Кара-курт - Анатолий Чехов

И хотя сказал он это ровным, спокойным голосом, Оразгельдыева как будто кто ткнул раскаленным прутом.

Затравленно озираясь: не слышит ли кто его, глотая слова и захлебываясь, он заговорил вдруг с ненавистью на вполне понятном русском языке:

— Ходишь за мной, да? Отцу написал, да? Мучаешь, да? Зачем в Кара-Кумах нашел? Зачем сказал — сам посылал? Не хочу здесь! Ничего не хочу!

Он откинулся на подушку, зашелся в рыданиях, обхватив голову руками.

Самохин дал ему успокоиться, негромко сказал:

— Вы нездоровы, Оразгельдыев. Врач сказал — это от солнца. Полечитесь, вернетесь в строй. А насчет похода в пески, хоть у меня и была контузия, я точно помню: именно вам я давал задание пойти в Кара-Кумы и разведать, где находится стан Аббаса-Кули.

Оразгельдыев повернулся на койке, вскинул искаженное гримасой, залитое слезами лицо:

— Я знаю, где его стан? Ничего я не знаю! Ничего не хочу знать! Ничего не скажу!..

— Что, что здесь происходит? — послышался голос Байрамова.

В изолятор санчасти вошел врач комендатуры. С удивлением он остановился посреди комнаты, переводя взгляд с одного на другого.

— Истерика, — спокойно сказал Самохин. — Это уже по вашей части, Махмуд Байрамович.

Выйдя на порог санчасти, Андрей с удовлетворением отметил про себя, что за последнюю ночь Оразгельдыев сделал отличные успехи в русском языке: взял да и заговорил, а это уже кое-что да значило. Не ускользнула от внимания Андрея и реакция новобранца на упоминание политрука о своей фронтовой контузии. Почему бы не предположить, что старший политрук, получивший на фронте ранение в голову, и на самом деле не очень хорошо помнит, кому какое отдавал приказание? А раз так, значит, он и в самом деле думает, что именно Оразгельдыева посылал вместе с Амангельды в Кара-Кумы! Тогда и тревоги ли к чему.

Андрей был определенно доволен тем, что удалось «подкинуть» мысль о своей фронтовой контузии, доволен истерическим криком Оразгельдыева: сильные не кричат, крик — всегда слабость. Но, видно, день испытаний разного рода казусами для него сегодня только начинался.

Четким строевым шагом к нему подошел дежурный Сулейманов, приложив руку к козырьку фуражки, подчеркнуто официально доложил:

— Товарищ старший политрук, вас немедленно вызывает по телефону бригадный комиссар Ермолин.

«А Байрамов-то все-таки нажаловался», — подумал Андрей и с неудовольствием сказал об этом врачу: — Не думал я, Махмуд Байрамович, что вы так вот сразу и бригадному комиссару... Ни к чему ведь...

— Что вы, что вы? Даже в мыслях не было! — замахал на него руками Байрамов. — Это я вас только припугнул! А бригадному комиссару и не заикался.

— Тогда не знаю, в чем дело, — Андрей прошел в канцелярию, взял телефонную трубку, назвал себя: — Старший политрук Самохин слушает, товарищ бригадный комиссар.

— Как вы себя чувствуете, товарищ Самохин? Как ваша рука? Не слишком ли рано вышли из госпиталя?

«Точно! Доложил-таки Байрамов», — подумал Самохин.

— Вполне нормально себя чувствую, товарищ бригадный комиссар.

— Приступили к исполнению служебных обязанностей?

— Так точно, приступил.

— Надеюсь, ваш преждевременный выход не связан с происшествием? Помнится, как-то вы говорили о мере доверия и мере ответственности.

— Отлично помню, товарищ бригадный комиссар, не знаю только, почему вы мне об этом напоминаете?

— Потому, дорогой Андрей Петрович (чувствовалось, что Ермолин раздражен до предела), что у вас на комендатуре комсомольцы — пусть даже вольнонаемные, но это не снимает с вас ответственности — совершают над собой изуверские религиозные обряды, а вы ничего об этом не знаете! И я вам, а не вы мне об этом докладываете!

Андрей не стал оправдываться, говорить, что если что-то и произошло с комсомольцами, совершающими над собой изуверские обряды, то — за время его отсутствия, когда он пребывал в госпитале.

— Разрешите, товарищ бригадный комиссар, — сказал он, — я обо всем узнаю и вам доложу!

— Уж потрудитесь, Андрей Петрович. Очень жаль, что именно сегодня у вас произошел этот безобразнейший случай, когда вы еще не здоровы, но это не чьи-нибудь, а ваши просчеты в воспитательной работе. Доверия вам было достаточно, приходится напоминать и об ответственности.

Комиссар положил трубку. Самохин, теряясь в догадках, пожал плечами: «Какие изуверские обряды? Кто совершал? Какие комсомольцы?» Капитан Ястребилов ничего ему об этом не сказал. Кайманов куда-то ушел. Андрей решил спросить у старшины Галиева, может быть, еще и потому, что хотел встретиться с ним после всей этой истории с Оразгельдыевым.

Старшину он нашел в помещении казармы резервной заставы, где Галиев проверял вещевые мешки и боевое снаряжение пограничников.

Едва увидев Самохина, он подал команду «Смирно!», подошел строевым шагом и доложил, что «производит поверку личного имущества». Самохин сказал «Вольно», поздоровался со старшиной.

— Разрешите спросить, товарищ старший политрук?

— Да, пожалуйста, — так же официально ответил Самохин.

— Как себя чувствуете, товарищ старший политрук?

— Вполне нормально. У меня к вам вопрос, старшина.

— Слушаю вас, товарищ старший политрук.

— Бригадный комиссар Ермолин сейчас мне загадки загадывал, — сказал Андрей. — У вас, говорит, чп. Комсомольцы над собой изуверские обряды совершают. Может быть, вы в курсе дела?

— Так точно, в курсе, товарищ старший политрук, — сказал Галиев и как-то странно посмотрел на Самохина. — Старший лейтенант Кайманов уже там, пошел разбираться.

— А в чем все-таки дело?

— Наш новый переводчик Вареня´, товарищ старший политрук, по мусульманскому обряду женился. Все хотел по-своему повернуть, а тут его теща к стенке приперла, он и... — Галиев ребром ладони рассек воздух.

— Час от часу не легче. Где он сейчас?

— Да у своей Юлдуз.

Самохин задумался. Непонятно было одно: откуда все так быстро узнал комиссар Ермолин? Кто ему сообщил? Кто рассказал о Варене´ Галиеву?

Андрей спросил об этом старшину.

— Жена Фаиза сказала, — ответил Галиев. — Приходила к ней старуха Сюргуль вроде бы за солью, говорит: по всем аулам о нашем Варене´ молва пошла. Муллы, какие где остались, охрипли — так аллаха славят: неверный, мол, капыр, в истинную веру перешел, мусульманином стал.

— Да-а... — протянул Самохин. — Наделал дел...

— С Варене´й что сделаете? — поинтересовался Галиев.

— Наказать его следует. Но этим займутся сами комсомольцы. Надо только проверить, кто на случае с Варене´й политику строит, в теще ли все дело или есть кто посерьезнее?

— Но ведь, товарищ старший политрук, — словно испытывая Самохина, сказал Галиев, — Вареня´ у нас вольнонаемный, мусульманство принял не по убеждению, а по принуждению. Может, с ним так жестко и не надо?

— А в комсомольской организации он тоже вольнонаемный? Устав не для него писан? По-вашему, он и католичество вправе принять, а там его и римским папой изберут?

Галиеву эта мысль понравилась.

— А что, товарищ старший политрук, — сказал он, — из нашего Варени´ добрый римский папа выйдет. Зато все будут говорить: «На Даугане вырос».

— Вот именно. Честь и хвала замполиту и старшине, — закончил его мысль Самохин. — Скажите лучше, как этого мусульманина найти?

— Очень просто, товарищ старший политрук. Пойдете по улице, увидите с левой стороны побеленную мелом кибитку и такой же белый дувал. На дувале Вареня´ украинских петухов намалевал. Живописец!

Раздумывая о возможных последствиях столь необычного шага новоявленного переводчика, Самохин медленно шел по улице, присматриваясь к дувалам. Новое местожительство Варени он заметил издали: на побеленном мелом глинобитном заборе по обе стороны калитки были действительно намалеваны украинские рушники с развеселыми красными петухами. Видимо, против такого добавления к внешнему виду своего жилья хозяева дома не возражали.

Андрей постучал в калитку. Открыла пожилая туркменка в национальной одежде — халате темно-красных тонов. Из-под халата видны доходившие до щиколоток такие же темно-красные узкие штаны, искусно расшитые узорами. На голове накидка, рот закрывает платок-яшмак, глаза смотрят пытливо.

— Салям, баджи, — поздоровался Андрей. — Здесь живет переводчик Вареня´?

— Кто? — спросила туркменка и, догадавшись, о ком идет речь, закивала головой, жестом приглашая Самохина войти. Еще с порога Андрей услышал в доме знакомый голос старшего лейтенанта Кайманова.

Самохин откинул занавеску и, по обычаю сняв в коридорчике сапоги, в одних носках вошел в комнату.

У двери, тоже в одних носках, стоял Яков, разговаривая с молодой красавицей туркменкой, как догадался Самохин, женой Варени´ Юлдуз.