Богатыри не мы. Устареллы - Майк Гелприн

Здесь тоже чувствовалась мощная растительная жизнь, но упорядоченная, спокойная, знающая, что солнца хватит на всех. Холм в центре биома был увит лозой, виноград всех сортов уже начинал вызревать – синие, красные, зеленые гроздья. Свободное от винограда пространство было занято скульптурами – мистерия Диониса в бронзе. Йара жевала багет с ветчиной, рассматривала древнее таинство.

Огромный бык поднялся на задние ноги – Йара всем телом слышала его немой трубный рев. Вокруг, выгибаясь, неистово танцевали женщины – несколько вакханок были очень красивы, остальные – ужасны, с лицами, искаженными безумием и яростью. Чуть в стороне весьма отдаленно напоминающие женщин безумицы разрывали надвое пойманную собаку – одна тянула за передние ноги, другая – за задние. Животное, выгнув голову, кричало в ужасе и муке. Йара сглотнула, убрала бутерброд в сумку, побыстрее ушла за холм.

Под кустом с задней стороны быка кто-то сидел, Йара шагнула туда, нагнулась посмотреть и тут же об этом пожалела – это была Келли, невеста Ильи, теперь уже, наверное, бывшая.

Йара хотела тут же уйти, пока та ее не заметила, но замерла – Келли, всхлипывая, держала в руке канцелярский нож и с ужасной методичностью пилила им боковую сторону своей ладони, где уже сочились кровью два глубоких разреза и белела сеточка старых, заживших.

Йара вспомнила свои двенадцать лет и как ее подруга Ана Луиза так сильно влюбилась в нового математика – красивого, горбоносого, с молодыми глазами и седыми висками, что на его уроках резала себе руку половинкой лезвия и тут же прижимала кровь салфеткой.

– Сердце рвется от любви, когда на него смотрю, – шептала она, не фокусируя взгляда на Йаре. – В груди больно, дышать трудно. Рука… отвлекает, не даёт сердцу взорваться.

Келли порезала глубоко, отвела нож, держа руку над плотной желтоватой землей, из которой росли виноградные гроздья, уходящие к бронзовому быку – Дионису. Кровь стекала по коже, капала на землю.

Йара нашла в сумке пачку салфеток, села рядом с Келли, отобрала у нее лезвие – она не сопротивлялась – и взяла ее за руку.

– У тебя очень красивые руки, – сказала она, промокая кровь салфеткой. – А то, что ты делаешь, – ни один мужчина в мире этого не стоит. Даже если он вообще единственный и больше нету.

– Он и есть единственный, – прошептала Келли. – Для меня. Никого больше никогда не было.

Йара достала бутылку воды, промыла девушке руку. Там, где она сама поцарапалась о гравий, кожа тоже кровила, она тоже плеснула из бутылки. Сухая земля тут же впитала воду и кровь, и Йаре показалось, будто дрожь прошла по воздуху вокруг, но все тут же исчезло.

Глядя в никуда и чуть раскачиваясь, Келли рассказала ей, как они с Ильей познакомились на первом курсе Саутгемптонского университета. Она училась на социального работника, он – на инженера.

– Я тогда с парнями вообще не умела разговаривать, – сказала Келли. – Мать меня всегда шпыняла сильно, говорила «Да кому ты сдалась». Илье тоже было трудно очень. Он поздновато в универ поступил, и ему не до девушек было, у него был рак кишечника, он с ним с пятнадцати лет сражался, как в Англию переехал, так и стукнуло. Потом выздоровел, но все в юности у него с запозданием пошло. Ну, мы встретились, и так хорошо было вначале, долго хорошо…

Она снова заплакала.

– А теперь он из меня вырос, понял, что не нагулялся. Теперь он сильный и я ему не нужна, ему такая, как ты, нужна, красивая и сильная… А я его одного люблю-у-у. – она сорвалась на плач, сморщилась, за неимением лезвия сунула в свой порез ноготь и зашипела от боли.

Йара отвела ее руку, снова плеснула из бутылки. И опять ей почудилась дрожь вокруг, когда вода с кровью ушла под лозу.

– Перестань, – сказала она. – Ты – сильная, здоровая, молодая. Мне кажется – ты очень добрая. Разбитое сердце когда-нибудь заживет. Представь, что у тебя есть дочь, и что ты ее ужасно любишь, и что это сейчас случилось с нею, а не с тобой. Ты бы хотела, чтобы она сидела под кустом и причиняла себе боль? Ты нашла бы для нее слова?

Келли задумалась, страдальчески скривилась, потом позволила Йаре помочь ей подняться. Она была тяжелая, пришлось опереться на бедро бронзового быка. Из царапины снова выступила кровь, ладонь мазнула по металлу, а убрав ее, Йара с ужасом увидела, как кровь впитывается в бронзу, уходит без остатка.

– Мне пора, – сказала она. – Мне нехорошо. – Она снова оперлась на быка и тут же отдернула руку.

– Я могу тебя подвезти, – шмыгнула носом Келли.

– Нет-нет, – сказала Йара. – Спасибо. Я сама.

Она дошла до выхода из павильона, обернулась и увидела, что бронзовый бык – Дионис смотрит ей вслед круглыми, совершенно живыми глазами навыкате.

К парковке она бежала быстро, как могла, подгоняемая слепым, нерассуждающим ужасом, но, завидев свою машину – якорь нормальности, – чуть успокоилась, пошла медленнее, ловя дыхание.

Она вспомнила, что мама просила купить мед. Поморщилась от дурновкусия пластиковых ресниц на фарах желтой «ауди» и от наклейки на соседнем джипе «от сисек я тащусь». На ветке над машиной сидела белочка, чутко оглядывая окрестности.

Завидев Йару, она замерла, потом заверещала так громко и неожиданно, что Йара подпрыгнула. Огляделась, не веря своим глазам. Десятки белок отовсюду спускались на ветки, усаживались рядом, выбегали из-за кустов, где промышляли, текучими движениями бежали через парковку, спрыгивали на крыши машин. И все они смотрели на нее темными звериными взглядами, чего-то ждали.

Йара добежала до машины, будто за ней гнались голодные зомби. Прыгнула на сиденье, вырулила с парковки, молясь, чтобы не переехать ни одной белки. Гнала домой в таком напряжении, что правую ногу начало сводить, – долетела за три часа. Подружки, с которыми они вместе снимали трехкомнатный дом, еще не вернулись. Йара выпила литр воды из холодильника – зубы стучали о бутылку, – рухнула на кровать в своей комнате и накрылась одеялом с головой.

Ей казалось – она была совсем другим человеком, чем утром, с совсем другим набором надежд и страхов. Что-то у нее сегодня отняли, а чего-то прибавили, только она никак не могла понять, чего.

Запиликал скайп на планшете – из Бразилии звонил дед Антонио. Йара коснулась зеленой кнопки. Дед ничего не говорил несколько минут, смотрел на нее, потирая свой темный подбородок с ямочкой. Йара тоже молчала.

– Приезжай, – сказал дед. – Пришло время, Йара. С того дня, как ты сделала первый вдох, солнце взошло и опустилось над миром семь тысяч семьсот семьдесят семь раз. Тебе пора вернуться домой, пора войти в Солимойнс.

И он нажал на отбой.

Йара поставила планшет на грудь и купила на послезавтра билет Лондон – Манаус, разом исчерпав лимит своей кредитки.

Потом она уснула и увидела во сне белые биомы проекта «Эдем» – в зеленой тени бамбука стоял восковой манекен энкантадо, глядя сквозь ночь прозрачными блестящими глазами. Во втором биоме били бубны, вакханки кружили вокруг гигантского быка в неистовом танце, а на смотровой площадке высоко под куполом, метрах в двадцати от земли, стоял Илья, голый и босой. Он плакал и цеплялся за перила, будто что-то пыталось сбросить его вниз. Йара отчетливо видела слезы на его щеках, побелевшие костяшки пальцев, старые шрамы от операций, уходившие в густые волосы внизу живота.

«Не плачь, – хотела она ему сказать, – я тебя спасу».

Но не успела, провалилась глубже в сон, и там не было Ильи, и вообще этого мира не было.

Афанизмия

В ту минуту, когда Илья сказал свои ужасные слова, а потом рассмеялся страшным смехом, Келли перестала воспринимать происходящее непрерывным потоком, оно стало нарезкой видеоряда, причем сама она к монтажу не допускалась.

Вот она бежит по биому, дыхание рвется в горле, слезы застилают глаза. Дети расступаются, взрослые отводят взгляд – здесь так не принято себя вести. Качает головой мифический африканский слон.

Вот она бредет по дорожке на улице, громко рыдая, до соплей. Весь склон холма над нею сиреневый от лаванды, запах гладит ее по щекам, пытается успокоить, а солнце жарит в затылок, и под мышками мокро.

Вот она стоит и смотрит на огромного бронзового быка, на его напряженный, готовый к бою пенис высоко на животе, длинные мешочки тестикул. Ей плохо, очень плохо, так, что физически подташнивает.

Вот она сидит в негустых кустах и режет руку, как делала в детстве, и от этого все остальное отступает, остается только резкая боль в руке, простая и понятная, которую можно перетерпеть и преодолеть.

Вот ее берут за руку, она поднимает глаза. Девчонка немыслимой красоты, эта Йара, или как ее, кожа темно-кофейная, глаза зеленющие, желтое платье в пыли, будто она по земле валялась.

– А если бы это была твоя дочь? – спрашивает она и помогает подняться.