В итоге нам пришлось долгое время простоять у высокого забора одного из самых прекрасных загородных домов. По своим размахам сцена была достойна киностудии MGM. Лошади ржали и вставали на дыбы. Они пугались воющих сирен. Орущие солдаты пытались вытолкать из снежных завалов застрявшие автомобили. Через всю эту массу подобно слонам пробирались грузовики. На этой узкой и кривой улочке все эти неизвестные мне люди, лошади и машины создавали ужасную сутолоку. Я смотрела сверху на всю эту сцену, в которой правили страх, ужас и ненависть… После того как толпа рассосалась, разбившись на отдельные группы, мы смогли достичь улицы Белы Кирая. А затем по путепроводу добраться до железной дороги. Мы не достигли нашей цели — добраться до Фаркашрета (Волчьего Луга). То тут, то там мы видели огоньки от выстрелов из вражеских винтовок. Однако это меня уже не беспокоило — я привыкла к выстрелам. В итоге я прибилась к длиннющей колонне, которая стояла в ожидании чего-то. Огня от выстрелов больше не было видно, я только слышала винтовочные щелчки. Но внезапно выстрелы стали раздаваться очень близко. Раздались немецкие фразы. Кто-то кричал по-немецки: «Здесь, здесь!» Петер, который шел рядом со мной и постоянно потирал ладони от холода, не взглянув даже на меня, бросился на землю и попытался укрыться за легковым автомобилем. «Смешно, — подумалось мне, — каким жалким трусом ты оказался». Отдельные хлопки выстрелов сменились треском залпов. Советские солдаты, которые бежали вперед, резко стали отступать. Я поняла, что они были больше знакомы с войной, чем я… Я натолкнулась на сержанта, который крикнул по-русски: «Девочка, пошли!» — и схватил меня за руку, потащив назад. Мы бежали до следующей усадьбы, где и остановились. Мы оказались на опорном пункте. И тут я поняла, что мне, девушке, одетой в гражданское платье, шляющейся среди ночи по полю боя, надо бы объясниться. Мне стало страшно обидно. Я крикнула ему: «Стой, русский солдат! Пуф-пуф германцев». Очевидно, он понял, что я требовала от него, чтобы он отстреливался. И этого от него требовала я, советская пленница! Он ответил: «Я не командир». Я крикнула ему, перебивая шум боя: «Вы не командир. Я командир!» Я хотела организовать оборону. Но что мы могли сказать закаленным в боях солдатам, которые прошли сквозь бои на Волге и Дону, здесь, на улице Белы Кирая? Сержант оттолкнул меня в сторону и сказал: «Паника!» Я тоже видела, как распространялась паника. Рядом со мной ругался тип в меховой шапке. Немцы были очень близко. Они приближались шаг за шагом. И колонна советских солдат, отпуская проклятия, отступала. Многие бежали как только могли. Я потеряла из виду сержанта, когда меня за руку схватил фронтовой повар. Мы бежали до тех пор, пока я, обессилевшая, не упала лицом в снег. Передо мной возникло колесо автомобиля. Я закричала. Мой крик услышали. Распахнулась дверь — из нее выглянул офицер. Он о чем-то поговорил с поваром. После этого повар отнес меня к ближайшему дереву и прислонил к его стволу. Затем он услышал из движущейся толпы крик «Пошли!» и растворился в ней… После того как мы достигли Будакеси, я обернулась, и мне предстала странная картина. Красная армия отступала в направлении Будакеси. Солдаты шли в три ряда… Это походило на форменное бегство разбитой, дезорганизованной армии». (Подразделение Красной армии просто отступило перед лицом лавины прорывающихся (истребленных позже). — Ред.)