Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

5) В мире горы есть и долины есть, В мире хоры есть и низины есть, В мире моры есть и лавины есть. В мире боги есть и богини есть. Ипполитовы кони и Федрин сук — Не старухины козни, а старый стук Рока. Горы сдвигать — людям ли? Те орудуют. Ты? Орудие (С., 482); 6) Есть на карте — место: Взглянешь — кровь в лицо! Бьется в муке крестной Каждое сельцо. (…) Жир, Иуду — чествуй! Мы ж — в ком сердце — есть: Есть на карте место Пусто: наша честь (И., 328); 7) Ровно в срок подгниют перильца. Нет — «нечаянно застрелился». Огнестрельная воля бдит. Есть — намеренно был убит Вещью, в негодованье стойкой (И., 547), 8) Федра (…) Но под брачным покрывалом Сна с тобой мне было б мало. Кратка ночка, вставай-ежься! Что за сон, когда проснешься Завтра ж, и опять день-буден. О другом, о непробудном Сне — уж постлано, где лечь нам — Грежу, не ночном, а вечном, Нескончаемом, — пусть плачут! — Где ни пасынков, ни мачех, Ни грехов, живущих в детях, Ни мужей седых ни третьих Жен… Лишь раз один! Ждав — обуглилась! Пока руки есть! Пока губы есть! Будет — молчано! будет — глядено! Слово! Слово одно лишь! Ипполит Гадина (С., 465–466); 9) Ариадна Но твоих воспаленных бредом Уст — заране ответ мне ведом: «Божества над мужами есть Власть безжалостнейшая». Тезей (преклоняясь) Несть (И., 655).

Такая многообразная и настойчивая актуализация гиперболизирует существующее в языке экзистенциальное значение глагола. Если в обычном языке логически не выделенное экзистенциальное есть представляет значение бытия как пресуппозицию высказывания (Гак 1981, 122; ср. другое мнение — о пресуппозиции значения бытия только для связочного быть — Чвани 1977, 59), а в актуальном членении предложений типа у него есть брат содержанием высказывания (ремой) является сочетание есть брат, то в приведенных контекстах ремой становится именно глагол. Поэтический язык осуществляет важную языковую тенденцию к превращению бытийного глагола в центр высказывания: в обиходной речи «высказывания с логически выделенными глаголами встречаются, и довольно часто. Говорящий прибегает к ним то в целях полемики с чуждой для него концепцией мира, то пользуется ими в качестве напоминания или „установки на поведение“» (Арутюнова, Ширяев 1983, 61). В произведениях М. Цветаевой почти все примеры с актуализацией бытийного глагола отражают либо полемику с чуждой концепцией мира — с концепцией обыденного сознания, либо полемику лирического «я» на новой стадии развития с лирическим «я» предшествующей стадии. Примеры 1, 4, 6, 7, 9 имеют эксплицитно выраженное полемическое содержание, а аргументом в полемике становится художественно мотивированная и гиперболизированная бытийность формы есть.

При такой функциональной нагруженности глагола быть ясно, что активное использование архаической формы 1-го лица есмь мотивировано внутренней логикой лирического «я» М. Цветаевой. По данным словоуказателя О. Г. Ревзиной и И. П. Оловянниковой (1985), форма есмь встречается в поэзии Цветаевой 18 раз. Форма эта употребляется и в функции связки, и в экзистенциальном значении далеко не только в стилизованных текстах, но и прежде всего в лирических стихотворениях, где она непосредственно обозначает бытие лирического «я»:

1) Не возьмешь моего румянца — Сильного — как разливы рек! Ты охотник, но я не дамся, Ты погоня, но я есмь бег (И., 269); 2) Я — есмь. Ты — будешь. Между нами — бездна. Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно. Нас десять лет, нас сто тысячелетий Разъединяют. — Бог мостов не строит. Будь! — это заповедь моя. Дай — мимо Пройти, дыханьем не нарушив роста. Я — есмь. Ты — будешь. Через десять вёсен Ты скажешь: — есмь! — а я скажу: — когда-то… (С., 112).

Первый контекст со связкой есмь прямо указывает на понимание М. Цветаевой своей сущности как движения, изменчивости. И если здесь бытие понимается как интенсивная жизнь, то во втором стихотворении, посвященном молодому поэту, экзистенциальное есмь указывает на то, что значение бытия приобретает абсолютный характер в смысле полной реализации личности и относительный характер в смысле временных границ. Абсолютизация бытийного значения определяется несколькими факторами: а) отсутствием каких-либо локализаторов, представляющих область бытия (см.: Арутюнова, Ширяев 1983, 15) или других зависимых от глагола слов; б) знаками тире, актуализирующими рему, полностью сосредоточенную в глаголе; в) семантическими параллелями в антитезе есмь / пью — будешь / жаждешь; г) изолированным императивом будь. Относительность бытийного значения выражена: а) переменой субъекта я — > ты; б) переменой предиката будешь — > есмь (однако при этом утверждается и тождество предикатов: Я — есмь — > Ты скажешь: — есмь! чем косвенно утверждается и тождество субъектов как постоянство жизни в ее изменчивости; относительное представлено одновременно и абсолютным); в) противопоставлением настоящего — будущего — прошедшего времени при эвфемистическом обозначении прошедшего — когда-то. Бытие в настоящем, будущем и прошедшем дано в стихотворении как относительное при дизъюнкции временной локализации и как абсолютное при ее конъюнкции.

Форма есмь при перемене субъекта, в данном контексте обоснованного прямой речью после конструкции ты скажешь, обнаруживает некоторую тенденцию к освобождению от грамматического значения лица, тенденцию, которая более отчетливо выступает в стихотворении из цикла «Деревья» и в прозаическом произведении «Искусство при свете совести»:

Стан по поясницу Выпростав из гробовых пелён — Взлет седобородый: Есмь! — Переселенье! — Легион! Целые народы Выходцев! — На милость и на гнев! Види! — Буди! — Вспомни! …Несколько взбегающих дерев Вечером, на всхолмье. (И., 207)