Штрафной батальон - Евгений Погребов

Участвовать в боях в порядках штрафников командиру штрафного батальона положением запрещалось, и, подбегая к нему с докладом, Павел недоумевал, в силу каких чрезвычайных причин мог тот оказаться на передовой во время действий.

— Где Суркевич? Когда вы его последний раз видели? — требовательно спросил майор, выслушав доклад.

— Там, на склонах, — указал Павел на овражек, — когда фашистов погнали. После боя не видел.

Прикинув что-то в уме, Балтус посуровел.

— Усильте наблюдение. Не успокоятся фашисты сегодня. Держаться здесь до последнего человека. Сзади позиций для вас нет. Ясен приказ?

— Так точно, гражданин майор!

Поколебавшись, Балтус неожиданно понизил голос, сказал, скупясь на теплоту:

— Это хорошо, что у тебя еще одиннадцать человек в строю. У других меньше. Берегите людей…

Пожав со значением на прощание руку, комбат зашагал дальше, в соседний взвод.

А через несколько минут оттуда пришел назначенный им вместо выбывшего Курбатова штрафник Богаевский — невысокий, крепко сбитый солдат, подвижный и разбитной. Мельком его Павел знал, у Курбатова он был отделенным. Слышал, что бывший кавалерист, родом с Кубани и на гармошке неплохо играет. И еще одна особенность: обращаясь к собеседнику, обычно задается риторическим вопросом, при этом машинально почесывает пятерней за ухом. «Ну как, — говорит, — брат взводный, Сталинград держать будем? У меня всего девять гренадер осталось, а комбат приказывает кровь из носу, а стоять. У тебя-то сколько в наличии?»

— У тебя, Богаевский, девять и у меня одиннадцать. Вот так и будем стоять, как под Сталинградом…

Закурили. Павел о Курбатове спросил. В грудь и в ногу его, оказывается, ранило. Ничего страшного, отлежится. Богаевский о нем с признательностью отозвался, и Павел тоже с участием подумал.

Гримаса судьбы. За трусость Курбатов был осужден в штрафной батальон, а трусом от природы никогда не был.

До вечера фашисты еще дважды поднимались в атаку на позиции штрафников, и оба раза их отбили на подступах, не подпустив к окопам, и почти бескровно для взвода Колычева. За это время ранило одного Густельского, да и то пустячно: осколком кусочек мышцы на бедре вырвало.

Ужин по утренней строевке получили, хотя повара никто обманывать не собирался и Павел его лично предупредил, что во взводе десять человек осталось.

— А наше дело телячье, — отмахнулся тот. — Написано восемнадцать. Начальство приказало по утренней раскладке выдать. Ему виднее…

На полный списочный состав взвода отпустили водку и табак. И Павел, что не без ведома комбата это сделано, понял.

За котелками и разговор памятный вспыхнул.

— И все-таки как ни крути, а невезучие мы ребята, — с непритворной горечью выдохнул Шведов. — Вон Пермяков. День всего на передке побыл. Немца живого и того как следует рассмотреть не успел, а получил свои девять граммов по ребрам и наше вам ручкой, благополучно отбыл в госпиталь. Месяца два на белых простынях отваляется и уйдет как ни в чем не бывало чистеньким. Или Витек Туманов? Покорябали чуть-чуть плечо, и тоже уже товарищем стал. Легким испугом за вину свою расплатился. А мы? Сегодня с Андрюхой думали, крышка нам под тем транспортером! В каких только передрягах не были, фашистов кучу на тот свет отправили, а все — граждане!

— А Сикирин, Яковенко чем хуже тебя? — насторожился Павел. — Самую дорогую цену за реабилитацию заплатили. О них ты подумал? Ты, может, завтра свое по ребрам схлопочешь да за Пермяковым отправишься, а они уж все…

Примолк Шведов. Не отповеди — сочувствия, видно, от товарищей ждал. Голову обиженно к котелку пригнул, но с Павлом, чувствовалось, все равно не согласился. Да и Павла самого порой обида подмывала: почему это не его, а Пермякова или, скажем, Бачунского ранило. Но тотчас он уличал себя в недостойной, мелкой человеческой зависти и, стыдясь и негодуя, что может быть ей подвержен, решительно подавлял подобные настроения. Смешно и нелепо в таком деле считаться заслугами, а роптать и обижаться — вообще грешно: живые, здоровые как-никак.

Кусков подлил масла в огонь.

— А мне, значится, если хотите знать, — эта бумажка о снятии судимости без особой надобности. Перед своей совестью я чистый, и ладно. А на остальное наплевать. Воевать все равно где, что у нас в ШБ, что в гвардии. Если уж суждено, одинаково пулю там и здесь схлопочешь…

— Мне бы твои заботы! — насмешливо сощурился Махтуров. — Это семьи у тебя нет, за одного себя отвечаешь, потому и без особой надобности. А мне лично даже очень нужно, чтобы моя дочь незапятнанного отца имела! И за ту, как ты сказал, бумажку я жизни не пожалею.

— Ну ты даешь, Кусков! Точно не в ту степь ударился! — поддакнул и Панькин. — Это сейчас тебе все равно, в какой части воевать, и пуля дура — тоже известно. Только потом как быть? Все с орденами, медалями вернутся, а у тебя — шиш! Стыдно на глаза людям показаться. Спросят, что ж ты, Андрей, хуже всех? Что отвечать будешь? Мол, воевал, как все, но в штрафном не награждают. Да? Опять же насчет совести. Думаешь, там без бумажки поверят, что она у тебя была и есть? Как же, держи карман шире! А удостоверьте, скажут, товарищ Кусков, сей факт соответствующим документом, чтоб с печатями и подписями. А честное слово к делу не подошьешь…

— Дошлый ты, однако, мужик! — заступаясь за товарища, вскинулся Шведов. — Все наперед знаешь. И дырки под ордена, наверно, на гимнастерке проделал? Только когда Кусков под транспортер лез, тебя почему-то рядом не было…

Спорили азартно, зло, но, как говорится, к общему мнению не пришли. Даже Карзубого спор привлек — головой вертел и что-то усиленно соображал. А Баев потом признался:

— Я что молчал? Вас слушаю — вы правы. Шведова с Андрюхой — они. Каждый по-своему вроде бы верно рассуждает. Повезло Туманову с Бачунским, чего уж там!

В сумерках в блиндаж заглянул пожилой, давно не бритый сержант, помощник командира взвода саперов.

— Ребята, мы сейчас мины по переднему краю ставить начнем — пособите огоньком, если что. Ночь — она и есть ночь. Мы хоть и привычные, но всяко может получиться.

Сообщение сапера вызвало довольное оживление. Прикрыться минами было очень кстати. Предстоящая ночь пугала Павла возможностью беспрепятственных вылазок со стороны фашистов, и он вздохнул с облегчением, освобождаясь от давившей тревоги.

— Давай, отец, ставь побольше! Не беспокойся! Прикроем с полным удовольствием! — наперебой загалдели обрадованные штрафники.

Но ночь прошла спокойно, помощь саперам не потребовалась. Под утро проверил посты и, успокоенный, прикорнул. Вздремнуть, однако, не дали. Богаевский разбудил. Хотел было Павел послать его подальше, но сдержался. Необычно возбужденным выглядел Богаевский. Должно быть, серьезное что-то случилось.

— Чего тянешь? Говори!

— Суркевича, старшего лейтенанта, нашли! — выпалил тот. — С самого вечера искали. Комбат приказал: живой или мертвый, а чтобы к утру был. А я в чем виноватый? Взвод, суток нет, как принял, да и в третьем взводе он был. А искать мне. Всю округу излазили, двух раненых притащили, а его нет. Я уж подумал, может, немцы его утащили. Сам решил счастья попытать, а он у самых окопов в воронке лежит без сознания. Сто раз мимо ползали, а туда заглянуть и не подумали. В овраге все искали…

— От меня-то что требуется? — раздраженный его словоохотливостью, перебил Павел.

— Дай людей, в санвзвод его отнести. Мои глаз не смыкали, с ног валятся. Сочтемся после.

Павел возражать не стал. Суркевич штрафников не обижал и в бою за их спины не прятался, наравне со всеми в пекло лез. Если б можно было из взвода отлучаться, сам бы его понес. Растолкал Махтурова. Ему, как самому надежному, решил ротного вверить. Николай согласился с готовностью: «Сделаю!»

Прихватив Баева, Садчикова и Илюшина, направились в расположение четвертого взвода.

Суркевич в сознание не приходил. Лежал недвижимый, накрытый до подбородка плащ-палаткой. Маленький и беспомощный, как ребенок. Молча попрощался с ним Павел.

Как ни привыкаешь к потерям товарищей на фронте, но никто из них, с кем был более или менее близок, не исчезает из памяти бесследно. Каждый в душе борозду оставляет. Жаль было расставаться и с Суркевичем. Хоть и не сделал ротный лично для него ничего особенного, но и то, что прошлым не попрекал, не унижал достоинства, тоже немало.

На обратном пути думал о жестокости войны. Еще один бой, как вчера, и к вечеру строевку не на кого подавать будет, может, и самого в расход спишут. Обратил внимание, что в окопах десятая рота появилась и «пэтээровцы» с длинноствольными ружьями на участке замелькали.

День, однако, прошел по фронтовым понятиям спокойно. Артналеты и перестрелки в порядке вещей, а до настоящего боя дело не дошло. В последующие тоже.