Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2 - Дмитрий Галантэ

Я и сам не заметил, как славно уснул. Снилось мне, будто лечу на огромной скорости, широко раскинув в разные стороны руки, заменяющие мне крылья. Я счастлив настолько, что даже в животе щемит! Лечу над широкими полями, над дремучими лесами, душа у меня поёт и плачет от восторга и красоты. Иногда ощущения становились настолько реальными, что захватывало дух от самого состояния полёта и от переполнявшего меня счастья. Какое блаженство! Потом земля внизу кончилась, и подо мной простирался безбрежный океан. В его водной глади, как в зеркале, отражалось сверкающее слепящее солнце, к которому я и летел, наслаждаясь и ликуя, под прекрасную мелодию, которая играла у меня в голове, и казалось, что эта дивная музыка звучала отовсюду. Снова захватило дух. Вдруг что-то неладное случилось с моим правым крылом-рукой, оно задёргалось, завибрировало, сначала потихонечку, а затем всё сильнее и сильнее. «Вот не везёт, так не везёт, – пронеслась мысль, – даже во сне обязательно что-нибудь начинает барахлить!». Надо скорее лететь обратно, а то ещё, чего доброго, до аэродрома не дотянешь и в воду свалишься с такой-то высоты и к такой-то матери, потом точно костей не соберёшь, а мне ведь ещё дочь растить и жену кормить, или наоборот, не помню уже, да и родителям помогать нужно! Блаженная нега резко прервалась, будто её и не было никогда! А жаль. Вот и полетал в своё удовольствие, теперь ещё ремонтную мастерскую нужно где-то искать и спросить, как назло, не у кого!

И я принялся молча, лишь скрепя зубами, разворачиваться, но, к моему ужасу, из этого ничего не получалось, ибо моё покалеченное крылышко меня больше ни в какую не желало слушаться. Придётся, видимо, пикировать в воду и тонуть, не могу же я выпрыгнуть сам из себя с парашютом! Я даже с досады обозвал своё крыло как-то и повернулся, чтобы плюнуть в него с досады и от бессильной злобы, намериваясь, если, конечно, выживу, в дальнейшем самолично отпилить его и выбросить собакам бешеным. Гляжу… что это? К своему величайшему изумлению я увидел на своём родном и трепетно-оберегаемом крыле нагло рассевшегося домового! Сразу в глаза бросилась его довольная физиомордия. Он был занят тем, что неистово дёргал за моё крыло, видимо, пытаясь нанести как можно больший ущерб.

Вот только этого мне не хватало, теперь этот проходимец повадился мешаться мне в моих снах и с риском, опять же для моей, жизни! «Вот от этого и все неприятности», – пронеслась молнией мысль, принеся с собой облегчение от сознания, что наконец-то истинная причина поломки найдена, и я знаю, что мне надо делать. Всё понятно! Значит, этот вредитель и сюда посмел добраться и всё, как всегда, испортить. Сейчас-сейчас, подожди немножко, нужно только размахнуться посильнее другим крылом, чтобы отплатить сразу за все издевательства, так сказать, оптом. Я, что есть силы, размахнулся свободной рукой и успел ещё мстительно порадоваться неподдельному дикому ужасу, отразившемуся в глазах домового, который на мгновение перестал ломать моё милое крылышко. И решил предупредить, чтобы заглянуть ещё раз ему в глаза и насладиться, очень уж мне понравилось это:

– Вот сейчас я тебя угомоню и заодно приземлю, дружище! – Домовой слегка взгрустнул, а я его здесь же милосердно утешил: – Не переживай, мы с тобой и без мастерских обойдёмся, а в больницу тебя, шишок, не примут, ты будешь нетранспортабелен.

Я так и сказал «нетранспортабелен», не знаю, как мне удалось это выговорить.

– Три… Два… Один… Пуск…

Прорычал, одновременно с этим поняв, что это уже не сон, и я только что на полном серьёзе чуть не отбил голову обезумевшему от подобной моей реакции Максимке. Но руку мою он не выпустил и продолжал трясти её, пытаясь разбудить меня, видимо, делал это по инерции, растерялся и вошёл в ступор.

– Опять ты за своё, ехидна рыжая? А ну, брысь отсюда! – сонным голосом проговорил я, сожалея о том, что он в очередной раз прервал мне такой замечательный сон.

Он продолжал меня трясти, и я опять спросил его:

– Да ты, я вижу, всё никак не уймёшься? Чего ты от меня хочешь? Что-нибудь случилось?

– У-у, – отрицательно крутя головой, промычал он.

– Тогда зачем ты меня трясёшь, как грушу, ты же мне так крыло… руку оторвёшь!

Домовой, наконец, великодушно соизволил раскрыть рот, и сказал:

– Мы хотели бы немного перекусить, если позволите.

Появилась Банаша. Делать нечего, пришлось их кормить, они всё-таки существа заслуженные, а стало быть, негоже им ходить голодными. Пока я кормил семейку домовых, все начали потихоньку просыпаться. Потягиваясь и зевая лагерь пришёл в движение.

Ворон с Корнезаром немало удивились, узрев Максимилиана и его боевую подружку Банашеньку, которая мило с ними поздоровалась, сделав томный реверанс. Коршан разинул клюв в немом удивлении, а Корнезар ничего, быстро взял себя в руки и сделал вид, что воспринял чету домовых, как должное. Пришлось их знакомить. Джорджиусу же было всё безразлично, он лишь иногда начинал беспокойно оглядываться по сторонам и спрашивать ближайшего к нему: «а ты-то, однако, кто таков будешь, бродяга?». Это означало, что пора Дормидорфу доставать свою чудесную флягу, которую ему дал Парамон, и поить бедолагу отваром.

Коршан после знакомства с четой домовых задумчиво произнёс:

– Странно, но твой голос, Максимилиан, кажется мне смутно знакомым, где я мог его слышать, ума не приложу!

Я подумал: «да и нечего тебе никуда прикладывать свой ум, вот бы ты удивился, узнав, что этот самый Максимилиан начисто вытер тобой пол в нашей комнате и центральный винтовой тоннель в придачу в Подземном городе, только что отполировать не успел. Интересно было бы посмотреть на твоё лицо, если бы оно у тебя было, когда ты узнаешь об этом факте!». Но он, естественно, ничего не узнал.

Когда домовые вдоволь насытились, а произошло это знаменательное событие не так скоро, как хотелось бы, Максимилиан нехотя полез с продолжительным, тяжким вздохом к себе за пазуху. Было видно, что по каким-то неведомым причинам нашему геройскому домовику было крайне тяжело это делать, к тому же собственными руками, но он мужественно превозмог себя и достал небольшой свёрток, бережно завёрнутый в замусоленную бумагу. Он с трагичным сожалением, я сам чуть не зарыдал, протянул свёрток мне, со словами:

– Это всё вам, добрые люди. Небольшой подарочек от нас с Банашенькой, пользуйтесь на здоровье.

И зачем-то добавил ни к селу ни к городу, видимо, по старой привычке:

– Ми-ир вашему до-ому.

Я, конечно, немало удивился, но свёрток взял, поблагодарив на всякий случай. Хотя от домовика, как водится, можно было ожидать любого подвоха – всё-таки домовой есть домовой! Он ведь, как его не воспитывай и не учи хорошим манерам, всё равно просто жить не может без разных шуточек и каверзных, а порой и откровенно глупых розыгрышей.

Все, кроме Джорджиуса, разделяли мои справедливые опасения. Каково же было наше изумление, когда свёрточек оказался не чем иным, как таинственно исчезнувшей школьной скатертью-самобранкой, пропажу которой мы приписали делам рук непонятно каким образом испарившейся Томараны. Мы, естественно, очень обрадовались и долго благодарили скромно насупившегося домового, нетерпеливо жующего нижнюю губу, и его подружку Банашеньку. Домовик, такое впечатление, чуть не плакал от расстройства. Мы поначалу подумали, что это у него от радости и наших искренних, идущих от самого сердца похвал. Ан, нет!

Оказалось, пронырливый шишок умыкнул школьную скатерть сугубо для тайной и массовой добычи яств и угощений! Обеспечить себя хотел на всю жизнь пищей, хозяйственный! Как же это на него похоже! Без особого труда провернув дельце и найдя укромное местечко, хитрюга домовой битый час пытался выпросить у жадной скатерти свои любимые пряники. Он и просил, и угрожал съесть её живьём без соли и без перца вместо выпрашиваемого гостинца, и требовал именем Дормидорфа, и откровенно клянчил, но ничего не действовало. Мы, услыхав это, на радостях засыпали его с супругой сладостями, и только тогда они немного повеселели и успокоились, когда сами наелись от пуза и отложили про запас порядочный мешок. В итоге все остались довольны, а особенно старина Дормидорф, ещё бы, ведь теперь ему было чем расплатиться с Агресом.

Так за приятным и полезным общением прошло оставшееся до вечера время. Уже темнело и начинало ощутимо холодать. Мы развели побольше костёр и подкинули туда крупные поленья, чтобы они подольше тлели, заботливо согревая нас. Дормидорф заварил свой знаменитый чай. Затем скромно заказали у скатерти липового мёда и пирожки с земляничным повидлом, миндального печенья, ватрушек с ванилью и творогом, и пышный пирог с грибами, картошкой и луком, и, конечно, несколько кусков сырокопчёного мяса, но это уже так, перестраховались на всякий случай. Какой же уважающий себя вечерний чай обходится без мяса? Потом мы долго сидели и разговаривали, пили чай и ели, распространяя аромат на всю округу. Мясо очень пригодилось, как ни странно, Коршану. Кто бы мог подумать?