Штрафной батальон - Евгений Погребов

— Во-во! — зло поддержал Кусков. — Пусть их, гадов, гнилая интеллигенция в плен берет, кто свои руки об их поганую кровь замарать брезгует. А я как в десантных под Смоленском выбрасывался, вдосталь насмотрелся, как они наших раненых добивали. Хорошо, если пулю в голову отпустят, а то наизмываются сначала. У троих десантников на груди и спинах звезды повырезали. Не забыл я. Для нас, штрафников, значится, середки нет: мы в плен не сдаемся, и они нам тоже без надобности.

Садчиков за них горой поднялся. В одном бою всего побывал, до живого немца не добрался, а лютостью переполнился.

— Да я их, — кричит, — руками давить буду только за то, чтобы в плен не попадали. Эт-та где ж справедливость?! Они, падлы, людей убивают, а их в плену кормить и поить будут, содержать. А моя семья с картошки на лебеду с водой перебивается! Не нужны в тылу лишние рты, своим не хватает!..

Махтуров, не отвечая на выпады Кускова и Садчикова, смерил презрительным взглядом Карзубого.

— Ты, Халявин, сам выродок, каких мало, если уж по справедливости говорить. Орешь, что фашист — гад. А на себя оглянись! Сам чем занимался? Продовольственные карточки у людей крал, детей на голод обрекал. Забыл? Сам не хуже того фашиста. Выходит, тебя тоже задавить надо. Да еще и в первую очередь. Именно за то, что свой. Тот хоть враг, а ты среди нас рос.

Карзубый, как ужаленный, на ноги подскочил:

— Кто фашист? Я?!

— Ладно, сядь и особенно перед глазами не прыгай! — холодно посоветовал Махтуров. — Тоже мне — борец за справедливость выискался. В том и разница у нас с фашистами, что их методы — человеконенавистнические, а наши — гуманные. Мы пленным свастику на груди вырезать не будем. Судить по всей строгости закона — да, а издеваться — нет. За то и воюем…

Баев золотой серединки держался:

— Зверствовать, конечно, не надо. А что до пленных, то брать их необязательно. Особо если в первой линии. Тут точняк, что по нашим стрелял и, может, кого из товарищей жизни лишил. Ну, и кончай его на месте. Бой есть бой. Выстрели в голову, чтобы не мучился, и дело с концом. А ножом бить — не знаю, как у кого, а у меня лично рука не поднимается. Человек все же…

Кускова последнее утверждение взбеленило. Сорвался с места, за поддержкой к Колычеву бросился:

— Гляди, взводный! Баев людей нашел! Фашисты у него, значится, людьми стали! — И к Баеву: — А ты видел, как эти люди стариков да детей в сараи загоняли и живьем сжигали? Бензинчику подплеснут и палят! Я под Ярцевом видел. Хотел бы знать, как бы ты после этого запел!..

— Когда фашист оружие бросил — значит, все, больше не солдат. А безоружного, как и лежачего, не бьют, — вставил Шведов, с насмешливым прищуром следивший за спорщиками. — Может, он и не фашист совсем, а мобилизованный и воевать против нас не хочет, потому что Гитлера ненавидит и родные у него в концлагере сидят. Кто знает, может, он из тех шести миллионов, что на выборах за Тельмана голосовали? А вы — бить. Разберутся с этим вопросом кому следует. Кого надо осудят и в расход. Кто меньше виноват, того по-другому накажут. Каждый свое получит…

Приход командира роты охладил пылкие страсти, но спорщиков не примирил. Попросили быть судьей.

Ульянцев на нары присел, пачку папирос по кругу пустил.

— Вообще-то говоря, Шведов прав. Уничтожать надо тех, кто не сдается, а не тех, кто воевать не хочет и просит пощады. Даже варвары и то пленных брали. А в настоящее время существует так называемая Гаагская конвенция, предусматривающая определенные нормы обращения с пленными. В соответствии с этими нормами мы и поступаем. А тот, кто, как фашисты, их нарушает, считается международным преступником.

— Хитро, — недоверчиво покривился Кусков, — а мы все-таки по-своему будем, как удобней…

— Ну что ж, — пожал плечами Ульянцев, точно говоря, мол, вольному воля, и, прекращая спор, достал из кармана газету.

Зачли оперативную сводку Совинформбюро, поговорили о положении на своем, Воронежском, фронте и опять о наболевшем — о Втором фронте заспорили. Скоро или не скоро думают его открывать союзники, кость им в горло. Насели на ротного — отвечай, с высоты виднее.

Ульянцев, попыхивая папиросой, по обыкновению отшучивался:

— С Рузвельтом и Черчиллем мне бесед вести не доводилось, что у них на уме — неизвестно. Но есть в Америке такой сенатор — Трумэн. Так тот прямо заявил: «Если побеждать будут немцы, надо помогать русским. Если русские начнут побеждать — надо помогать фашистам». Простые американцы и англичане, конечно, понимают, кто у них враг, но у власти стоят другие, такие, как этот Трумэн, и их немало. Вот и судите, как они Второй фронт открыть торопятся…

Часто так ротный запросто во взвод заходить стал. Обыкновенно перед ужином. Сводку последних известий перескажет, новостями поделится. Послушает, о чем солдаты разговоры ведут, выводы для себя делает. Примечает, кто чем дышит, в какую сторону глядит. Иногда несколькими уточнениями ясность в спорный вопрос внесет, подправит кого или, наоборот, мысль поточнее выразить поможет. И вскоре стал примечать Павел, что, о чем бы ни зашла у солдат речь, все чаще стали слышаться ссылки на авторитет ротного: «Спроси ротного, если не знаешь!» или «Чего споришь, так ротный сказал!».

И этих доводов обычно хватало, чтобы заставить противную сторону если не пасовать, то хотя бы усомниться в своей правоте.

Наконец одна за другой прибыли четыре большие, полнокровные маршевые роты. Тесно стало в помещениях, коридоры и те заселили. Во взвод Колычева девятнадцать солдат добавилось. Дневальный привел пополнение в сумерках.

Готовясь провести со вновь прибывшими собеседование, Павел достал тетрадь со списком взвода, придвинул поближе к себе коптюшку. В это время от группы новичков отделился высокий, плотно сбитый детина и, уверенно шагнув вперед, угрожающе двинулся на Карзубого, высверлив того хищным, рысьим ВЗГЛЯДОМ:

— Так это ты, порча, воровской закон продал? А ну, иди сюда, дешевка, счас я тя уделаю, что до утра не дотянешь!

Павел успел заметить, как, выдохнув «Фиксатый!», в страхе метнулся за спины солдат Николаев. В следующий момент Карзубый выхватил нож и кинулся на обидчика. Кинулся, но либо сил не рассчитал, либо недооценил противника. Здоровым и ловким тот оказался. Увернувшись от удара, страшно и коротко хокнул нападавшего в солнечное сплетение.

Переломился Карзубый и финку из рук выронил. На самом деле не дожил бы до следующего утра. Фиксатый блеснул выхваченным из-за голенища кинжалом. Руку уже занес для удара, но… сам переломился, взвыв от боли. Махтуров поймал его за кисть и безжалостно крутанул за спину. А подоспевший Кусков со всего маха рубанул его ребром ладони по шее. Таким приемом его учили в десантных войсках снимать часовых.

Фиксатый рухнул рядом с Халявиным. Выждав с минуту, Махтуров потрепал его за плечо — вставай!

Фиксатый послушно приподнялся, морщась и ощупывая онемевшую шею.

— Нож я у тебя, друг, забираю. Верну после, со временем, если поумнеешь, конечно. Другой появится — руку совсем переломаю. Ложку и ту держать не сможешь, — бесстрастно проинформировал Николай. — И вообще для начала усвой: здесь тебе не лагерь, а взвод. Хоть и штрафного батальона, но Советской армии. И порядки тоже армейские. Мои слова не убедят — другие товарищи тоже подскажут. Паскудничать вздумаешь — уделаем так, что ни одна санчасть не восстановит. Это точно, как то, что фамилия моя Махтуров, а его — Кусков. Советую запомнить.

— Запомню, не сомневайся! — хрипло пообещал Фиксатый, злобясь на обоих исподлобья.

— Ну-ка, иди сюда! — властно потребовал Павел, давая понять, кто здесь командир.

Фиксатый повернулся на голос.

— Фамилия?!

— Макаров.

— Кличка — Фиксатый?

— Это всем известно. — Манеры и тон его постепенно приобретали прежнюю наглость.

— Сколько дней на свободе за последние пять лет был?

— Послезавтра три дня исполнится… — с издевкой.

— Так, ясно! — Вглядевшись в Макарова вблизи, Павел обнаружил, что у того не хватает половины левого уха: то ли отморожено, то ли оторвано. Ухмылка хоть и неприятная, но вовсе не как у кретина. Наверняка неглуп и хитер. — С тобой разговор у нас особый! — и перевел взгляд на остальных. — Кто еще знакомство привык начинать с ножа — пять шагов вперед! Смелей, смелей! — подбодрил он, видя, что никто не пошевелился. — Все равно не скроетесь!

— Никто и не скрывается! — Вперед выступили два развязных приблатненных типа. Беглого взгляда достаточно, чтобы не ошибиться: те еще, из махровых. — Начальник!

— Фамилия?

— Заливайко. Кличут Химиком, — через губу, с усмешечкой.

— Следующий!

— Ранчин. Никола Монах.

— Очень приятно! — усмехнулся Павел, отмечая, что Ранчин молод и, по всей вероятности, лишь проходит выучку у своих более старших и видавших виды наставников. — Все, больше химиков и монахов нет?