Раз в год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

Ее, однако, поразило, что Порваш рисует удивительно старомодным способом, как будто наука о тайнах живописи была ему чужда. Даже с перспективой у Порваша словно бы были трудности, его картинам не хватало глубины, а тростники лезли один на другой без какого-то лада, плана, композиции. Колористически они не казались интересными и даже поражали какой-то монотонностью, и в то же время было в них что-то, заставляющее задуматься, потому что каждая тростинка как бы напоминала человеческую фигуру; эти тростники были чем-то вроде толпы, посеченной вихрем и сбившейся над серой поверхностью, которая должна была изображать замерзшее и покрытое льдом озеро — или вообще Ничто.

— Не помню, чтобы я видела ваши картины в какой-нибудь из современных галерей, — сказала пани Альдона.

— Я не выставляюсь в Польше, — ответил дрожащим голосом Порваш. — Свои картины я продаю в основном в Париже. Покупает их барон Абендтойер. Улыбнулась пани Альдона, и Порваш увидел, какой красивой формы ее губы. — Я хорошо знаю пана Абендтойера, — холодно произнесла пани Альдона. — У него магазинчик, в котором продаются поддельные «леви-страусы». Он торгует всем, что ему привозят из нашей страны, это могут быть даже охотничьи колбаски.

— Он продал четырнадцать моих картин, — шепнул Богумил Порваш. — В этом году он приедет специально за моими картинами. Я их сделал много, но мне не хватает грунтовки. Я должен продать несколько картин, чтобы выручить немного денег на холст и краски.

Он говорил искренне, потому что сразу понял, что имеет дело с женщиной, которая не даст себя обмануть.

— Мы покупаем или берем на комиссию только картины старых мастеров или тех из современных, которые пользуются большим спросом, — сообщила пани Альдона, возвращая Порвашу его картину.

Она еще раз окинула взглядом фигуру художника, его потертую бархатную одежку, черную рубашку, расстегнутую на груди, худые бедра, в левой штанине легкую выпуклость члена, впавший живот, на котором блестела кичовая пряжка широкого пояса, большую шапку волос, голодные глаза. И вдруг ей что-то пришло в голову.

— Я могла бы купить эту картину для себя, — сказала она. — Если, конечно, вы не запросите слишком дорого. Иногда мне нужно подарить кому-нибудь недорогое произведение искусства.

— Ну конечно, конечно, — Порваш топтался на месте, будто бы ему срочно захотелось в уборную. — Я не попрошу слишком дорого.

Пани Альдона по опыту знала, что с произведениями искусства бывало так, как с мужчинами. Великолепные гладиаторы вели себя иногда в постели как бревна, а в тощих чреслах горел неугасимый огонь страсти. Трудно было продать картину признанного мастера, который требовал огромных денег, и иногда легче было сбыть картину подешевле, хоть и без знаменитого имени. По сути дела, то, что было на картине, оказывалось менее существенным, чем ее цена. Впрочем, она не собиралась торговать произведениями Порваша, но подумала, что, если бы эта картина висела в ее доме, то кто-нибудь из ее именитых гостей обратил бы на нее внимание, и тогда она могла бы ему ее подарить, в обмен на пожизненную благодарность.

— Я закончу работу в пятнадцать, — проинформировала она Порваша, посмотрев на золотую браслетку с маленькими часиками. — Ждите меня в кафе «Арабеска» в пятнадцать часов семнадцать минут.

— Семнадцать минут? — изумился Порваш, так как никто никогда не назначал ему свиданий с такой точностью. — У меня нет часов.

— Это ничего. Люди на улице скажут вам, который час, — посоветовала ему пани Альдона.

И в этот момент она даже чуть-чуть пожалела о своем решении встретиться с Порвашем, который вдруг показался ей подозрительной личностью. Не пришло ей в голову, что у художника Порваша действительно никогда не было часов. Покупка подобного предмета, так же, как и телевизора, казалась ему излишней. Течение времени не имело для Порваша никакого значения: если он не закончил рисовать картину сегодня, это можно было сделать завтра, послезавтра, через неделю, через месяц. Количество света в мастерской информировало его, какое сейчас время дня; о временах года он делал выводы по цвету тростников у озера. Женщина, которая назначила ему встречу с такой необычайной точностью, показалась ему такой же прекрасной, как аэропорт, из которого с необычайной пунктуальностью стартовали серебристые птицы, способные унести туда, где искусство Порваша могло обернуться восхищением людей. Только раз был Порваш в аэропорту, откуда самолетом летел до Парижа, так как потом он попадал туда уже более дешевым, но и более утомительным средством передвижения. Тогда он и познакомился с бароном Абендтойером и с тех пор считал аэропорт прекраснейшим местом на земле. На какие высоты могла его вознести женщина, пунктуальная, как часы в аэропорту?

Задолго перед назначенным временем Порваш засел за столиком в кафе «Арабеска». Сердце его билось очень сильно, душу переполняла надежда. Наконец пришло это необычайное существо, он не знал только, с великолепной ли точностью аэропорта, потому что часов у него не было. Она уселась напротив него, открыла сумочку, вынула из нее пачку дорогих сигарет и закурила.

— Сколько у вас картин, похожих на ту, которую я видела? — приступила она к делу.

— Я привез с собой три, но еще несколько у меня дома, в Скиролавках. — Я возьму все три, заплачу вам по три тысячи злотых за каждую, — сообщила она.

Это было почти даром. Два месяца работал Порваш над этими тремя картинами. На сумму в девять тысяч злотых он с трудом мог прожить четыре месяца, а ведь он хотел еще купить немного красок и холста. Но разве контакт с женщиной, такой замечательной, как аэропорт, можно пересчитывать на деньги?

— Вы говорили о каких-то Скиролавках. Что это такое? — заинтересовалась она.

— Это маленькая деревня, затерянная среди озер и лесов. Довольно далеко отсюда. У меня там собственный домик, покрытый шифером. Там я живу и пишу.

И Порваш открыл перед ней свою душу. Словарь его был небогат, но он сумел скупыми словами обрисовать великое озеро, которое разливалось под окнами мастерской, описать дремучий лес и свое огромное одиночество. Вначале пани Альдона слушала его с живым интересом, однако потом, остановив взгляд на его расстегнутой на груди рубахе, открывающей завитки черных волос, она как будто куда-то унеслась. Вдруг она прервала сердечный рассказ и сухо произнесла:

— Напишите мне на листочке ваш точный адрес и нарисуйте, как к вам ехать. Может быть, через два или три дня я приеду к вам, чтобы осмотреть остальные ваши картины.

И так кошелек Порваша наполнился банкнотами в количестве девяти тысяч злотых, а душой его снова овладела вера в магическую силу искусства. В таком состоянии он купил немного красок и холста, навестил и магазин, где продажей мужского белья занималась панна Юзя.

Девушка при виде его обрадовалась, потому что часто вспоминала Скиролавки и унижения, которые достались ей от доктора.

— Я писала тебе два раза, — с упреком напомнила она Порвашу.

— У меня нет привычки отвечать на письма, — буркнул художник. Порваш оглядел магазин, решая, не надо ли ему купить нового белья.

— Есть хорошие серые кальсоны. Немного похожие на те, которые носит доктор Неглович, — похвалила ему товар панна Юзя.

— А ты откуда знаешь, какие кальсоны носит доктор? — подозрительно спросил Порваш.

И тогда панна Юзя поняла, что он ничего не знает о ее визите к доктору, который, впрочем, тоже не отвечал на ее письма.

— Доктор говорил мне, какие он носит кальсоны, и спрашивал, нет ли у нас в магазине таких. К тебе, Богусь, я приеду осенью, когда пойду в отпуск.

— Мне нужны обыкновенные спортивные трусики, — сказал Порваш, обходя тему ее отпуска.

Он купил их три пары и таким образом экипированный двинулся в обратную дорогу в Скиролавки. А по мере удаления от столицы он уже видел в воображении, как благодаря пунктуальности пани Альдоны его тростники у озера покроют стены всех галерей мира. В самом деле, низко пал писатель Любиньски, — пришел он к выводу, — раз потерял веру в магическую силу произведений искусства.

Действительно, в Страстную Среду, когда доктор и его сын Иоахим возвращались домой с кладбища, кроме машины прекрасной Брыгиды, обогнал их на дороге и красный «форд-эскорт», который остановился перед домом Порваша. Из него вышла элегантная женщина со светлыми волосами. Доктор тут же позвонил Порвашу и напомнил ему о приглашении, которое накануне ему послал, чтобы он вечером прибыл в дом на полуострове, где Иоахим будет играть на скрипке для друзей доктора.

Порваш обрадовался этому приглашению, потому что, как уже упоминалось, был весьма музыкален, ну и скрипка из-за своей формы напоминала ему расцветшую женщину.

Пани Альдона, осмотрев дом Порваша, оценила его как человека правдивого. Ничего она не смогла опровергнуть из того, что он рассказывал ей о своем одиночестве, нужде и заброшенности, которые были видны на каждом шагу. Оказалось, что ее предположения насчет пустоты в кладовке Порваша тоже были правильными и что она верно поступила, привезя припасов.