Небо цвета крови - Сергей Попов

На сегодняшний опаснейший промысел к границе Нелема, рассчитанный, по подсчетам, где-то на четыре-пять дней, а может быть и меньше, мне, с достоинством выслушав все категорические «фи» супруги, все-таки удалось отпроситься, ссылаясь на весомые догадки нахождения там жилых объектов, теоретически не разворованных бандитами, и обилия животных. Разумеется, я немножечко подсластил Джин пилюлю действительности, добавил для декора вымышленности, заведомо умолчал о подстерегающих испытаниях на крепость — иначе бы переволновалась и просто-напросто никуда не пустила, заперев в спальне под домашним арестом. Не стоило ей говорить ни о пригороде, сплошь контролируемом снайперами «Бесов», ни об их разведгруппах, шуршащих по промрайонам, ни о ловушках и даже о вероятности подхватить лучевую болезнь от зарытого неподалеку, как поведывал Дин, захоронения ядерных отходов. Такими известиями можно вволю пощекотать нервишки любому самонадеянному собирателю, не говоря уже о жене — чувствительной женщине и матери двоих детей, посему лишний раз стоило придерживать рот на замке, дабы не сболтнуть чего ненужного. Правда, все равно нет-нет да и приходилось напоминать о том, какую цену нужно платить за все добываемые на пустошах блага, и по-новому доказывать бессмертную истину: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке».

Подмораживало. Слабые рассеянные морковные лучи восходящего солнца больно резали глаза, зажигали червонные самоцветы росинок на изъязвленной траве, отмершем валежнике и безлистных ветвях древних деревьев. Паленой волчьей шерстью и железом пахла в сырости их отжившая щербатая кора. Усеченные ресницы облаков штрихами въелись в вишнево-красное, обманно низкое небо. Клейкой недвижимой мережкой встала над землей седобородая, не ощупанная ветром мга. Хищное зверье молчало, миролюбиво посапывая в норах, набиралось энергии перед новым деньком, насыщенным жаркой беготней за двуногой добычей. Неописуемо и мистично гудела осенняя утренняя тишина. И единственный звук, обладавший властью расшевелить усыпленные окрестности, был обрывистый треск сорвавшейся коряги или сука на лесной опушке.

Тишь, тишь, тишь…

— Теперь я, кажется, понимаю, что такого удивительного находил в ранней охоте Дин, почему не мог дождаться рассвета… — попирая ногами полысевший под дождями пригорок, вдыхая всем носом прохладный, на редкость свежий воздух, говорил я и скучающе озирался в направлении детского сада, чудящегося именно в эти минуты как на ладони. А потом, досыта надышавшись, продолжал с благодарностью: — А ведь до тебя и не видел таких чудных мелочей и этой еще сохранившейся первозданной красоты. Как-то не придавал особого значения, не мог по достоинству оценить ее, осмыслить… пока ты не раскрыл мне глаза, — и думал: «Ну, ничего-ничего, дружище, бог позволит — обязательно заскочу к тебе. Выпьем с тобой за встречу по-дружески, вспомним былое. Наверняка у обоих найдутся вещи, какие еще не обговаривали… Вот с них и начнем».

Мой старт начался крайне удачно. Маленечко помокнув в холодном обхвате тумана, я всего за полчаса знакомой стежкой прошел наискосок через сонный лес около нашего дома, существенно срезая путь, и уже к полудню полным ходом торил избитую 41-ю трассу — прямую дорожку до богомерзкого городка «Бесов», заработавшего чересчур скверное реноме. Она, в соответствии с крохотку пожженным кислотой атласом всех имеющихся в Истлевших Землях автомобильных маршрутов, конфискованным полгода тому назад у «Мусорщика», застреленного на охоте, извивом, не доходя до Нелема, уходила на восток и дальше — прямиком до Халернрута, пронизывала его насквозь. И, наконец, там, по отдельным сказаниям путешественников, резко обрывалась у большого речного моста, затонувшего в Ядовитой Реке — еще одной здешней «достопримечательности», прославленной своими никогда не утихающими гремучими желто-зелеными токсичными течениями. Вброд ее в жизни не перейти, вплавь — и подавно невозможно: отпрыгни от бережка — и разваренный скелет пустится в бессрочный круиз.

«Не к этому же Стиксу-то иду, в конце-то концов… — успокаивал себя, — …а только немножко по пригороду Нелема погуляю да домой вернусь…»

И отошел к обочине, задев плащом изломившиеся взлохмаченные стебли придорожных сорняков, крупно зашагал, долго еще нося с собой не затихающие самоутешением сомнения, тревожные ожидания того, что будет ждать меня дальше.

Вдоль всей проезжей части, друг против друга, разрозненными шеренгами вздымались перерубленные и кривобокие, обернутые распухшим сине-фиолетовым «полозом», годами служившие человеку столбы, растеряв все провода, кое-какие, вовсе ослабленные, дряхлые, свалились на асфальт, заграждая путь, разбились в отломки эродированного бетона. Ненужно и невзрачно выглядели покоробленные знаки дорожного движения. Слева и справа расстелилось вычерненное, в плешинах, как после пала, поле. Растыканные по нему враздробь опоры ЛЭП, обряженные висячими мхами, скучающе поскрипывали растопленным металлом и, то ли мерещилось, то ли нет, — пошатывались. Костоглоты на них, кучась огромными слетами, сплошь, как на жердочке в голубятне, позанимали все вакантные места, каркали, дрались, махали вышпаренными крыльями. Те же, кто не принимал участия в разборках, насупившись, обособленно ото всех восседали на верхушках темными глыбами, ковырялись в остатках перьев. Совсем далеко, впереди, в кровавом размытии, выкрашивались лилипутские блоки домов, тонюсенькие палки труб, кургузые башенки, а на западе, если помучить зрение, — можно было увидеть НАЭС — нелемскую атомную электростанцию, не дающую покоя отдельным лицам из сообщества собирателей, специализирующихся на сборе негодной радиотехники и отбросов электрики. Таким, на мою память, остался Твитч — юркий и суетливый паренек, известнейший любитель потрохов от электронных приборов, из каких потом лепил всяческие технологические чудеса. Ради этого он не скупился на припасы, бартером, и не всегда в свою пользу, менялся на микросхемки с торговцами, охотниками и другими собирателями. Видеть его лично, к огромному разочарованию, не доводилось, но о достижениях слышал частенько. А пару лет назад всплыл в народе слушок, что Твитч ушел на поиски к НАЭС и так оттуда и не вернулся. Одни говорили — умер от радиации, другие — расправились «Бесы», и ни один не мог привести истинный, правдивый довод. Твердо знали только одно: парень сгинул и второго такого больше не будет…

Воспоминая о нем, я вздохнул, пригорюнился — страдала за паренька душа.

— Да, добрый был мальчуган: голова на плечах варила классно, а смелости хватило бы на десятерых, — а сам все опасливо поглядывал на разбуянившихся ворон, поглаживал лоснящийся винтовочный ремень — те воевали теперь не на шутку, норовили выклевать глаза, раздробить черепки, — чего же вы не поделили-то, пернатые? Падаль, что ль, какую или объедки? Так вы бы к Гриму летели — там всегда найдется, чем подкормиться. — И подумал с настоящей тревогой у сердца: «Взбреди им чего в тыквы — и я под раздачу попаду. Неплохо бы какое-нибудь укрытие от них заблаговременно подыскать, а то иду тут как бельмо на глазу… — повертелся — рядом ни домика, ни остановки, ни затрепанного автомобильчика, — да негде только, разве что в поле хорониться, но если схватит за филейную часть замаскированный капкан — будет несладко…»

Кх-кар-р-р!!. Кар-р-р…

Но мне сегодня неприлично везло — вороны так увлеклись распрями, что на путника, отверженно топчущего трассу, забывшую бензин и шум колес, попросту наплевали с высокой колокольни, и клювом не щелкнули в его сторону. Оставалось лишь заслуженно пользоваться их отвлеченностью и продолжать рассчитывать на хрупкий успех. А до какого момента он пробудет со мной — покажет время.

Около часа спустя притихли мятежные, находящиеся позади баталии костоглотов, закончились пригодные для заседаний опоры, разгулялся не по-осеннему холодный ветер. Он невидимой строгой отцовской рукой обласкивал истомленные травы, бурунами вольно бежал по полю, наращивал страшную скорость. А бывало, затевая явить свое неоспоримое величие, шел на меня воздушной стеной, стремился осрамить, свалить на спину. Кроме как горбиться, заслоняться и прятаться за капюшоном — противопоставить ему ничего не мог, потому, коченея, приходилось маршировать, со всем достоинством принимать этот неравный вызов. Потом ложилось неожиданное затишье, ненадолго веселело небо, бросая на землю хиленькую вязанку солнечных лучей, и ноги будто бы легчали, ширили шаг, с легкостью переступали через ямы и сваленные столбы.

«Ну, хоть отстал от меня, баламут, — подумал я, — а то уже и не знал даже, куда от него деваться».

И тут, поднырнув под загнутый дорожный указатель, плугом воткнувшийся в расщепленный ухаб, занятый остывшей ядовитой лужей бутылочного цвета, засек крошечную фигурку путника, солдатиком вышагивающего навстречу. Тот, придерживаясь правой стороны от почти не видной разделительной полосы, двигался пружинисто и быстро, словно налегке, помогал себе оружием, взятым в качестве батога. Какое оно, в чем одет и кто такой этот скиталец — пока не знал: слишком велико было расстояние.