Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Максим Викторович Винарский

мутаций – тех, которые не «макро-», а «микро-», – с ними разговор короткий. На основе единственной подобной мутации не возникает ни одно сколь-нибудь важное и сложное эволюционное изобретение, например новый орган движения или чувств. Все они являются порождением целого «оркестра» взаимодействующих генов, которых могут потребоваться десятки. Как образно выразился Уоддингтон, форма гравия на речном дне определяется случайными процессами, но из этого никак не следует, что бетонный мост, при изготовлении которого этот гравий использован, тоже продукт чистой случайности{397}.

Всего сказанного выше, кажется, достаточно, чтобы убедиться: ходячее представление о теории Дарвина как о торжестве слепой случайности, не способной создать ничего творчески нового и интересного, чрезвычайно далеко от реальности. Похоже, что критики, выставляющие дарвинизм в таком свете, ведут диалог с «воображаемым дураком» – вымышленным оппонентом, которому приписывают разные карикатурные мнения, ведь их так приятно потом опровергать. В природе случай и необходимость идут рука об руку, а то и сливаются почти до полной неразличимости.

⁂

Настало время ответить на вопрос, который и в наши дни волнует многих: в чем Дарвин был неправ? Во многом, учитывая, что во времена, когда ученый жил и работал, биология только выбралась из младенческих пеленок. Я не хотел бы останавливаться на его ошибках (добросовестных заблуждениях), связанных с общим состоянием дел в науке середины XIX в., которые позднее были спокойно, в рабочем порядке исправлены. Если же брать сомнительные постулаты его теории, то одним из самых влиятельных и «долгоиграющих» оказалась идея о том, что эволюция – процесс по определению очень медленный и постепенный. Дарвин был убежден в справедливости старого афоризма Лейбница: Natura not facit saltum (природа не делает скачков){398}. В заключительной главе «Происхождения видов», где дается сжатый очерк и повторение теории естественного отбора, читаем:

…так как естественный отбор действует исключительно путем кумуляции незначительных последовательных благоприятных вариаций, то он и не может производить значительных или внезапных модификаций; он подвигается вперед только короткими и медленными шагами{399} (курсив мой. – М. В.).

Написано твердой рукой уверенного в своей правоте человека. Никаких нюансов и смягчающих оговорок. Сказал как отрезал{400}.

Лев Берг окрестил дарвиновскую теорию тихогенезом (от греч. τυχη – случай). Но мне, как носителю русского языка, нравится и ложная этимология, которую подсказывает этот термин. Дарвиновская эволюция идет «тихим ходом», как бы задумчиво и совсем незаметно, как незаметен глазу упрямый рост сталактитов в пещерах. И это не только неумолимый логический вывод из механизма действия естественного отбора (на цыпочках, мелкими-премелкими шажками вперед), но и нечто реально подсмотренное у природы.

Дарвин, мы помним, первую половину своей жизни в науке был больше геологом, чем биологом, и притом геологом первоклассным. Среди его интеллектуальных «отцов» в этой области не только Адам Седжвик, но и Чарльз Лайель, открывший новую эпоху своим трактатом «Принципы геологии», вышедшим в трех томах между 1830 и 1833 гг. Этот труд по степени влияния на развитие науки часто сравнивают с «Происхождением видов». Молодой Дарвин взял его с собой в кругосветное плавание и прочитал с превеликим вниманием.

Научными противниками Лайеля выступали геологи, вошедшие в историю под названием катастрофистов. Страшноватое слово «катастрофизм» было придумано в 1832 г., но сама идея значительно старше. Еще в 1774 г. немецкий натуралист Авраам Готтлоб Вернер высказал мысль, что Творец время от времени вмешивается в жизнь Земли, насылая на нашу бедную планету «всемирные потопы». Вслед за Вернером к подобным гипотезам обратились и другие ученые, пытавшиеся понять, как сформировался привычный нам лик Земли. Классический катастрофизм в любых его видах предполагал, что наша планета в давние времена была очень и очень неспокойна, ее поверхность быстро и резко меняли мощнейшие катаклизмы. Какие именно – каждый додумывал сам в зависимости от своей фантазии и чувства меры. Наводнения, извержения вулканов, грандиозные землетрясения, столкновения Земли с другими небесными телами – трудно назвать хотя бы один разрушительный фактор, ускользнувший от внимания геологов-катастрофистов. Естественно, в те времена они вдохновлялись ветхозаветной мифологией с ее «образцовой катастрофой» – Всемирным потопом, уничтожившим практически все живое на белом свете.

Лайель предложил другую картину, гораздо более спокойную, можно даже сказать, скучноватую. Вместо грохочущих вулканов и разрушительных наводнений главными действующими силами в истории нашей планеты оказались совсем мирные и неспешно работающие силы. Они были актуальны в прошлом, актуальны и в наши дни (отсюда первое название концепции Лайеля – актуализм). Это текучие воды, выветривание, перепады температур, плавные поднятия и опускания суши и морского дна. В каждый отдельный момент их действие практически незаметно, но, поскольку во времени они не ограничены, за десятки и сотни тысяч лет поверхность Земли претерпевает серьезные изменения. Этим молчаливым «работникам» покоряются даже величайшие горные громады – все эти джомолунгмы, эльбрусы, монбланы, которые нас так восхищают сегодня, обречены. Правда, они разрушатся через миллионы лет, ведь ломаются такие вершины очень медленно – камушек за камушком, песчинка за песчинкой, до тех пор, пока на месте гордого великана не окажется скромный холмик, а потом и просто ровное место. Одновременно где-то в других районах планеты столь же медленно будут вздыматься новые горные хребты, которым – дайте только срок – тоже предстоит исчезнуть…

Все великие геологические события оказываются, таким образом, плодом действия сравнительно слабых сил, которые делали свое дело в течение целых геологических периодов вполне однообразно (отсюда и второе название концепции Лайеля – униформизм, от англ. uniformity – единообразие){401}. Упорный и терпеливый труд природных стихий, помноженный на нечеловечески долгое время, – вот что сделало поверхность Земли такой, какая она сейчас. Лайель видел в этом своеобразный моральный урок для человечества. Юрист по профессии, он «знал несовершенство человеческой натуры» и верил, что путем постепенных прогрессивных улучшений род людской может когда-нибудь достичь наилучшего состояния{402}.

Горячие споры между сторонниками униформизма и катастрофизма настолько волновали современников, что вышли за пределы «чистой науки». Они нашли отражение, например, в «Фаусте», автор которого, Иоганн Вольфганг фон Гете, был не только великим поэтом, но и великим натуралистом, а потому прекрасно разбирался в проблеме. В одном из эпизодов Фауст и Мефистофель ведут ученую беседу о геологии, причем Фауст, хотя действие трагедии происходит в XVI в., явно держит сторону Лайеля. Он заявляет:

Вершины гор – естественный нарост

Вокруг ложбин, ущелий и борозд.

Понятно, что крутых хребтов отроги

К долинам рек становятся отлоги.

Существованье гор, лугов, лесов

Обходится без глупых катастроф.

Мефистофель решительно не согласен:

Ты полагаешь? Но иного мненья,

Кто был свидетелем их появленья.

Я был при том, когда еще на дне

Пылал огонь и гул катился громкий.

Молох ковал утесы на огне

И сыпал стопудовые обломки.

‹…›

Фаусту это кажется ненаучным и странным:

Какие любопытные подходы

У вас, чертей, во взглядах на природу!{403}

Интересно, что подобные споры продолжались еще много десятилетий, причем в разные времена катастрофизм то казался совсем побежденным, то снова подымал голову и бросался в контратаку.

Вдумчивый читатель, конечно, заметил, как схожи в моем изложении актуализм Лайеля и теория естественного отбора Дарвина. Разумеется, это не совпадение. В «Происхождении видов» Дарвин прямо сравнивает действие естественного отбора с работой геологических сил, медленно, но верно становящихся причинами «образования глубочайших речных долин или формирования внутриматериковых длинных скалистых гряд»{404}. В своей ранней работе о происхождении коралловых рифов Дарвин предложил новую теорию их возникновения, основанную на одновременном действии двух факторов – плавного опускания морского дна и направленного вверх, к солнцу, роста коралловых колоний{405}. Идеи Лайеля пригодились ему и для объяснения формирования ландшафтов Южной Америки, которые он изучал в полевых условиях. Близость мыслей несомненная, как и некое