Миниатюрист - Джесси Бёртон

– Вы хотите что-то сказать?

Йохан разводит руки в стороны, и его темная накидка падает на пол. Галерка ахает при виде его болезненной худобы.

– Утром вы облачились в это одеяние, Петер Барбис, спрятав собственные грехи и слабости под кроватью, – говорит Йохан. – И вы думаете, что мы о них забудем, ослепленные вашей судейской мантией.

– Говорите про себя, Йохан Брандт.

Обвиняемый глядит ему прямо в глаза.

– Разве я единственный грешник в этом зале? – Он поворачивается и переводит взгляд на галерку. – Я единственный?

Толпа безмолвствует. Все оцепенели. Йохан подходит к Меермансу, так и застывшему с опущенной головой. Кажется, никто не дышит. Что он сейчас сделает? Вонзит ли в шею нож, чтобы за все поквитаться? Но он просто кладет руку сидящему на плечо. И Меерманс проседает под тяжестью ладони, а Нелла сразу вспоминает собственные ощущения, когда Йохан проделывал это с ней, – такая в его прикосновении была сила. Ладонь лежит на плече, сидящий не может пошевелиться.

– Ганс, – произносит Йохан. – Я тебя прощаю.

Меерманс сползает на пол и ударяется коленями о плитняк.

– Выведите его, – приказывает Барбис.

Присяжные смотрят на Йохана как завороженные. Крепкий мужчина рухнул от одного его прикосновения – чего еще от него можно ждать? Кажется, в этих огромных руках скрыта магия.

Толпа разваливается, и зал превращается в какофонию бормотаний, шепотков и удивленных восклицаний. Пастор Пелликорн побледнел от возбуждения. Йохан проиграл и кажется смятым, раздавленным, но и Меерманс с судьей мало чем от него отличаются, в голосе последнего отчетливо прозвучали панические нотки. В воздухе пахнет смертью, которая не минует никого – жестокая ли, блаженная ли. Не чувствуя себя желанными в этом зале, люди беспокойно ерзают на своих местах. Вот только бы Йохана не увели, им хочется смотреть на него и смотреть – на этого содомита, этого мага, этого богатея, над которым они потешаются.

Но Йохана уводят, и присяжные собираются вокруг судьи, руки в карманах или на бедрах, а кто-то ерошит шевелюру. Уводят и Меерманса – он нахлобучил свою шляпу и тем самым как бы снова загнал под нее все мысли. Сейчас именем высшей власти будет вынесено решение, и столь торжественный момент повергает в молчание даже самого пастора. Люди затыкают рот себе и соседям кусочками шербета. Все напряглись, и Нелла тоже. Она испытывает давление внизу живота, того и гляди обмочится от страха, а при этом ее тело существует словно само по себе, она над ним не властна, остается только сидеть неподвижно, пока ее руки и ноги не превратятся в ничто.

Бегут минуты: десять… двадцать… тридцать. Присяжные покачивают головами, трогают друг друга за руки, чтобы донести свою мысль, или успокоить коллегу, или, наоборот, надавить. Как страшно – они решают судьбу Йохана Брандта! В какой-то момент – все мы склонны питать иллюзии – Нелле показалось, что все кончится хорошо. Разве могут нормальные амстердамцы с легкостью отправить человека на смерть? Сердце отпускает, запахло оправдательным приговором. Но потом она разглядела Барбиса, этакого жирного филина в окружении присяжных… с какой важностью он охорашивается, как он их улещивает, с какой уверенностью внушает, что действовать надо решительно.

Пожав ему руку, они снова рассаживаются и словно не дышат. Барбис выходит на середину зала и приглашает обвиняемого.

Йохан, словно зная, чем закончится дело, сказал караулу, что он выйдет к судье один. Приковыляв на место, он вскидывает голову, ища глазами знакомое лицо. Нелла встает и даже поднимает руку, но он не видит ее, и на его лице видна растерянность. Она опоздала, и пришлось сесть сзади, а не в первом ряду, где он ожидал ее увидеть. Она хочет крикнуть «Я здесь!» – но где взять голос, чтобы справиться с нервами и этим парализующим страхом?

– Вы были пойманы на месте преступления, Йохан Брандт, – говорит судья. Его голос сотрясает стены. Трое из жюри присяжных опускают головы. – Вы виновны в содомии, которая покушается на святость и чистоту нашего общества. Чванясь собой и своим богатством, вы забыли о Боге. Свидетель застиг вас за совершением страшного греха.

Барбис описывает круги в центре зала. Йохан кладет дрожащие руки на подлокотники. Нелла сглатывает слюну, чувствуя, как что-то подступает к горлу. Она прикрывает рот ладонью. Боль поднимается вверх, и удерживать ее тоже больно.

– Всех нас ждет смерть, – здраво рассуждает Барбис. – Это единственное, в чем мы можем быть уверены. Но пусть второе крещение Йохана Брандта послужит всем примером.

– Нет, – шепчет Йохан. – Ради всего…

– Заслушав дело о богомерзком преступлении сего дня, пятого марта одна тысяча шестьсот восемьдесят седьмого года, я, Петер Барбис, мировой судья Амстердама, и шесть членов малого жюри присяжных сочли, что Йохан Маттеус Брандт виновен в совершении акта содомии в отношении Джека Филипса.

На короткий миг зал судебных заседаний для Неллы куда-то исчезает – вне обозрения и осязания, неуправляемый, недоступный. И сама она лишилась плоти и разума. А затем потекли слезы – не у нее, у других женщин на галерке, – а ей остается только наблюдать за тем, как Йохан сползает на пол, а к ней постепенно возвращается чувствительность кожи, сердца, легких, скелета.

Зал разрастается до размеров кафедрального собора, сотрясаемого рыданиями и выкриками, но эти звуки до нее не доходят. Она словно плывет под водой с одной мыслью – доплыть до него, обнять его. Но его уже подняли с пола и поволокли к выходу.

А вокруг нее заплаканные женские лица, дергающиеся щеки и шевелящиеся рты, пораженные общей истерикой по поводу близкой казни и словно желающие хоть немного усмирить боль, которая разрывает ее изнутри. На нее накатывает волна такой силы, что она вынуждена ухватиться за перила.

– Нет, – вдруг долетает до нее женский голос.

Нелла поворачивает голову. Мелькнули подол платья и русая голова, незнакомка уже спускается вниз по лестнице.

– Постойте! – Нелла пытается пробраться к выходу, но ей мешают многочисленные юбки.

– В чем дело? – возмущается кто-то.

– Вы видели ее?

– Кого? Пока я вижу только тебя. – Скорбящая дама расправляет потревоженную юбку.

– Итак, – судья пытается перекричать расшумевшуюся толпу, – я объявляю справедливый приговор: в ближайшее воскресенье на рассвете вы будете сброшены в море с камнем на шее.

Зал взрывается криками и стонами, скомканные бумажки из-под сластей градом обрушиваются на пол.

– И да будет Господь милостив к твоей грешной душе, Йохан Брандт.

Тени

Нелла бежит, бежит так, как в жизни своей не бегала, даже подростком, когда гналась за Карелом или Арабеллой в лесу среди деревьев, быстрее, чем сама от себя ожидала. Люди оборачиваются на обезумевшую девушку с открытым ртом, с расширенными зрачками – от них веет ветром, наперегонки с которым она бежит. Она промчалась по Хейлигевег и теперь мчится по Калверстраат мимо лавок и торговцев с тележками, мимо прохожих. Она всегда отличалась проворством, но сейчас она просто летит, подталкиваемая неведомой силой.

Нелла добегает до дома миниатюристки и останавливается как вкопанная.

Знак солнца исчез. Выдран с мясом из стены, а на пороге остался толстый слой каменной пыли. Удивительно, но дверь приоткрыта. Нелла озирается. Сейчас или никогда. И пускай ее арестуют за вторжение в чужое жилище.

Она толкает дверь и входит в дом. Не таким она представляла его себе в тот вечер, когда пришла сюда вместе с Отто, когда весь дом казался охваченным пожаром и на них струились потоки света. Тогда она думала, что и внутри все утопает в золоте и серебре, рабочие инструменты дышат теплом, и тайны раскроются сами собой. Но гостиная оголена, полки, закрывающие стены, пусты, грязный пол исцарапан.

Вдруг она слышит шаги наверху и замирает. Сердце рвется из груди, воспоминание о страшном приговоре вызывает такой разлив желчи, что кажется, ее сейчас вывернет наизнанку. Она держится дрожащими руками за обнаженную кирпичную кладку и ждет продолжения.

Шаги тяжелые, неженские. Она подходит на цыпочках к подножию лестницы и прислушивается.

– Что это? – спрашивает мужчина с тяжелым местным акцентом.

– Детские игрушки, – отвечает второй. – Новый владелец приказал от них избавиться.

– На игрушки вроде не похожи, – возражает первый. Судя по звукам, они складывают вещицы в коробки. – Слишком маленькие. Ты только глянь. Да тут целый город! А вот список адресов. Чего тут только нет… столики, стульчики… гляди-ка, да это же наш мировой судья!

Они смеются.

– Странная она была.

– А?

– Ни с кем не разговаривала. На минутку выйдет, а потом целыми днями сидит дома.

– Норвежка, чего ты хочешь? Может, у нее была особая причина сидеть дома? – Этот сексуальный намек вызывает новый взрыв смеха. В паузе Нелла слышит, как человек роется в вещах. – Пожалуй, это я оставлю себе.