Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Реакция Чезале удивила Гривена. Тот внезапно покраснел, глаза у него забегали, стройное и хорошо тренированное тело как-то бессильно обмякло.

— Мне надо будет спросить разрешения. Нас ведь не зря называют Командой. Патрон не любит изменять уже обозначенные планы.

Так что им пришлось обменяться рукопожатием, так и не достигнув стопроцентной договоренности. Вернувшись домой, к Люсинде, Гривен надеялся, что его уже дожидается телеграмма с утвердительным ответом. А воротясь, застал ее сидящей на крошечным балкончике и, скорее с наслаждением, следящей за уличной дракой на Кёнигштрассе. Ручки она сложила на коленях с таким видом, как шестилетняя девочка, внушающая взрослым, что она паинька. Видишь? Я за все время твоего отсутствия ни на дюйм с места не сдвинулась.

— Чезале? Нет, Карл, он не звонил. А что, я должна его знать? Честно говоря, на твоем месте, я бы в первую очередь побеспокоилась об Эрихе. Америка, должно быть, превратила его в Аль Капоне. — И, когда он уже потягивал коньяк, которым решил отпраздновать возвращение. — Ну же! Давай! Не люблю, когда тянут!

Он извлек листки со своими каракулями и познакомил Люсинду с Лили и с ее нерешенной проблемой: любовь властного и самоуверенного мужчины («Это будет Конрад Фейдт? Ах ты, Господи!») или стремление приблизиться на Тридцать пятой модели к той роковой черте, за которую никто не попадал, — к роковой черте из рассказа Элио. И он поведал ей о еще более могущественном изобретении Этторе Бугатти, о королевском лимузине, и обо всей суете, которой было встречено его появление. Он рассказал ей обо всем, кроме своей встречи с «доктором» Геббельсом. Хотя и сам толком не знал, почему утаил от нее этот факт. Но он чувствовал, как его собственная душа разрывается на части, причем часть, предназначенная для Лили, уже была сопоставима с той, которая оставалась за Люсиндой. Ему необходимо было обзавестись совершенно приватным боксом, а лучше двумя, и вывесить на дверях табличку «Просьба не беспокоить».

Кроме того, у Люсинды дел хватало и без него. Судя хотя бы по той искре, которая зажглась у нее в глазах, стоило ей услышать о Лили.

— Черт тебя побери, Карл, ты меня слишком хорошо знаешь. — Она притянула к себе его голову. — Ну, а теперь, если ты решишься лечь в постель с Эрихом, все наши проблемы окажутся решены.

Но и решись он на такое, Гривену пришлось бы порядком постоять в очереди. На протяжении нескольких следующих дней целая толпа сотрудников и посторонних посетителей металась между кабинетами киностудии и съемочными площадками, отслеживая местонахождение «Мажестика» в каждую конкретную минуту с такой точностью, как если бы речь шла о подводной лодке. Мир кино пребывал в растерянности, из которой рождались бесчисленные слухи. Эрих был слишком блистателен, слишком опередил свое время, чтобы понравиться этим готтентотам из Голливуда. Но вот наконец настало утро, когда он въехал в ворота студии в своем открытом лимузине. Гривен, забившись в угловой кабинет, успел мельком увидеть его и отметил несколько новых седых прядок в львиной гриве.

Гривен решил не идти по тропе искательства — тем более, что вскоре разнесся слух: Эрих прошел к себе в кабинет и никого не принимает, даже распорядился подать туда обед. Прошла неделя, прошло почти две недели. Гривен сидел на страже у себя в сценарном отделе, перепечатывал рукопись, вносил в нее ничтожные изменения, поглядывал на телефон. Наверняка Эриху доложили о том, какие лавры Гривен с Люсиндой снискали кинокомпании, наверняка они заслуживают хотя бы звонка, сделанного из вежливости. Может быть, на Эриха так повлиял сухой закон, а может, ему там помыли голову дурным шампунем…

О Господи! Ну, наконец-то! Гривен решил, в свою очередь, показать, что спешить ему некуда. Нет, Карл, никогда не отвечай на первый звонок.

— Господин Гривен? — Это был старый Генрих, сторож у главных ворот. — Тут вас спрашивают. Но не говорят, что им назначено. Некий господин Чезале.

Стоя у будки сторожа и развлекая последнего какими-то побасенками, Элио выглядел вовсе не так, как на автодроме. На нем был изящный кремового цвета костюм, шляпа с полями, остроносые туфли явно ручной работы, которые, конечно, ему не жали, судя по той самоуверенной улыбке, которой он встретил приближающегося Гривена.

— Можете ничего не говорить. — Элио предостерегающе поднял руку. — Я загадал: если я приеду сюда без звонка, значит, ничего не сорвется.

Что-то в его глазах заставило Гривена удержаться от вопроса о решении, принятом Бугатти; все это так и повисло в воздухе.

— Пойдемте. — Гривен повел своего гостя мимо альпийских замков и китайских пагод. — Я очень рад тому, что вы прибыли. Но, пожалуйста, поберегите свои лучшие истории для владельцев киностудии. А о Генрихе говорят, что он все им докладывает. — Гривен указал в сторону кабинета Поммера, а затем попробовал объяснить странную ситуацию осажденной крепости, в которую они все попали, и добавил, что проблемы были бы, разумеется, разрешены, если бы удалось проникнуть в кабинет и нашептать, как Шехерезада, на ушко султану. — А Люсинда меж тем сгорает от нетерпения. Она полна идеями.

Они обнаружили ее на съемочной площадке у Жака Фейдера, в окружении рассерженного городского люда, — она оказалась единственной, кто расплакался, когда Терезу Ракен повели на гильотину. Затем камера насытилась съемками, ассистент Фейдера объявил в мегафон тридцатиминутный перерыв — и толпа двинулась в сторону комиссариата, где можно было подкрепиться. Все, кроме Люсинды, тщательно одетой сельской девушки, которая в ответ на призывные жесты Гривена робко подошла к обоим мужчинам. Все еще в образе, — подумал Карл.

И вот они втроем вышли во двор с тамошними декорациями из папье-маше и ложными стенами — и в то же мгновенье, когда руки Люсинды и Элио соприкоснулись, Гривен понял, что совершил ужасную ошибку.

— Вы должны извинить меня, мистер Чезале. Не так-то часто я щеголяю в туфлях, измазанных в навозе. — Меж тем, Люсинда еще никогда не выглядела такой красавицей, она разрумянилась и запыхалась, а пахло от нее медовой косметикой и свежескошенным сеном. — Не думайте, он не настоящий.

— Я тоже не настоящий. — Элио потеребил ее пальцами за рукав. Реплику свою он бросил как бы шутя, но взгляд его был строг и прям. — Так что, как видите, мы начинаем на равных.

Возникло напряженное молчание — сперва на какую-то секунду, но потом эта секунда затянулась. Гривен всматривался в Люсинду и в Элио, их тела уже совершали легкие движения, означающие «давай потанцуем», а для него в этой пляске места не находилось. Затем они оба уставились на него с жалобным и виноватым видом.

— Кто-нибудь голоден? — Гривен услышал, как звонко, но в то же время и призрачно прозвучал его голос. — Нам надо поспешить, чтобы захватить столик. Ты идешь, дорогая?

…или ты уже сыта? Нет, он не произнес этого, он даже позволил им идти впереди рядом, тогда как сам плелся сзади. Игра развивалась по своим собственным правилам: тот, кому предстояло обзавестись рогами, должен был демонстрировать, что он само доверие. Он, однако же, возненавидел их обоих в ту же самую секунду — а в особенности возненавидел Люсинду с этими ее озабоченными на него взглядами и как бы к нему протянутой рукой. Держись поблизости, Карл, мы не хотим терять тебя. А ведь его всегда бесило, когда его тайные мысли можно было прочитать с такой легкостью.

Глава двадцать вторая

«На свой лад Люсинда была не слишком амбициозна. Имелся в виду легкий флирт со всеми его волнениями… Что ей на самом деле нравилось, так это ее образ на экране, вызывающий поклонение безликого во тьме зрительного зала. Молчаливый сфинкс.

И когда ей пришлось отдаться по-настоящему… что ж, Алан, даже тогда, мне кажется, она знала свои пределы».

В последнюю неделю августа Гривена мучили желудочные боли и изводила мигрень. Да нет, со мной все в порядке, твердил он Люсинде. Нет, это наверняка не инфлюэнца. И действительно, он понимал, в чем подлинный корень его мучений. Ревность, признательность, подозрения, ощущение зависимости от другого, — ничего удивительного в том, что такому клубку чувств в человеческом теле было тесновато.

Элио Чезале провел в Берлине восемь дней; остановившись формально в отеле «Адлон», он буквально все время, кроме положенного на сон, проводил вместе с Гривеном и Лили в вихревороте свежих листков с фрагментами сценария. Он доставал все новые карты из своей походной сумки, планы самых знаменитых во всем мире и труднопроходимых маршрутов, готовясь к предстоящему разговору в кабинете у Эриха. Меж тем сам этот разговор становился все более проблематичным. Элио делался раздражителен, отчаянно споря, как могла бы и как не могла бы поступить Лили в каждом отдельном случае. Профессионал высшего класса, она, разумеется, пренебрегла бы римским Гран-при, сберегая силы для Тарга Флорио и Ле Мана.