Рукопашная с купидоном - Галина Куликова

— Сначала — дело, потом — личное. Заметили? Стыдливое «личное» всегда стоит в планах последним пунктом. А должно быть первым.

— А как мы внутрь попадем? — поинтересовался Шаталов, отметая опасную тему. Однако продолжал смотреть на Лайму в упор, ел ее глазами, как недавно она его в ресторане.

— Там звонок есть.

В этот момент возле них вырос Медведь. Шаталов окинул его восхищенным взглядом, потряс за руку и с чувством сказал:

— Рад, что я вас дождался. Действительно рад.

Они подошли к калитке и прислушались. Из-за забора доносились неясные голоса, — мужской и женский. Женщина смеялась тоненько, короткими приступами. Мужчина что-то говорил и говорил — не останавливался. Поверху тянуло вкусным дымком.

Лайма сделала вдох и надавила на кнопку звонка. И через минуту услышала до боли знакомый голос:

— Кто там?

— Мы, — ответила она, и Болотов резко распахнул дверь. Наверное, просто от неожиданности распахнул, от изумления.

Как только он это сделал. Медведь совершил рывок и ворвался на территорию, а хозяин отлетел далеко в сторону. Следом за Медведем во двор просочился Шаталов, а уж потом и Лайма. Они увидели дом с освещенной верандой, свет от которой падал на траву и накрывал куполом мангал с шашлычками, столик, накрытый на двоих, и плетеные стулья с высокими спинками. На одном из них сидела симпатичная молодая женщина с красивой прической, в светлом платье и с желто-черным шарфом на шее. Сидела и изумленно таращила глаза.

— Еще одна! — воскликнула Лайма испуганно. — Но мы успели. Господи, как мы вовремя…

— Что происходит? — ахнула женщина. — Кто это такие? Алешка?

Медведь повернулся к Болотову, который обрел равновесие и смотрел на них издали с вызовом, засунув руки в карманы.

— Ну, что, Алешка, — передразнил ее Медведь. — Расскажи, кто мы такие.

— Я вас никогда не видел, — огрызнулся тот и перевел взгляд на Лайму.

Она увидела, что глаза у него совершенно дикие, как у зверя, которого травили собаками и он долго бежал, но наконец понял, что предстоит умереть.

— Ах, какое несчастье, — передразнил Медведь. — Да-да-да, он же нас раньше никогда не видел.

— Это что, бандиты? Лешенька? — продолжала пищать женщина.

Она стала поджимать ноги, словно вновь прибывшие были крысами и собирались грызть ее ботинки.

— Дурочка! — цыкнула на нее Лайма. — Он хотел вас убить. Он шарфик вам не просто так подарил. Шарфик — это знак смерти. Верно, Алексей?

— Какого черта ты приехала? — строго спросил Болотов вместо ответа. Он взял себя в руки и сделался таким, как прежде. И это было гораздо, гораздо страшнее. — Ты ведь очень занята, или я что-то не правильно понял?

— Я действительно была занята — искала похитителя Сони. Где она? Ты ведь ее убил, да? — Болотов сделал несколько шагов назад, и лицо его исказилось, словно от горя. — Ты ведь болен, да?

— Это ты во всем виновата! — закричал он совершенно неожиданно. — Если бы не ты со своими матримониальными планами, все было бы хорошо! Я уже почти вылечился! Но ты сказала, что мы должны пожениться, что ты хочешь детей… Это было невыносимо, невыносимо!

— От чего ты лечился-то? — спросил Медведь. — Ты кто — шизофреник или другой какой фрукт?

— Сам ты шизофреник! Я просто мучился воспоминаниями… Ненавистью…

— Это все из-за мачехи, — пояснила Лайма Шаталову. Но сказала это довольно громко, и Болотов взвился:

— Да, из-за мачехи! Из-за нее! Отец работал в ночную смену, а она надевала свое лучшее платье, делала прическу, красила губы, душилась и уходила развлекаться. Я оставался один, мне было страшно, я плакал по двенадцать часов. И выл, и был в ужасе. Мне казалось, что все черти из ада пришли за мной! Все фантастические чудовища хотят отведать моего тела! Я помню, как умолял ее, как ползал на коленях… Она только хохотала. А когда я попробовал пожаловаться отцу, она заперла меня в ванной комнате. Она избила меня. Такие женщины не могут воспитывать детей! Понимаешь, Лайма, не могут!

Его случайная подружка, сидевшая на плетеном стуле, тихонько сползла на траву, потом встала и попятилась, не сводя глаз со своего «милого» знакомого.

— Вы обращались к врачу? — спокойно поинтересовался Шаталов. — К психотерапевту? Вы ведь не бедный человек, верно?

— Врач мне помог, — закивал Болотов. — Он сказал, что я должен похоронить прошлое. И я хороню его. Остался последний заход. Последний лоскут материи. Все, что осталось от той змеи…

— Я поняла, — глаза Лаймы стали пугающе огромными. — Ты разрезал выходное платье мачехи на шарфы. И когда тебе встречалась какая-нибудь женщина…

— Не какая-нибудь! — Изо рта Болотова полетела слюна. Он сделался таким омерзительным, что хотелось отвести глаза. — Не какая-нибудь, а та, что не достойна воспитывать своего ребенка! У нее дома малыш — один, беззащитный, а она наряжается и идет, видите ли, гулять! Развлекаться! Я решил, что перед тем, как жениться, мне нужно очиститься. Врач велел мне простить. Простить и похоронить прошлое. Сегодня я собирался похоронить последний шарф. Вы мне помешали.

Глаза его сверкнули хищным блеском.

— Похоронить вместе с женщиной, — добавил Шаталов. — Верно?

Болотов вытянул руку в направлении предполагаемой жертвы и обвиняющим тоном заявил:

— Она бросила дома крошечную девочку. Никто не пожалеет, если я задушу ее.

— Вы их прямо тут хоронили? — будничным тоном спросил Медведь. — В саду, верно?

— За кого вы меня принимаете? — возмутился тот. — Я что, по-вашему, сумасшедший? Хоронить трупы в своем саду! Я закапывал их на сельском кладбище. Там полное и абсолютное запустение.

— Алексей, а как ты познакомился с Никой? — спросила Лайма, взглянув на вытянувшегося в струнку Шаталова. — Ты ведь ее убил, верно?

— И это тоже из-за тебя! — заорал Болотов. — Все из-за тебя! Я должен был очиститься перед свадьбой, а свадьбу придумала ты! Ты сама!

— Откуда ты узнал о Нике? — настаивала Лайма.

Болотов выпрямился и повел плечом, приходя в себя. Немного сбавил тон.

— Я приревновал, подумал, что у тебя другой мужчина. Что ты решила прежде, чем выйти замуж, сравнить меня с кем-нибудь. Ты села в такси, а за тобой пристроился этот Роберт. Я подумал, что вы едете порознь в целях конспирации и где-то пересечетесь. Так я попал в аэропорт. И там увидел ее… Нику. Сначала она кокетничала с тем мужиком, которого ты опекала, с иностранцем. Я дождался, когда вы уедете, и подошел к ней. Она покупала булку и газированную воду. И от нее несло духами, как от моей мачехи, когда та уходила на всю ночь. Я ненавижу запах духов!

— А я думала, у тебя аллергия, — пробормотала Лайма.

— Мы разговорились. Ника без стеснения поведала, что дома у нее маленький сынишка. А она ездила развлекаться за границу. И теперь побудет немного тут, хочет погулять по Москве. Она назвала мне гостиницу, в которой собиралась ночевать, и я назначил ей свидание. Я еле дотерпел до утра.

Алексей говорил быстро, захлебываясь. У него столько всего накопилось на душе! А они трое стояли и жадно слушали. И та, которую он собирался убить, тоже слушала. Оцепеневшая, словно кролик перед удавом. От нее сильно пахло духами, и после признания Болотова она начала судорожно обмахиваться ладонями, чтобы разогнать удушливый аромат.

— Нужно было сразу вызвать милицию, — прошептала Лайма. — Это же признание! Вдруг позже он начнет от всего отказываться?

— Не начнет, — покачал головой Шаталов. — Ему стало легче, гораздо легче.

Выговорившись, Болотов разом потерял силы. Рухнул на деревянную скамейку возле дома, уронил голову на руки и затих. Лишь время от времени он издавал еле слышные мучительные стоны, от которых у Лаймы леденела кровь.

Когда приехали представители правопорядка, кроме стонущего Болотова, они обнаружили во дворе дачи только жертву несостоявшегося покушения и Шаталова. Он согласился прикрыть Лайму, потому что она сказала, что живет по фальшивому паспорту.

— Сейчас не время и не место, — заметил Шаталов, сдержанно прощаясь с ней. — Но когда все закончится, мы обязательно встретимся.

— Речь, кажется, шла о поцелуе и каких-то условиях?

— Никаких условий, — отрезал тот. — Мы поцелуемся безусловно.

Аэропорт сегодня казался Лайме кастрюлькой кипящего супа из ролика, рекламирующего бульонные кубики. Все здесь булькало, клубилось, толкалось и переворачивалось. Они еле-еле поспели в срок — на дорогах выставили кордоны, во все машины лезли назойливые милицейские, которым приходилось долго объяснять, что на заднем сиденье — лица дружественной индийской, а не подозрительной кавказской национальности. За время пути Корнеев раздал кучу денег, и Лайма старалась не думать о том, с каких счетов он их уворовывает. Потому что итог ее размышлений был довольно странным: чтобы спасти родину, надо сначала ее обокрасть.