Барнеби Радж - Чарльз Диккенс

Хью презрительно пожал плечами и с небрежно-самоуверенным видом зашагал на другой конец лужайки. Здесь он, перебросив через плечо конец уздечки, стал водить лошадь взад и вперед, время от времени поглядывая из-под кустистых бровей на хозяина с самым зловещим выражением.

Мистер Честер, незаметно наблюдавший за ним во время его перебранки с Джоном, взошел на крыльцо и, круто обернувшись к мистеру Уиллету, сказал:

— Странные у вас слуги, Джон.

— Он странный только на вид, сэр, — возразил хозяин. — Но для работы на дворе, ухода за лошадьми и собаками и прочего во всей Англии не сыщешь такого подходящего работника, как этот Хью… Для работы по дому он не годится, — добавил мистер Уиллет конфиденциальным тоном человека, сознающего свое превосходство. — В доме делаю все я сам. Однако, если бы этот Хью имел хоть немного смекалки, сэр.

— Парень он как будто проворный, — промолвил мистер Честер задумчиво, словно говоря сам с собой.

— Проворный ли? — выразительно подхватил Джон. — Эй, ты! Подойди-ка сюда с лошадью, а потом ступай повесь мой парик на флюгер. Покажи джентльмену, проворный ты парень или нет.

Хью ничего не ответив, подошел, передал поводья хозяину и, сорвав с его головы парик так бесцеремонно и размашисто, что это немало расстроило мистера Уиллета, хотя и сделано было по его желанию, проворно стал взбираться на стоявшее перед домом «майское древо». Добравшись до самой его верхушки, он повесил парик на флюгер и стал его вертеть, как вертел. Проделав этот фокус, он швырнул парик на землю, а сам с непостижимой быстротой соскользнул по стволу и очутился на земле почти одновременно с париком.

— Вот, полюбуйтесь, сэр, — сказал Джон, уже флегматично, как всегда, — таких вещей вы нигде не увидите, не говоря уже о том, что у нас в «Майском Древе» — все удобства для постояльцев и их лошадей. И вот это вы тоже вряд ли где увидите, а он проделывает и не такие еще штуки!

Последнее замечание относилось к вольтижировке Хью на лошади. Как и в первое посещение мистера Честера, он одним прыжком взлетел на седло и мигом скрылся в воротах конюшни.

— Да, это еще пустяки, — повторил мистер Уиллет, чистя свой парик и мысленно решив увеличить счет, который подаст гостю, на небольшую сумму — за пострадавший и запыленный парик. — Он может выскочить из любого окна в доме. Ни один акробат не сумеет так прыгать и кувыркаться, как он, — и ведь кости у него всегда остаются целы. Я так полагаю, сэр, — все оттого, что голова у него безмозглая. Если бы можно было вбить ему в голову мозги, он не стал бы больше проделывать все это. Но что невозможно, то невозможно… Мы говорили о моем сыне, сэр…

— Да, да, Уиллет, — гость повернул к хозяину свое, как всегда, безмятежно-ясное лицо. — Так что же с ним?

Рассказывают, будто раньше, чем ответить, мистер Уиллет якобы подмигнул мистеру Честеру. Но, так как ни до этого, ни после он ни разу не был уличен в таком легкомыслии, то слух этот можно считать злостным вымыслом его врагов, основанным, быть может, на том бесспорном факте, что Джон взял гостя за третью (считая от подбородка) пуговицу камзола и стал шептать ему что-то на ухо.

— Сэр, — прошептал он с достоинством, — я знаю свой долг. Нам здесь не нужны любовные свидания без ведома родителей. Я уважаю известного вам молодого джентльмена, как джентльмена, я уважаю известную вам молодую леди, как следует уважать благородных леди, но как о влюбленной паре, я о них ничего не знаю и знать не хочу. А сын мой находится под надзором, сэр.

— Я, кажется, видел его только что в угловом окне, сказал мистер Честер.

— Безусловно могли его видеть там, сэр, — отвечал Джон. — Он под надзором и не выходит из комнаты. Я и мои друзья, которые заглядывают сюда вечерком, рассудили, что это самый лучший способ помешать ему сделать что-нибудь такое, что было бы вам неприятно и нежелательно, сэр. Вот я и засадил его под домашний арест. И смею вас уверить, сэр, что я не скоро его выпущу.

Эта блестящая идея пришла в голову Джону после того, как его деревенские приятели прочитали в газете среди прочих новостей заметку об одном офицере, который, состоя под военным судом, был отпущен «под надзор». Сообщив на ухо гостю о домашнем аресте сына, Джон откинулся назад и трижды явственно хихикнул, но лицо его при этом ни на йоту не изменилось. Такие приступы веселья (они случались с Джоном редко, только в исключительных случаях) никак не отражались на его физиономии — вот и сейчас он и губ не разжал, ни на мгновение не дрогнул его жирный двойной подбородок, который на широкой карте лица казался пустыней, гладкой, голой и однообразной.

Чтобы никого не удивляло то, что мистер Уиллет так смело выступил против Эдварда Честера, которого он часто принимал в своей гостинице и который всегда щедро оплачивал его услуги, следует сказать, что к этому, как и к столь необычным для него проявлениям игривой веселости, его побудили соображения весьма дальновидные и практические. Тщательно взвесив в уме относительные достоинства отца и сына, он сделал четкий вывод, что мистер Честер-старший — более выгодный клиент, чем ею сын. А когда он бросил на перевесившую чашку весов еще интересы мистера Хардейла, владельца арендуемого им дома, и свою настойчивую потребность укротить злополучного Джо, и свое предубеждение против любви и брака вообще, — чашка эта сразу опустилась до самой земли, а та, на которой лежал груз незначительный — чувства молодого Честера, — взлетела чуть не под потолок.

Мистер Честер был не такой человек, чтобы хоть сколько-нибудь обманываться насчет истинных побуждений мистера Уиллета, однако он поблагодарил его так горячо, словно Джон был самым бескорыстным подвижником из всех, кто когда-либо украшал собой наш мир, и много раз повторив, что вполне полагается на его опытность и прекрасный вкус и предоставляет ему самому придумать меню обеда, пешком направился в сторону Уоррена.

Он был одет элегантнее обычного, его изящные манеры, результат длительной тренировки, казались естественными и очень его красили, лицу он придал безмятежно-ясное выражение, — словом, все до мелочей было обдумано: видимо, мистеру Честеру сегодня было очень важно произвести выгодное впечатление. Вооруженный таким образом, он отправился туда, где обычно прогуливалась мисс Хардейл. Ему не пришлось идти далеко, — не успел он осмотреться, как увидел шедшую навстречу женщину. Ему достаточно было одного беглого взгляда, пока она проходила по разделявшему их дощатому мостику, чтобы убедиться, что это та, кого он искал. Он поспешил ей навстречу и, сделав несколько шагов, очутился перед ней.

Сняв шляпу, он сошел с дорожки и пропустил девушку. Но, когда она уже прошла мимо, он, словно осененный внезапной догадкой, поспешно шагнул к ней и сказал с живостью:

— Простите… я имею честь говорить с мисс Хардейл?

Мисс Хардейл остановилась, немного смущенная неожиданным обращением к ней незнакомого человека, и ответила:

— Да, это я.

— Я так и подумал, — продолжал мистер Честер, взглядом давая ей понять, как он восхищен ее красотой. — Мисс Хардейл, моя фамилия вам небезызвестна. Более того — я знаю, что вам приятно ее слышать, и горд, но в то же время и опечален этим. Как видите, я уже немолод. Я — отец того, кому вы оказали честь, избрав его среди всех. Не уделите ли вы мне минутку для беседы? Весьма важные и весьма огорчительные для меня причины вынуждают меня просить об этом.

Как неискушенная во лжи, молодая и чистая сердцем девушка могла усомниться в искренности этого джентльмена, если в голосе его слышала слабое эхо другою голоса, так хорошо знакомого и дорогого ей? Она наклонила голову в знак согласия и остановилась на дорожке, опустив глаза.

— Отойдем немного в сторону — вон туда, под деревья. Позвольте предложить вам руку-это рука старого и, поверьте, мисс Хардейл, честного человека.

В ответ на эти слова она подала ему руку, и он подвел ее к ближайшей скамье.

— Вы меня пугаете, сэр, — сказала она тихо, — надеюсь, вы пришли не с дурными вестями?

— Ничего такого, чего вы опасаетесь, — ответил, ми стер Честер, садясь рядом с ней. — Эдвард здоров, с ним все благополучно. Я, разумеется, именно о нем хочу говорить с вами. Но я вовсе не вестник несчастья.

Девушка ничего не сказала и только слегка кивнула головой, словно приглашая его продолжать.

— Я сознаю, что положение мое невыгодно. Поверьте, дорогая мисс Хардейл, я не настолько еще забыл свою молодость и чувства, которые тогда волновали меня, чтобы не понимать, что вы настроены против меня. Вам, конечно, описывали меня, как расчетливого, холодного эгоиста…

— Никогда, сэр, — перебила его мисс Хардейл, уже совсем другим, решительным тоном. — Никогда я не слышала о вас от Эдварда ни одного резкого или непочтительного слова. Вы очень несправедливы к сыну, если считаете его способным на какую бы то ни было низость или коварство.