Когда звезды чернеют - Пола Маклейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путь был нелегким — именно такой мы оба и любили. Я с трудом поспевала за Хэпом; ветки цеплялись за джинсы, царапали руки, паутина липла к лицу и волосам. Но довольно скоро я приноровилась к его темпу. Мои ноги год за годом становились сильнее, а навыки многократно улучшились. Если в десять я была осторожной тенью Хэпа, то в пятнадцать стала ловкой и способной.
Кальмия[48] уже отцветала. Белые и розовые звездчатые кисти, распадавшиеся тонкими слоями, покрывали землю, как конфетти. Миновав их густые заросли, мы углубились в небольшую долину, где царили папоротники и вьющаяся растительность береговых лугов. Воздух запах болотом. Мы прошли еще полмили на юг вдоль зеленого края луга и выбрались к плотному ольховнику, а за ним — к обширной роще мамонтовых деревьев. В центре рощи возвышался гигант — у меня заболела шея, когда я попыталась разглядеть его верхушку.
— Кое-кто расскажет тебе, что это самое высокое дерево в мире. — Хэп был в своей повседневной одежде: синяя фланелевая рубашка, джинсы и коричневый фетровый стетсон[49]. Когда он говорил, его расчесанные, подернутые сединой усы шевелились. — Есть еще одно, в Хамболте; может, оно выше.
— А сколько оно в высоту?
Хэп прошелся взглядом по стволу, немного мохнатому, где древесные волокна вытолкнуло наружу, как пряди волос, рыжие и коричневые, почти человеческие. Потом ответил, негромко, отчасти себе:
— Разве это так важно знать? Если нечто забралось так высоко, невзирая на все, что обрушила на него вселенная, может, нам следует просто сказать ему спасибо…
Как обычно, он был прав. Я проследила за башней ствола до далекого обрывка неба, мандалы из бледно-голубого, темно-зеленого и ржавого.
— Ты знаешь, где мы? — сдержанно спросил Хэп.
— В Монтгомери-Вудс?
— Что ты слышишь?
Тут я поняла, что он начал один из своих тестов на выживание. Ради удовольствия, но совершенно всерьез.
Я напряглась, потом успокоилась.
— Деревья шумят, будто шепчут.
— Они могут сказать тебе, как вернуться к машине? Ты смотрела по сторонам, пока мы шли?
— Думаю, да.
— Тогда давай решим, что ты заблудилась, а меня здесь нет.
— Но ты же есть.
Хэп улыбнулся.
— Меня нет. Что ты будешь делать?
— Искать тропу, — предположила я. — Искать воду.
— Выбирай.
— Тропа.
Он не сказал, да или нет. Выросшая в чужих домах, я стала мастером чтения лиц и угадывания эмоций, проецируя себя в других, но с Хэпом это никогда не срабатывало. Он был слишком глубоким и слишком спокойным, слишком внутри себя. Как там говорилось в песне о человеке, «я камень, я остров»[50]? Хэп не был ни тем ни другим. Он был глухим лесом.
— Сколько сейчас времени?
Я посмотрела вверх сквозь древесный полог, чтобы понять, где солнце. Мы оставили машину около трех, прикинула я, и шли чуть больше часа.
— Четыре пятнадцать. У нас куча времени до темноты.
Редкая улыбка.
— Может, и так.
Я закрыла глаза и потянулась вовне остальными чувствами, не шевелясь, пока не начала слышать звуки, которых только что не было, — дрожь листа в паутине, вздохи струйки текущей под землей воды. Было и много других. Но за всем этим, далеко — дальше, чем я действительно могла бы услышать, если анализировать рационально, — шум мотора, машин. Цивилизация.
— По-моему, я знаю дорогу.
С этого места вела я, из рощи, через красный ольховник, следуя едва заметным знакам, которые подсказывали, куда идти. Какие-то промежутки между деревьями отличались от остальных, подстегивали память, предупреждали белыми отметинами грибов, мхами или лишайниками. Был солоноватый запах луга, влажный воздух у зарослей папоротников, полупрозрачный розовый ковер кальмий. Пару раз я теряла тропу, но Хэп не произнес ни слова. На этот раз он вообще не собирался помогать мне, но не из упрямства, а из любви. Он хотел показать, что я могу справиться сама. Что я умелая и изобретательная. Что могу доверять себе именно так, как он научился доверять мне.
Когда мы наконец-то добрались до машины, я следила, как Хэп закидывает рюкзак обратно в багажник. На уверенные движения его рук, на его спокойную концентрацию. Он был самым высоким, самым прямым деревом, которое я когда-либо видела. И когда он обернулся, я сказала:
— Спасибо.
Глава 52
Патологоанатом позвонил на следующий день с протоколом вскрытия. Причина смерти: асфиксия. Это подтверждают раздавленная подъязычная кость и характерные повреждения тканей шеи. Странгуляционные борозды предполагают длительное связывание.
— Когда Кёртисы услышат, они рехнутся, — говорит Уилл, как только заканчивает пересказывать мне протокол. — Начнут гадать, не будет ли Кэмерон следующей.
Мы в его кабинете, треплемся на фоне непрерывного стресса и избытка кофеина. Последние сутки были настолько выматывающими и выбивающими из равновесия, что я едва помню поцелуй в его квартире. Как будто его никогда не было, и это облегчение. У нас и так хватает проблем.
— Удушение почти всегда вопрос власти. Требуются серьезные усилия, чтобы убить человека таким способом. Ты видишь его глаза, чувствуешь его дыхание, знаешь, что можешь в любой момент остановиться и спасти его. Или нет.
— Господи, — тяжело произносит он. — Никогда не думал, что такое случится в мое время. Это почти сломало папу. Мне кажется, он так и не вернулся к тому шерифу, которым был раньше. Может, я недостаточно сильный или недостаточно умелый? Анна, блин, ну это же просто дерьмо!
Я знаю, чем сейчас забита его голова. Багажник. Тело. Это все и во мне.
— Постарайся не думать об этом, — мягко говорю я. — Ты справишься. Мы в одной упряжке.
— Ага, — отзывается Уилл, явно не убежденный. — Что ты думаешь о теории Денни насчет лесничего?
Профессия Хэпа всегда была для меня священной, но я должна признать, что идея вполне правдоподобная. Лесничий был бы местным, знакомым с территорией, хорошо чувствующим себя в лесу.
— Еще он может быть пожарным. Военным или из Национальной гвардии. Всех этих ребят учат справляться с огнем, и у них хорошая физическая подготовка.
— Верно. Кстати, ты заметила, что на собрании не было Дрю Хейга? Он, кажется, тоже уверенно себя чувствует на природе.
Я заметила. Если Эмили не смогла заставить себя прийти, учитывая,
