Последнее убийство в конце времен - Стюарт Тёртон

боль. Я радовалась ее победам и сострадала ей в ее потерях. Я смягчала физическую боль от сломанных костей и находила слова ободрения, когда она бывала расстроена. Неудивительно, что все это она принимала за любовь и сама полюбила меня в ответ.

Она идет вспять вдоль очереди, ищет Клару.

– Моя дочь тоже здесь? – спрашивает она.

– Сегодня нет, – просто говорю я.

Эмори трет усталые глаза и подавляет зевок, собираясь с мыслями. Она возмущена тем, как поступают с ее друзьями, но у нее нет времени задумываться об этом. Она не может позволить себе с головой уйти в сострадание или укрыться за гневом, как за щитом. Туман уже близок, а ей надо узнать еще так много.

Она идет на кухню, берет там свечу и зажигает ее, пользуясь кресалом и кремнем. Материалом для свечей служит сок одного растения, которое выращивается наверху, в саду кальдеры, и пламя имеет сладкий аромат. Пройдя сквозь спящую очередь, Эмори поднимается в спальню Магдалины. Ее подруга спокойно спит в своей кровати, зато Шерко бормочет во сне, сминая простыню.

Эмори садится в кресло, поджимает под себя ноги и только тогда задувает свечу.

Полчаса спустя она слышит осторожные шаги: кто-то подкрадывается к спальне снаружи. Тени за окном движутся, и вдруг кто-то заходится неудержимым кашлем.

Она не видит, кто кашляет, зато узнает звук.

Он означает какую-то серьезную поломку глубоко внутри, под костями. С таким звуком умирала ее бабушка – она сгибалась пополам от боли, и мелкие брызги крови выступали у нее на губах.

Люди, которые кашляют вот так, обычно делают это не долго. Последние часы их жизни ускользают от них вместе с надсадным лаем.

Когда кашель, похожий на лай, прекращается, на пороге появляется Адиль, промокая платком рот.

– Здравствуй, Адиль, – говорит ему Эмори и снова зажигает свечу.

Он, морщась, отворачивается от ударившего в глаза света.

А она потрясена тем, как он отощал. Лицо словно обвисло вокруг мутных сощуренных глаз. Шея стала жилистой, а темные волосы поседели, оголив лоб, как отлив оголяет берег. Ему пятьдесят восемь лет, но выглядит он куда старше.

– Как ты узнала, что я приду сюда? – спрашивает он и бросает взгляд на балкон – вдруг там притаился старейшина.

– В твоей хижине нет кровати, значит ты ночуешь не там, – отвечает Эмори. – А Мэгс как-то обмолвилась, что Шерко завел привычку поправлять по ночам ее картины. Это же твоя привычка, разве нет? Так что, когда я узнала, что ты жив, я подумала, что ты мог перетолковать условия изгнания по-своему.

– Основное условие было в том, чтобы я не разговаривал ни с кем из моей прошлой жизни, иначе их убьют. – Адиль пожимает костлявыми плечами. – Так что мне главное убраться до рассвета, и никому никакого вреда.

Он целует Шерко в лоб.

– Я ведь никогда его не встречал, знаешь? Ниема дала его Магдалине, когда меня уже изгнали.

Его лице темнеет: видимо, ему в голову приходит новая мысль.

– Знаешь, в старом мире ребенок мог появиться у кого угодно. На это не надо было просить разрешения. Это не было привилегией.

– Но мы-то не люди, да? – отвечает Эмори, зорко следя за реакцией Адиля.

Адиль складывает руки на груди. «Нервничает», – думает она. Он хочет это скрыть, но не может.

– Кажется, тебе от этого грустно, – говорит он, целуя Магдалину в лоб.

Для него это, видимо, что-то вроде традиции. Даже в изгнании он все равно остается жителем деревни. Отрезанный от всех правил, в которых он вырос, он создал себе собственные.

– Нам лгали, – говорит Эмори и сама удивляется той горечи, которая вдруг накатывает на нее.

– Наше происхождение – еще не самое худшее, – начинает он своим сухим, ученым тоном, который она так хорошо помнит. – Самым большим преимуществом для паршивой овцы, которую изгнали из стада, оказывается возможность наблюдать пастуха за работой. Последние пять лет я постоянно подглядывал за старейшинами, и, доложу тебе, это отвратительное существование. Так что поверь мне, нам повезло, что мы не люди.

– Но мы умираем в шестьдесят! – вырывается у Эмори.

– Зато мы наслаждаемся каждым днем своей жизни, почти все из нас. Ниеме было сто семьдесят с лишним лет, когда ее убили, и из них она была по-настоящему счастлива всего лет десять. Тее и Гефесту принадлежит весь остров, все его чудеса и красоты, а они несчастны каждый день. Ты только представь, до чего надо иссохнуть внутри, чтобы не радоваться такому потрясающему месту.

Он говорит это с ненавистью.

– Ты так их ненавидишь, – говорит Эмори озадаченно.

– А ты нет? – отвечает он, приподнимая бровь. – Тея отдала приказ, который погубил твоего мужа. Гефест едва не убил тебя совсем недавно, а из-за гордыни Ниемы острову угрожает туман. Старейшины эгоистичны, близоруки и жестоки. Объясни мне, кому станет хуже, если Гефеста и Тею постигнет такой же конец, что и Ниему?

– Это угроза?

– Ты помешаешь мне исполнить ее?

– Да, – отвечает Эмори, даже не задумавшись.

Он делает шаг к ее креслу, склоняет голову набок. Ей кажется, будто она оказалась под микроскопом и ее разглядывают то так, то эдак, чтобы понять, почему она еще дергается.

– Почему? – спрашивает он хрипло. Хотя это не вопрос. Это скорее требование. Вызов.

– Потому что мы не убиваем.

– Раньше у нас просто не было причин.

У Эмори пересыхает в горле. Она с трудом выдерживает взгляд Адиля. Никто в деревне не говорил таких вещей. До сих пор она даже не представляла, что житель деревни может мыслить подобным образом.

– Кроме них, никто на острове не знает, как нас выращивать, – напоминает она. – Если в кальдере испортятся капсулы, в которых мы растем, они знают, как его починить. Так что нравятся они нам или нет, а без них нам не выжить.

Адиль мотает головой и выбрасывает в ее сторону руку.

– Аби научит нас всему. А если нет, то лучше исчезнуть, чем принимать их контроль как залог нашего существования.

– То есть ты за то, чтобы убить их?

– Я бы попытался.

– И начал с Ниемы, – говорит Эмори, надеясь методом шока вытянуть из него правду. – Ты знал, что ее убийство приведет к отключению барьера?

Она видит, что ложь уже готова сорваться с его губ, и опережает его:

– Мой отец видел тебя на причале прошлой ночью. Ты ждал там ее.

– Я признаю, что поехал туда с намерением убить Ниему, – говорит он. – Это из-за нее я пять лет прожил вдали от деревни, вдали от всех, кого люблю. Я следил за ней месяцами, выжидал возможности,