Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Эдна могла бы позвонить в десятки других мест и найти нужные сведения о китайских милитаристах, но она тянула до вечера, убеждая себя, что лучше Даниэля ей никто не разъяснит ситуацию.

Спать она легла не в свою постель, а в его. Простыни показались ей ледяными. Она возилась, пытаясь устроиться поудобнее. Представляла, как Даниэль войдет в спальню, как улыбнется, разгадав ее намек.

Но его все не было и не было.

Эдна поднялась, одернула закатавшуюся до подмышек сорочку. Босая, вздрагивающая, спустилась по тускло освещенной лестнице в кухню, чтобы налить себе воды, попыталась нашарить на стене выключатель – и вдруг заметила Даниэля, сидевшего с папиросой у раскрытого окна.

Пахло влажной травой и табачным дымом.

Эдна приблизилась, села рядом на табурет.

– Что не спишь? – спросил Даниэль.

Эдне хотелось рассказать о своих опасениях, о том, как она скучала по нему, а потом с удивлением обнаружила, что с его приездом ее тоска ничуть не уменьшилась. Он был рядом, но их словно разделяло непреодолимое пространство.

Эдна вспомнила одно из писем матери: «Я не доверяю людям, у которых с виду все слишком гладко. Такую отлакированную маску натягивают на себя те, кому есть что прятать».

Неужели мама права и Даниэль что-то скрывает? Может, он ездит в Европу вовсе не для того, чтобы договориться о поставках чая?

Но завести речь о своих страхах – это поставить под вопрос его честность. Эдна не знала, как объясниться с мужем: они никогда не упоминали о слабостях друг друга, не признавались в чувствах. Само собой разумелось, что пошлая сентиментальность – это не для них. Они оба – взрослые и сильные люди, которым смешны бессмысленные церемонии, связанные с отношениями супругов. Их любовь проста и разумна. Сомневаться в ней – значит, разрушить основу основ, показать, что спокойная, уравновешенная Эдна не отличается от других женщин, которые ревнуют, подозревают и в болезненном нетерпении ждут знака, символа: «Я люблю тебя».

Она так и не решилась. Задала вопросы, которые можно обсудить безболезненно, – о милитаристах. Свет из коридора падал косым четырехугольником на истертый деревянный пол с выпуклыми глазками. Воздух был неподвижен и сыр. За окном кричала птица.

– Войны в Китае – это попытки контролировать единственные стабильные источники финансов в государстве: таможню и железные дороги, – объяснил Даниэль. – А Великие Державы, само собой, хотят, чтобы все деньги текли в их карманы.

У Даниэля самый красивый голос на свете. Пусть просто говорит – уже счастье.

– Доходы от таможни составляют около шестидесяти миллионов долларов в год. Из них выплачиваются проценты по внешнему долгу, а на долю пекинского правительства почти ничего не остается. Не имея финансов, оно не может контролировать страну. Как только президент или кто-нибудь из губернаторов пытается прибрать к рукам таможню, иностранные банки дают кредит соседнему милитаристу – на войну против ослушника. И заодно опутывают его новыми долгами.

Даниэль достал папиросу.

– Но отдать доходы с таможни в руки китайцев – значит финансировать политический сыск, полубандитские армии и гаремы. Когда китайские правители берут кредит, никто не задумывается, нужны ли эти долги стране. Они нужны милитаристам – здесь и сейчас. А проценты повесят на крестьян – пусть они расплачиваются.

Свет спички озарил грустное лицо Даниэля. В гостиной часы пробили полночь.

– Каждая сторона в китайской заварухе находится в безвыходном положении. Если уступят иностранцы, они потеряют все, что удалось построить и заработать. Если уступят милитаристы, они потеряют власть; если уступит доктор Сунь Ятсен, рухнет дело его жизни.

– Значит, будет война? – спросила Эдна и почувствовала, как по спине вдоль позвоночника прокатилась холодная капля пота.

– И гораздо более серьезная, чем ты думаешь, – отозвался Даниэль. – Ссора Ученого и шанхайского губернатора – это только начало.

– Но ведь можно как-то предотвратить войну! Надо писать об этом, изобличать негодяев, которые стравливают людей друг с другом!

Даниэль засмеялся:

– Ты действительно думаешь, что войны возникают потому, что кто-то хочет воевать? Никакая пропаганда мира и добра не отменит существующих проблем. Они решаются через кризисы в форме войн и революций – по-другому не бывает. А выигрывает та сторона, которая вступает в сражение на лучших условиях.

– Ты так говоришь, как будто война возникает по воле богов. Люди подписывают распоряжения о закупке оружия, люди ведут человеконенавистническую пропаганду, люди отдают приказ о наступлении…

– И если всего этого не сделать, то враги придут в твой дом и убьют тебя. Конфликт – это естественное состояние. Например, «борьба за мир» – это тоже война: пацифисты пытаются одолеть милитаристов. Между ними существует противоречие, и они преодолевают его по мере сил. Но исход не настолько важен для обеих сторон, чтобы браться за оружие. Когда ставки действительно высоки и победить надо во что бы то ни стало, тут без пушек не обойдется. Наш спор – это тоже война. Мы не можем поступиться своими принципами, значит, мы будем жить в мире до тех пор, пока наши интересы не пересекутся. А потом выиграет сильнейший. Если людям свойственно воевать, они будут воевать.

– О каком споре ты говоришь? – удивилась Эдна.

Ей показалось, что Даниэль смутился. Он не ответил, затушил недокуренную папиросу. Эдна сидела не двигаясь. Он имел в виду их разногласия насчет пацифизма или их отношения в целом?

– Хорошо, – тихо произнесла она. – Бог с ней, с политикой, с интересами держав… Спроси себя: а ты готов быть негодяем и убийцей только потому, что окружающие таковы? Пусть мир несовершенен и ты не в состоянии его исправить, но ты можешь отвечать сам за себя. Любой человек может, если захочет.

Даниэль вздохнул:

– Эдна, я реалист. Меня не очень интересуют идеалистические умственные построения. В жизни бывают обстоятельства, когда и ты, и я, и любой другой человек может оказаться негодяем или убийцей. Это называется «непреодолимая сила».

– Неправда! – воскликнула Эдна. – Лично я никогда не пойду на фронт, чтобы стрелять в людей, которые не сделали мне ничего плохого!

– Ну так они сделают, не беспокойся. И ты погибнешь, потому что окажешься неготовой к обороне.

Заметив, что Эдна с трудом сдерживает ярость, Даниэль притянул ее к себе:

– Ладно, не будем об этом. Это вечный спор мальчика и девочки о войне.

Но она уже не могла остановиться.

– А знаешь, о чем думаю я? – произнесла Эдна сухо. – Все войны развязываются мужчинами. Они решают судьбы мира, даже не спрашивая мнения половины человечества: вы ведь нас не пускаете в свои закрытые клубы, на свои закрытые должности… Вы делаете все, что вам вздумается, а нас ставите перед фактом.

Даниэль взглянул на нее с удивлением:

– Как говорил великий бунтовщик Ганди, «не англичане завоевали Индию, а мы подарили им нашу страну». Женщины сами отдали нам власть над собой.

– А как насчет бойкота по примеру Ганди? – с вызовом спросила Эдна.

– Знаешь, дорогая, у англичан нет другой Индии. Но здесь иная ситуация – на свете полно других женщин. – Он поднялся и подал руку Эдне: – Пойдем спать. Ты ведь понимаешь, что я шучу, правда?

2

Нине надо было бежать по делам, но Китти (так теперь звали китайскую девочку) не отпускала ее, орала. Няня Валентина пыталась дать ей соску:

– Тихо, тихо, маменька скоро вернется.

Китти бросила соску на пол.

Нина растерянно стояла на пороге. В который раз она подумала, что живет в перевернутом мире, где у китайской девочки, подобранной на улице, белая няня, лучшие платья и игрушки. Китти настойчиво перекраивала жизнь под себя: она считала, что Нина – ее мать, и не терпела возражений. Подменить себя Валентиной удавалось только на несколько часов.

Повесила хомут на шею… Но если бы не повесила, что бы ждало Китти? Приют? Нина насмотрелась на монастырские приюты в Сиккавэе. С детства на казарменном положении: считают по головам, водят строем в столовку. Научили бы Китти кружева плести или еще чему-нибудь, если б она вовремя не умерла от бесконечных детских болезней. А потом душная мастерская на сто человек, супруг – такой же подкидыш со специальностью «столяр». И каждый год по ребенку. Две трети из них не дожили бы до семи лет.

Нина оглянулась на поджидающий ее автомобиль, перевела взгляд на ревущую Китти:

– Валентина, дайте ее мне.

Та с облегчением передала ей ребенка. Китти – тяжелая, сил нет! – обняла Нину, нащупала бусы и, вмиг успокоившись, потянула их в рот.

Каждый раз, когда Нина брала ее на руки, она проклинала Клима. Он, верно, не понял, что натворил, удочерив Китти. Однажды она узнает, что ее нашли на помойке. Она всю жизнь будет как зебра в конском табуне. Она не станет китаянкой, а белые ее не примут – в школе задразнят «узкоглазой», она с этим клеймом до конца дней будет ходить.