Отторжение - Инна Тронина

Я-то — бугай здоровый, а она — метр шестьдесят всего. Чтобы уж совсем смешно не выглядеть, мучается со своими шпильками. И на руль садится в этих сапогах. Сколько ни говорил, что нельзя, продолжает. Водит она неплохо. Её отец научил — ещё на «Победе». Потом он купил «Жигули». Вот на них Сонька и ездит по магазинам. Бывает, и я сажусь — стариной тряхнуть. Она старается историю с мужем не вспоминать. Тем более, он был тогда бухой. Друзья соблазнили покататься…

Сегодня Сонька дублёнку новую надела — по случаю начала зимы. Купили в Турции, на Аксарае в Стамбуле. Ездили туда по чужим документам. Надо было любой ценой узнать хоть что-то об Оксанке Бабенко. Там у Прохора Гая, подполковника ФСК, есть свой человек. Правда, до сих пор он не сумел ничего выяснить.

Оксанка пропала полтора месяца назад. Её продал в Стамбул, тамошнему сутенёру Эдик Косарев. Вернее, отдал — в погашение долга. Ксанка была с заданием во Владике — от Гая. И почему-то намочила там — застрелила одного из охранников главаря группировки Ковьяра. Вот за это её, видимо, и отдали в рабство.

Конечно, мой шеф Озирский и сам подполковник Гай пришли в ужас, когда узнали об этом. Тут же принялись за поиски. У Прохора в Стамбуле, я уже говорил, человек имеется — из турков-месхетинцев. Он открыл несколько лавок для «челноков» и прочих «руссо-туристо». Обещал помочь — по мере сил, конечно. Врач с виллы Ковьяра сообщил, что Оксану под именем Дайаны Косаревой отправили в Турцию, в публичный дом. Скорее всего, она будет содержаться в Стамбуле. По правилам, её можно выкупить у хозяина.

Конечно, Озирский был согласен на всё — лишь бы найти Оксанку живой. У неё ведь грудной ребёнок в Москве остался, да ещё сестра с братьями. Пока вся эта орава на няньке, а потом что делать? Кроме того, пока Оксана находится в Турции, её ещё могут раскрыть дальневосточные «брателлы» И уж тогда — гаси свет. Так что нужно скорее поворачиваться — чтобы потом всю жизнь себя не казнить.

Для меня тогда заданий по специальности не было. Андрей, чтобы не терять время, вручил нам с Сонькой документы на имя супругов Печатниковых — Валентина и Галины. И мы поехали в тур — в Измир, на курорты Бодрум и Кушадасы. Вот тогда несколько кожаных курток купили задёшево. Сонька двумя дублёнками разжилась — чёрной и красной. Обе — почти до пола. Одна из них — с капюшоном. Вот в ней, в чёрной, Сонька и поехала по магазинам. Я тогда ещё не проснулся.

Сейчас еле открыл глаза. На душе мутно, пакостно. Стараюсь об Оксанке не думать, но не выходит. Ведь тот мужик, Хюшди Зобу, и сутенёра нашёл. Сулейман Аюб-оглу его звать. Имеет десять борделей — по всему Стамбулу и окрестностям. Хюшди раскопал, что Оксанка раньше там жила — до середины ноября. Называли её в борделе Яха. Далее она была выкуплена клиентом и увезена в неизвестном направлении.

Как звали клиента, Хюшди не сумел узнать. Об этом Сулейман не распространялся. А уж о сумме выкупа и вовсе молчал, как убитый. Хюшди долго нам кланялся, прижимая руки к груди. Уверял, что больше ничего узнать было нельзя. Андрей, мой шеф, похудел и почернел за те два месяца, что Оксанки не было в Москве. Даже пошатывать его стало, а перегаром не пахнет. Он ведь «торчал» когда-то. Как бы за старое не принялся…

И забывается всё время. Спросишь его — молчит. Отвечает через пять минут, заикается. И я вижу — думает только о том, как вытащить Оксанку. Обещал задействовать ещё один канал, но нам ничего не объяснил. Поехал в Финляндию — на два дня. Какая связь между Финляндией и Турцией, не знаю, но шефу виднее. Но, поскольку никакого результата пока не было, а ждать стало невмоготу, отправил нас с Сонькой к Хюшди Зобу. Ничего утешительного мы шефу не рассказали.

И где теперь искать девку, если ниточка оборвётся? Мы с Сонькой вернулись, гружёные, как «челноки». Но, на беду, с плохими новостями. Ведь выкупить и увезти Оксанку мог кто угодно. И куда — теперь уже совершенно не понять…

Ну, ладно, надо пивка выпить. Страшно вспомнить, как взглянул на нас Андрей, когда узнал, что след совсем потерялся. Я натянул треники, пошёл в ванную, ополоснулся. Из кухонного окна поглядел на белый двор. На снежинки, что плясали у самого стекла. На синицу, которая ковырялась в щелях кормушки.

Сонька с детства привыкла кормить птиц, и меня приучила. Надо им старого пшена сыпануть. Говорят, что убийцы, вроде меня, обожают птиц и животных, жалеют их. Все бездомные собаки и кошки сбегаются к Соньке, когда она выходит во двор. Она в пластиковом мешке выносит объедки, которые тут же с урчанием съедаются. И я не отстаю. Вчера, например, мазал йодом хвост коту — собака откусила.

А перед отъездом на Украину Липка, сестра Оксанки, мне шепнула по секрету: «Андрей теперь только «Беломор» курит». Понятно — в него удобно косяки забивать. Чего я боялся, то и случилось. Не может шеф жить, как в мешке, ничего не зная. Если Оксанка погибла, то только на нём вина за это. Прохор Гай ведь не знал её раньше, а шеф должен был думать, что делает. Вчера Отке, Оксанкиной дочери, полгода исполнилось. Снизу два зуба выросли. Но тоскует ребёнок, хоть и ухаживают за ним несколько нянек. Чувствует, что матери рядом нет. И совсем улыбаться перестала…

Я взял бутылку пива, отрезал кусок запеканки из картошки с мясом. Сижу, жую, смотрю в окно. А снег всё идёт и идёт. Небо серое, тусклое, как моя душа. Кроме того, что потеряли Оксанку, упустили ещё и Ковьяра. В Сиднее он ничего особенного не делал. А космические снимки, о которых успела сообщить Оксанка, легально продавались за рубеж. Одно удалось узнать — за право реализации таких фоток Ковьяр замочил легального продавца. Но тут уж ничего не докажешь. Сам знаю, если киллер работал — стопроцентный «глухарь». Особенно когда всё было год назад, как в этом случае.

Когда мы из Турции вернулись, шеф приехал сюда среди ночи. Хотел поскорее узнать, как там и что. Дышал тяжело, губы потрескались. С сердцем, наверное, опять плохо. Даже пальто кожаного не снял, не разулся — сразу потребовал доклада.

Я вкратце объяснил ситуацию, и шеф сник. Ну, а Сонька Оксану не знала, так что особенно не печалилась. Начала расписывать, как круто мы в Измире отдыхали. Вернее, отдыхала она, а я всё время торчал с агентом, в Стамбуле. Мы весь Аксарай облазали, отель «Марина». Были в трактире, где «челноки» на семь баксов кушают тухлые бараньи мозги и глушат «Мастику». Я много чело пил, но такую парашу в рот не взял бы.

Мы фотографию Оксаны показывали «челнокам», толкались до посинения среди их тюков и коробок. Хюшди с тем же самым к туркам приставал. Но никто ничего не вспомнил. Гостиница «Beer» — натуральная рыгаловка, развалюха — как раз для русских бизнесменов. Она провоняла дерьмовой кожей, как и весь Аксарай.

Дома тут грязные, стёкла пыльные. Вывески на таком языке, что я одну только прочитал с грехом пополам. На другой окосел, выразился и пошёл дальше. Нашёл ещё одну «челночиху» с грудями десятого размера. Кажется, это украинка. Она акриловыми рейтузами и колготками с лайкрой затарилась. Сказала, что видела такую девчонку. Она в магазине, где золото продают, побрякушки выбирала.

Я дёрнулся в тот магазин, вместе с Хюшди. Тот перевёл мой вопрос и пообещал бакшиш. Хозяин ответил, что девчонка эта — тоже из «челноков», хоть и похожа на Оксанку. Она грузила золото в саквояж, и с ней два амбала были. Но то золото и стеречь жалко. Я с одного взгляда просёк — самоварное, по десять баксов за грамм.

Хюшди проворчал, что пса своего на такую цепь не посадил бы. Но для русских всё сойдёт — им бы только сверкало поярче. Они падки на дешёвую роскошь, а вкуса у них — меньше всех в мире. Потом спросил, не обижаюсь ли я за своих. Я ответил, что мне всё равно. На правду обижаться нельзя. К тому же, я — белорус, а это не одно и то же.

Я рассказывал Андрею всё в подробностях, чтобы не корил меня потом. А то подумает, что мы зря деньги мотали на рынках, да и Оксанку не привезли. Надо же было что-то покупать, хоть для отвода глаз, а то ещё заподозрят нас, в чём не надо, и порежут. Там ведь от каждого подвоха ждут, и не нужно сдуру наживать неприятности.

После неудачи в Стамбуле мы отправились в Смирну. Там тоже кожи навалом, и «челноков» — тьма. Сонька, конечно, по экскурсиям бегала. Потом показывала мне старинную крепость, которая вырастает прямо из Эгейского моря. Шеф запретил нам фотографироваться, но Сонька уговорила. Она надела шляпу, закрыла лицо очками. И я щёлкнул её на фоне бухты — раз уж так приспичило.

Искупался в кристальной воде, немного отошёл. А Соньку знобило — она отказалась лезть в море. В тех краях художников много. Они там тусуются, специально на встречи ездят. Сонька, пока я носился с Хюшди по Стамбулу и поминал по матери Эдика Косарева, ходила в картинные галереи. Но, говорит, ничего не запомнила. Волновалась, как там дела у нас с Хюшди.

Соньку мы держали на тот случай, если придётся входить в женскую половину дома. Ведь меня туда не пустят, да и Хюшди тоже — пусть он и свой. Но, ежу понятно, у нас ничего не вышло. В последний день мы с Сонькой торчали на берегу, смотрели на лодки и яхты. Паруса у них разноцветные, как радуга. В кафе питались три раза на дню. Никогда такого убойного кофе не пил. И всё было бы клёво, если бы мы действительно на отдых приехали.