Собрание сочинений. Том 1 - Константин Симонов

И платья задыхающийся шорох.

Как маленькие звери, на песке

Лежат полузарытые ботинки,

И наспех снятых блузок паутинки

Качаются на легком ивняке.

Был нами аист в девять лет забыт,

Мы в десять взрослых слушать начинали,

В тринадцать лет, пусть мать меня простит,

Мы знали все, хоть ничего не знали.

В пятнадцать лет томленье по утрам -

До хруста кости выгнуть непременно.

Заезжий цирк. Пристрастье к лошадям,

К соленым потным запахам арены.

Не девочка в тумане голубом,

Не старенькое платьице из ситца,

Тут можно было в стенку биться лбом,

Не знать, чего ты хочешь, и беситься.

Он лег ничком на выжженном песке.

Высокая, спокойная, большая,

Рукой небрежно ветви раздвигая,

Нагая женщина прошла к реке.

Закрыв глаза, он видел, как кругами

От сильных взмахов прыгает волна, -

Потом затихло. Легкими шагами

С ним рядом вышла на берег она.

Пучок волос из-под косынки вылез.

Он видел все - припухлости у рта

И ниточку загара там, где вырез

Кончался, как запретная черта.

Она сжимала волосы руками,

В тяжелый жгут согнув их пополам.

Вода в песок сбегала ручейками

По длинным, зябшим на ветру ногам.

Она, рассыпав волосы, лениво

Закрыла ими грудь от ветерка,

Всем телом наклонясь, неторопливо

Комочек платья подняла с песка.

Но платье надеваться не хотело,

На нем темнели мокрые следы

Там, где еще не высохшее тело

Все было в мелких капельках воды.

Из-за кустов позвали: - Надя! Надя! -

Откинув наспех волосы с лица,

Пошла на голос, под ноги не глядя,

Не натянувши платья до конца.

Он вдруг устал от душной темноты.

На глубине за дальними песками

На якорях стоявшие плоты

Всю ночь ему моргали огоньками.

Стянув покрепче платье в узелок,

Легко гребя свободною рукою,

Поплыл к плотам и лег на край досок

Над черной, тихо шлепавшей рекою.

Так низко проплывают облака,

Что можно лежа зацепить руками,

На мачтах два зеленых огонька,

Как лампочки, висят под облаками.

Сюда приедет через много лет

Тот, кто в твоих мальчишеских тревогах

Найдет обратный позабытый след

Всего, что растерял он на дорогах.

Он с виду равнодушно, как прохожий,

Весь город молча обойдет пешком,

Ни на кого из здешних не похожий,

Он будет пахнуть крепким табаком.

Все будет в нем бывалое, мужское -

И слишком громкий одинокий смех,

И даже то, как ловко он, рукою

Прикрыв огонь, закурит без помех.

Он все поймет, он будет долго-долго

Сидеть с тобой на берегу реки,

Смотреть на расходившуюся Волгу,

На пляшущие красные буйки.

Он вспомнит без раскаянья и желчи

Все, даже то, что ты не знаешь сам,

Шершавою мужской ладонью молча

Он проведет по детским волосам.

Но, боже мой, как долго ждать свиданья,

Как трудно молчаливому тому,

Кто через двадцать лет свои страданья

Расскажет вслух себе же самому!

На головном плоту трещал огонь,

Шипя, тонули, искры под водою,

Ловя их с лету в красную ладонь,

Волгарь с широкой белой бородою

Неторопливо говорил своим

Плашмя лежавшим на плоту соседям:

- Такая жизнь - поедем, постоим,

Поедем, постоим, опять поедем...

Мужские неуютные углы,

Должно быть, все похожи друг на друга.

Неделю не метенные полы,

На письменном столе два черных круга -

От чайника и от сковороды,

Пучок цветов, засохших без воды,

Велосипед, висящий вверх ногами,

Две пары лыж, приставленных к окну,

Весь этот мир, в длину и в ширину

Давно измеренный тремя шагами.

Как хорошо мы помним до сих пор

Нехитрые мальчишеские трюки:

Мгновенно в угол заметенный сор,

Под тюфяком разглаженные брюки,

И галстук, перед праздником за сутки

Заботливо заложенный в словарь,

И календарь стенной, на самокрутки

Оборванный вперед на весь январь,

Пиджак, зашитый грубыми стежками,

Тетрадка с юношескими стишками...

Несложные предметы обихода,

Треногий стол и голая стена -

Все ждало здесь, когда придет она,

Желая и страшась ее прихода.

И сам хозяин скучными ночами

Мечтал ее в свой угол привести,

Рубиться с кем-то длинными мечами,

Бог знает от кого ее спасти.

Он клялся быть ей верным до могилы,

Он звал ее, он ждал ее сюда.

Ждал год и два. Потом почти всегда

Она в конце концов к нам приходила

И говорила: "Бедный, дорогой", -

Какое-то незначащее слово,

Которое, услышав раз-другой,

Мы каждый день хотели слышать снова.

Все стены в доме были той системы,

Когда, имея даже скверный слух,

Живя в одной из комнат, вместе с тем мы

Почти живем еще в соседних двух.

И если у соседа есть жена,

То, обхвативши голову руками,

Ты все же слышишь, как, ложась, она

Роняет туфли, стукнув каблуками.

А впрочем, женщин в доме было мало,

Мужское беспокойное жилье;

Мы сами, помню, по утрам, бывало,

Стирали в умывальниках белье.

Когда я снова роюсь в этих датах,

Я и доныне верю не шутя,

Что в тридцать первом не было женатых,

Что все женились года два спустя.

Он уезжал отсюда. Есть пора,

Когда мы погрубевшими руками

Должны потрогать острие пера,

Почувствовать себя учениками,

Должны сменить, уехав налегке,

Строительный привычный беспорядок

На кляксы ученических тетрадок,

На узкую кровать в студгородке.

Он вдруг себя почувствовал подростком

С потертой школьной сумкой на спине.

Он был готов ночей не спать на жестком,

На самом неуютном топчане.

Учителям, как в детстве, глядя в рот,

Сидеть на ученической скамейке,

Жевать на завтрак тощий бутерброд,

Считать стипендий скудные копейки.

Мать, по своей старушечьей привычке,

Явилась на вокзал за целый час.

В ее бауле сыну про запас

Лежал цыпленок, булочки, яички.

С тех пор, как, убедив ее с трудом,

Чтоб каждый день по десять верст не делать,

Уехал сын в заводский дальний дом,

Ей все казалось, что недоглядела,

Что надо б не пускать его в отъезд.

Зазвав к себе, ему котлетки грела,

Как он их уплетал, с тоской смотрела.

Бедняжка, верно, там-то плохо ест...

Есть матери - блажен, кто их имеет, -

Нам кажется порою, может быть,

Они всего на свете и умеют,

Что только нас жалеть, кормить, любить...

Но если сын обижен ни за что, -

Заняв на бесплацкартный у знакомых,

В своем потертом, стареньком пальто

Они дойдут до самого наркома.

Но вместо сына к первому звонку

Явилась вдруг она, его девчонка,

В мужской ушанке, с сумкой на боку,

В короткой курточке из жеребенка.

Мать ей навстречу важно чуть привстала,

Морщинистую руку подала.

Пока девчонка что-то щебетала,

Мать на нее смотрела из угла.

Ну да, конечно, с синими глазами

И даже с ямочками на щеках.

И щеки не изъедены слезами,

И ни одной морщинки на руках.

Ну что ж, она не осуждала сына.

Так повелось: растишь, хранишь, потом

Чужая девушка махнет хвостом,

И он уйдет за нею на чужбину...

Сын, правда, говорил ей, что девчонка

Ему близка как друг или сестра,

Но он мальчишка, а она стара,

Где дружит сын - там, значит, жди внучонка.

Ей захотелось девушке сказать,

Чтоб все-таки она не забывала,

Что жениха ей вырастила мать,

Что мать его в морозы укрывала,

И если мальчик стал большим мужчиной,

Который ей сейчас милее всех,

Пусть помнит - тут и мать была причиной.

Старухе поклониться бы не грех...

Но вот и он. И, ежась от мороза,

Из дымной залы вышли на перрон.

Мать отошла. А девушка и он

Пошли пройтись вперед, до паровоза.

Мать провожала их ревнивым взглядом.

Вот сын пришел, а ты опять одна.

Он до свистка проходит с тою рядом

И той последней крикнет из окна...

Как два влюбленных, словно все в порядке,