Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Бинбин рассказывала, как один белый господин отказался ехать вместе с ней в лифте – устроил скандал, вызвал администратора: «Пусть цветные по лестнице поднимаются!» Дурак и хам, а вот поди ж ты, считает себя выше Бинбин.

С Китти будет та же история.

Тамара говорила, что все это не важно.

– Китти – лучшее утешение, которое вы могли получить после смерти дочери. Вы сами это понимаете, но вам стыдно признаться. Вы почему-то думаете, что если вы будете в открытую любить Китти, то это как-то уязвит память о вашей девочке. Поверьте, вы не обязаны быть несчастной всю жизнь.

Тамара полагала, что выучила Нину наизусть, как своего ненаглядного Хафиза. Легко философствовать и давать советы, если ты ни о чем не должна заботиться: у тебя есть прекрасный муж и здоровые, умные родные дети.

Да, Китти перестала быть заменителем, номером два, но, когда она начинала орать, Нина не могла удержаться от раздраженной мысли: «Зачем я согласилась взять ее?» А орала Китти постоянно. Нина пыталась отлучить ее от груди, но ребенок брал ее измором: если надо, Китти могла верещать часами.

Нина не высыпалась, злилась, даже пыталась найти кормилицу, но Китти никого не признавала. Эта изматывающая, страстная потребность в матери и умиляла Нину, и вытягивала из нее все соки.

– Ничего, – говорила Валентина, – вот барышня станет постарше, и вам сразу свободнее будет.

Днем Нина не думала ни о чем, кроме ротационных печатных машин и цен на бумагу. Иезуиты водили ее за нос: коллекция искусства давно продана, деньги за нее получены, и их не особо заботило выполнение договора с Ниной. Они прекрасно знали, что она никогда не пойдет в суд – куда уж дамочке без гражданства тягаться с орденом, обладающим правом экстерриториальности!

Сроки поджимали, но иезуиты все никак не ставили заказ Нины на очередь в типографию. У них всегда находились более важные клиенты – платящие деньги здесь и сейчас. Каждый день она ездила в Сиккавэй – биться с отцом Николя, его помощниками и начальником типографского производства, тощим равнодушным монахом с каменным лицом.

Просить помощи у Олманов Нина не осмеливалась; иногда ей казалось, что она приняла желаемое за действительное и Тони вовсе не дарил ей коллекцию, а просто сказал, что ему все равно, где она будет ее хранить. Если привлечь его к делам типографии, то этот вопрос всплывет, и чем все кончится – одному Богу известно.

– Вы понимаете, что я разорюсь, если не успею отпечатать пробные тиражи к съезду распространителей? – теребила Нина отца Николя.

Она договорилась с несколькими фирмами о рекламе: по углам календарей располагались виньетки с изображением лавандового мыла, гребней и зубного порошка. Не будет календарей в срок – придется возвращать аванс, полученный за рекламу. А это означало одно – банкротство и опись имущества.

Отец Николя сочувствовал и обещал «посмотреть, что можно сделать». Он ссылался на нерадивых исполнителей, исполнители – на дурное начальство. Если бы не Бинбин, которая взяла на себя управление студией, Нина бы ни за что не справилась.

Вечерами они ехали к ней домой, брали Китти, шли во двор, где было не так душно, и до темноты обсуждали дела.

– Нам нужна другая типография, – вздыхала Нина. Но работать без предоплаты никто не хотел, а денег не было.

Как и раньше в трудные минуты, в ней пробуждался инстинкт – найти мужчину, который решит за нее все проблемы. Спрятаться за его спиной, ни о чем не заботиться и только ради развлечения, как Тамара, устраивать какие-нибудь балы или раздавать советы менее удачливым подругам.

Только где взять этого мужчину? Ох, Клим, мерзавец, хоть бы записку прислал! В «Доме надежды» он так и не появился – Нина каждую неделю посылала туда шофера. На всякий случай велела ему справиться в городских больницах, моргах и полицейских участках. Со страхом ждала вестей.

– Его нигде нет, мисси. Моя везде-везде искал, – докладывал шофер.

Нина кусала губы. Клим либо сбежал, либо его где-нибудь прибили. В любом случае, ждать его не имело смысла. Да и что он мог сделать? Миллионов у него нет, и кредит ему никто не даст.

Она перебирала в памяти знакомых. У кого попросить в долг?

Нина поцеловала Китти в макушку:

– Все, мне надо идти. Валентина, расстегните застежку на бусах, пусть она с ними поиграет. Только смотрите, чтобы она их не порвала.

Замок был тугой.

– Не получается, барыня.

– День добрый! – раздался голос за спиной.

Нина обернулась. Даниэль Бернар стоял на пороге и смотрел на нее, на ее нелепую Китти, на бусы в ее кулаке. Сердце медленно поехало вниз, как на лифте, в котором не должно быть китайцев, приблудных детей, всего того, что случилось с ней за последнее время.

– Давайте я попробую расстегнуть, – сказал Даниэль.

Его пальцы коснулись Нининой шеи, выбившихся из прически волосков.

– Вы собрались куда-то? – спросил он.

Нина торопливо сунула ребенка няне:

– Нет, я не…

Будто с разбегу споткнулась о его незаметную элегантность в костюме, жестах, словах. Приросла к месту, не зная, что говорить.

– Я на минуту, – произнес Даниэль. – Пойдемте, я провожу вас до автомобиля.

Нина направилась за ним. Что он тут делает? Чего ему надо? Ее бил озноб. Враз припомнилась тяжелая обида, даже ненависть к нему, стыд за себя – как глупо было возлагать на него надежды! Он не способен на сильный поступок, он сбежал от Нины из страха, что не сможет устоять перед ней и тогда начнутся семейные драмы и объяснения.

Они подошли к автомобилю. Шофер распахнул дверцу, но Нина не садилась.

– Как у вас дела? – спросил Даниэль.

Она с вызовом посмотрела на него:

– Дела хорошо. Я завела себе китайского ребенка. Мою дочь убил ваш свояк, Иржи умер, а меня чуть не посадили.

– Да, я знаю, – мягко ответил Даниэль и внезапно взял ее руку и поцеловал.

Нина дернулась, взглянула непонимающе.

– Вы обиделись на меня? – спросил Даниэль. – Простите, я обещал вам помочь с коллекцией, но…

– Я прекрасно обошлась без вашей помощи, – перебила Нина.

– Я рад. У меня возникли неотложные дела. – Даниэль вынул из кармана жестянку с надписью: «Государственный трест „Чаеуправление“». – Это сувенир для вас – из России. Загляните под крышку.

Внутри лежал отпечатанный на серой бумаге вкладыш со стихами:

Царьи буржуйс облаков глядят,что рабочиепьют и едят.С грустьютаращатглаза свои:рабочиелучшие пьют чаи.

Нина нахмурилась. Для Даниэля это был всего лишь забавный сувенир. А для нее – послание с того света. Она долго разглядывала счастливого рабочего на обороте. В голове не укладывалось: те хамы, пролетарская дрянь, для которой нет ничего святого, преспокойно жили себе в России, строили социализм и чайком баловались.

– Как там? – наконец выговорила Нина.

– Это удивительная страна, – отозвался Даниэль, – за гранью понимания. В газетах и головах такое, что диву даешься. Я бы советовал вам съездить при случае в СССР: чрезвычайно познавательно.

Нина отвернулась:

– Для меня Россия – как потерянный мужчина. У нас была любовь, теперь все кончено.

Она села в машину, шофер закрыл дверцу.

Расстались с Даниэлем не попрощавшись.

3

Когда Даниэль первый раз увидел Эдну, она сразу заинтересовала его. С ней можно было обсуждать ереси, она искала, сражалась, горела – жила той яркой жизнью, наполненной людьми и событиями, которой так не хватало Даниэлю на четвертом году его унылого существования в Шанхае.

У Эдны были глаза цвета темного верескового меда. Когда Даниэль женился на ней, из его гостиной исчез запах брошенного жилья.

Фу Цзы-цян, учитель, сказал: «Тщеславная женщина – горе в доме». Даниэль только плечами пожал. Когда он вернулся в Шанхай после освобождения из плена, он понял, насколько старик был прав.

Эдна любила мужа, но очень странной, непонятной ему любовью. Ей достаточно было его теоретического присутствия. Целыми днями она пропадала в редакции, гонялась за какими-то людьми, с кем-то завтракала и обедала, а вечерами закрывалась у себя в кабинете и грохотала на печатной машинке.

Если они разговаривали, то Эдна сводила все на свои темы, держала карандаш наготове и восклицала: «Ах, как я удачно вышла замуж!», когда Даниэль делился с ней важными подробностями. У него постоянно было чувство, что его используют.

Он понимал, что это глупости, и это хорошо, что он может помочь Эдне в работе. Но она так очевидно была влюблена в журналистику, а не в него, что у Даниэля опускались руки.

У него болело плечо – во время нападения на поезд китайский бандит ударил его прикладом. Эдна сказала: «Сходи к доктору» – и тут же принялась рассказывать об очередном законопроекте в собрании налогоплательщиков. Она полагала, что это как раз то, что Даниэль хочет услышать, вернувшись из конторы.