Все зависит от тебя - Гоар Маркосян-Каспер

— Она тебе нравилась, — заметил Дан, не спрашивая, а утверждая, и Маран не стал возражать.

— Красивая женщина, — вздохнул он. — К тому же умная и тонкая. Знаешь, порой меня так и подмывало… особенно, после того, как она в доверительной беседе сказала мне, что никогда не испытывала удовольствия от близости с мужчиной…

— Намек, надо понимать.

— По всей видимости. Она в какой-то степени меня раскусила… Ну, это ведь своего рода спортивный интерес, смогу ли я добиться того, чего другим не удалось…

— Но ты все-таки не поддался.

— Нет. Хотя в какой-то момент был на волосок от этого, уже позднее, когда негодница Олиния заставила меня нарушить слово…

— Слово, данное Наи? — спросил Дан.

— Слово, данное себе! Ты неверного мнения о Наи, Дан. Она очень гордая женщина. Слишком гордая, чтобы вымогать клятвы в верности. Ты должен был понять это после истории с медальоном. Отдать столь дорогую сердцу вещь, сделав вид, что даришь какую-то безделицу…

— Поэт ведь расценил это как своеобразный обет.

— Так оно и было. Она дала слово. Не мне, а себе. Не зная, питаю ли я к ней те чувства, которые… Я ведь не очень-то открытый человек, Дан, и она не могла понять… И однако дала слово. Так неужели я не был способен ответить ей… не тем же, гораздо меньшим?

— Вот почему ты придал такое значение тому эпизоду! Тогда твое поведение мне показалось не совсем адекватным. Я же отлично знаю, что подобные вещи значат для тебя куда меньше, чем для меня.

— В общем-то, да. Я мог бы переспать хоть со всеми придворными дамами Олинии, мое отношение к Наи от этого не изменилось бы ни на йоту. Но то обстоятельство, что Наи может узнать…

— И все-таки я не понимаю, как.

— Думаешь, я понимаю? Я не стал выпытывать у нее, каким образом она догадалась. Что-то инстинктивное, наверно. Если тебе в глаз попадет соринка, тебе ведь не понадобиться заглядывать в зеркало, чтобы узнать об этом. Я думаю, это надо почувствовать самому, чтобы понять… Но упаси боже такое почувствовать!

Дан засмеялся.

— Один мой знакомый когда-то давно утверждал, что он не ревнив. Ты случайно не знаешь, что с этим парнем сталось?

— Он умер и похоронен. В общем, я имел об этом представление. Чисто теоретическое, но имел. И дал себе слово, что не буду доставлять Наи подобных огорчений. В конце концов, это всего лишь та цена, которую мы платим за столь милую нашему сердцу работу. Ведь отнюдь не на каждой планете возникают те возможности, которые в этом плане предоставляла Эдура. Короче говоря, я дал слово. А нарушать свое слово я, как тебе известно, не люблю. Даже если о нем никто не знает. Потому я и впал в такую недостойную истерику, когда Олиния навязала мне себя. Смешно ведь, если подумать! Эка невидаль! Но мне пришлось ломать себя. Не физиологически, но психологически.

— Потому и во второй раз это было бы проще. Ты уже переступил барьер, и терять было нечего. Семь бед, один ответ.

— Наверно, так.

— Почему же тогда ты не стал искать сближения с кариссой?

— Сам не знаю. Вдруг пропала охота соревноваться, ставить рекорды. Чего ради? За победами приходит пустота.

— За победами приходят лавры, — возразил Дан.

— Лавры это лишь слабое утешение для того, кто уже пережил свой звездный миг. Миг, когда преодолевается планка или рвется финишная лента. Миг, когда объявляют, допустим, итоги референдума. Миг, когда ставишь последнюю точку в дописанном романе. Миг обладания женщиной, наконец, если твоя цель всего лишь обладать ею. Человек, приобщившийся к высшим ценностям, начинает понимать, что все прочее лишь бледная тень того, что он имеет. Или еще меньше.

— Ты говоришь о любви? — спросил Дан.

— Сейчас да.

— Удивительно, — сказал Дан задумчиво. — Зная тебя так, как узнал я за первые два года нашей дружбы со всеми их перипетиями, с Ланой, с этими твоими дернитскими загулами, я никогда не подумал бы, что ты способен вот так взять и влюбиться с первого взгляда.

Маран усмехнулся.

— Любви с первого взгляда не бывает, Дан.

— Как не бывает?! Ты сам говорил мне, что с первого взгляда определил…

— Верно. Я с первого взгляда понял, что Наи во второй сфере полностью соответствует мне. К тому же она абсолютно совпадала с тем типом женщин, который мне всегда нравился. Но это, извини, еще не любовь. Открытие, быть может. Я просто отметил это для себя, и все. Собственно, мне было не до подобных вещей, ты ведь помнишь, в какой момент состоялось это знакомство?

— Еще бы! — сказал Дан, перед глазами которого сразу встал экоэкран, покрытый розовыми и желтыми пятнами.

— Но в чем парадокс, Дан, я ведь мог эту встречу вообще забыть… нет, вру, забыть я, конечно, не мог, но отодвинуть полученную информацию в дальний угол сознания — вполне. Если б она не сказала того, что сказала.

— Начет старших и младших?

— Да. Я был страшно уязвлен. Ты был прав, я действительно не мог простить ей этого очень долго. Но может, именно поэтому… В первую же ночь, когда мне удалось наконец лечь спать… по-моему, это случилось чуть ли не через четыре дня… хотя я был полумертв от усталости и как будто ни разу за эти дни о ней не вспомнил, мне приснилось, что я держу ее в объятьях, я проснулся и понял, что безумно хочу эту женщину.

— Но это и есть любовь!

— Нет, только желание. Я, конечно, стал немедленно вдалбливать себе, что это невозможно, что я для нее дикарь, питекантроп, что ее интерес ко мне обуславливался женской жалостью или нежностью, какую испытывают ко всяким зверенышам. Я принялся выдавливать из себя это влечение единственным известным мне способом…

— В объятьях других женщин?

— А ты знаешь другие методы?

— Не знаю, но от этого толку мало.

— Толку никакого, — согласился Маран. — Даже наоборот. Желание превращается в страсть. Страсть становится сильнее и необузданнее. Когда я наконец получил ее, в моем отношении к ней была грубоватая и даже постыдная примесь — мне хотелось ее подчинить, стереть в ней ощущение, что она выше меня. К счастью, я быстро понял, что это ощущение — плод моего дефективного воображения. И только тогда страсть стала переходить в любовь. Только тогда. Понимаешь?

— Не понимаю, — сказал Дан. — Я не вижу никакой разницы. Разве страсть и любовь не одно и то же?

— Нет, Дан. Это совершенно разные вещи. Страсть это желание, может, неистовое, неодолимое, но желание обладать тем, что лишь наполовину существует вне тебя, ибо что не придумано, то приукрашено. Страсть конечна, она живет, пока не утолена, а потом либо гибнет, столкнувшись с реальностью, либо превращается в любовь. Или, по крайней мере, становится ее частью.

— А любовь? — спросил Дан. Он даже сел на постели, чтобы ничего не упустить.

— Любовь это когда двое понимают друг друга настолько, что один отвечает на невысказанный вопрос другого. Любовь это когда слабые стороны вызывают большую нежность, чем сильные. Любовь это когда на хрупкое существо, которое ты ощущаешь, как цветок на ладони, можно опереться, как на скалу. Любовь это когда та, которую ты заслоняешь от бед и испытаний собой, никому не позволит нанести тебе удар в спину. Любовь это когда каждый день тебе кажется, что вчера ты любил еще не в полную силу своей души, что оставались незадействованные резервы, а вот теперь… Наконец, любовь это… Все. Дальнейшее — молчание… если ты позволишь мне еще раз процитировать Шекспира.

Он действительно замолчал, молчал и Дан, он просто не мог опомниться.

— Маран, — выговорил он наконец. — Маран, боже мой! Какой счастливый ты человек!

— Благодаря тебе, Дан, — отозвался Маран после короткой паузы.

— Мне?!

— А кому же? Если б ты не упросил шефа испытать меня на Перицене, где бы я сейчас был? И был ли бы вообще?

— Ерунда какая! Человек, одаренный настолько, насколько ты, никогда не пропал бы!

— Нет, Дан. Не будем спорить о моих существующих или нет дарованиях, допустим, какие-то у меня и есть, но сколько одаренных людей не состоялось лишь потому, что никто за них не боролся.

— Но я ничего особенного нее сделал…

— Не прибедняйся, пожалуйста! И давай спать.

— Погоди. Я забыл тебе сказать. Я связывался вечером с Сантой…

Дан торопливо пересказал свой разговор с Сантой Марану, и тот сразу сел.

— Из одних «термосов»? Черт! Надо бы заняться этим сразу! И лучше мне самому…

— Там надо искать наугад, карт ведь нет, — напомнил Дан.

— Да. Надо будет таскаться ночь напролет. Ну ладно, утром разберемся. Несколько часов ничего не изменят. — Он снова лег и отвернулся к стене. — Все, отбой.

Дан проснулся очень рано, мутно-оранжевый диск солнца еще не ушел за крышу. На тахте поближе спал Патрик, у стены Мит, пришедшие среди ночи, когда именно, Дан понятия не имел, не слышал, не видел. Однако Марана в комнате не было, приподнявшись, Дан увидел его снаружи, по ту сторону передней, прозрачной, стены. Маран был в блестящих, словно серебряных брюках, подчеркивавших кирпичного оттенка загар обнаженного выше пояса тела, за последнюю неделю все перешли на местную одежду, радушно предложенную аборигенами, в ней действительно было не так жарко, вот только подобрать нужные размеры удалось не сразу, а после основательной инвентаризации складов, глеллы, хоть и высокие (все, как один, выше Дана с его ста девяносто пятью, не говоря о прочих), были невероятно худы, а вернее, как понял Дан, посидев несколько дней на водной диете, сухи — наподобие сиреневых цветов и кустов. Губы Марана как будто двигались, Дан сообразил, что тот, видимо, разговаривает с Сантой и вышел из дома, чтобы не будить остальных. Он бросил взгляд на хронометр, до следующего рейса, в который ему предстояло отправляться, было еще добрых два часа, и он подумал, не поспать ли еще часик, но тут Маран открыл дверь и вошел в дом. Дана удивило выражение его лица. Нет, конечно, он не предполагал, что после ночных откровений Маран будет иметь вид мечтательный или хотя бы расслабленный, но тот выглядел очень уж суровым.