Дочь того самого Джойса - Аннабель Эббс

ударением произнесла я. Не только потому, что хотела еще раз подчеркнуть, каким мне видится будущее миссис Беккет. Эти два месяца без танцев помогли мне осознать, как важно жить собственной жизнью – и облечь эти мысли в слова. И теперь я собиралась поделиться этим с Беккетом. Я знала, что он обязательно меня поймет. – Танец, само собой, придает моей жизни цель и смысл. Но он значит для меня еще больше, гораздо больше. Когда я танцую, я словно становлюсь другим человеком. Множеством других людей.

Однако Беккет как будто не слышал меня. Я видела, как он поглядывает то на дверь кабинета баббо, то на стопку книг на коленях.

– Вашему отцу понравилось в Англии? – наконец спросил он.

Я решила не развивать тему танцев. Я видела, что на уме у него совсем не то.

– Он сидел в пабах, слушал разговоры посетителей, работал над книгой, повидался с еще одним глазным доктором в Лондоне и много играл с галькой на пляже.

– С галькой? – Его взгляд вернулся ко мне.

– Да, с галькой. Знаете, с камушками. Отель в Торки напоминал дворец. Там был свой оркестр и электрический лифт. Они были в восторге – вам же известно, что они обожают роскошь. Мама только об этом и говорила. Мне больше пришелся по душе Кембридж. Там баббо записывали на пластинку. Он читал из книги, над которой работает. – Я помолчала и коротко рассмеялась. – Кто-то описал его голос как «мягкий и текучий, с несколько журчащими обертонами».

– А он знал, о ком говорит? – Беккет фыркнул в чашку.

– Достаточно о нас. Как ваши дядюшка и тетушка?

– Неплохо. – Он слегка откашлялся. – Ваш отец попросил меня перевести отрывок из книги, над которой он работает, на французский.

Мое сердце подпрыгнуло.

– Баббо думает, что вы великолепны, Сэм. Значит, вы будете бывать здесь больше, чем раньше?

Беккет кивнул и погрузился в гнетущую тишину, отсутствующе глядя в свою чашку с чаем.

– Я могу вам помочь. Перевести это будет нелегко, но мы справимся. – Я ободряюще сжала его руку чуть выше локтя. Беспокойство немного меня отпустило – теперь я знала, о чем он думает.

– Вы очень добры, Лючия. Очень милы. – Он провел ладонью по лицу. О, как мне хотелось обнять его! У него вдруг сделался очень усталый вид, как будто перспектива переводить книгу баббо совершенно его обессилила. Он выглядел так, словно на плечи ему возложили тяжелый груз. – Я должен ехать в Ирландию на следующей неделе, – добавил он. – Разобраться с продлением контракта и повидаться с родителями.

– Когда вы вернетесь? – Я отпила чаю, нагнулась так, чтобы мои груди слегка коснулись его, поставила чашку обратно на стол и выпрямилась.

Беккет моргнул и сглотнул так сильно, что его адамово яблоко судорожно дернулось.

– В ноябре.

А затем появился баббо, с красными, слезящимися глазами. Мистер Беккет вскочил, и они скрылись в кабинете.

Я подняла чашку Беккета и прижалась губами точно к тому месту, где только что были его губы. И ощущения, которые это во мне рождало, казались мне самыми правильными на свете. Я счастлива. Я в Париже, с Беккетом, с мадам Егоровой. Конечно, я буду скучать по нему, когда он уедет в Ирландию. Но это даст мне время хорошенько обдумать мои планы насчет нашего брака, удостовериться, что он будет идеальным и безопасным для моего будущего. Да, все двигалось вперед, и двигалось безупречно.

Сначала я почувствовала нежный, обволакивающий запах роз и только потом увидела их цвет – марципаново-желтый. И лишь приблизившись к цветам вплотную, так что я могла бы до них дотронуться, я заметила за огромным букетом миссис Фицджеральд. Ей приходилось выглядывать из-за роз, чтобы не споткнуться о ступеньку. Я как раз выходила из студии мадам Егоровой, а она направлялась туда, выставив перед собой цветы, словно щит.

– Какие чудные розы! – воскликнула я.

– О, они для мадам. Я каждый день приношу ей какой-нибудь подарок. Как правило, это цветы, но не всегда. – Миссис Фицджеральд, как обычно, говорила слишком быстро, чуть задыхаясь. – Я не могу вынести и мысли о том, что великая мадам Любовь Егорова живет в бедности. Да, я просто не могу это вынести! Она ведь княгиня Трубецкая, вам это известно?

Я в замешательстве кивнула.

– А теперь она бедствует! Вы бывали в ее крохотном домике? У нее даже нет ванной комнаты! И думать об этом невозможно! – Миссис Фицджеральд усиленно заморгала, словно пыталась отогнать набегающие слезы.

– Как ваши уроки, миссис Фицджеральд?

– Посмотрите на это, Лючия! Только посмотрите! – Она сунула мне букет. – Подержите-ка минутку. Вы просто обязаны это увидеть! Просто обязаны!

Она сбросила вышитые туфли на высоких каблуках, стянула с одной ноги чулок и вытянула ее вперед. Ее ногти были так сильно поражены грибком, что напоминали устричные раковины, коричневатые и ребристые. На мизинце красовалась огромная мозоль, красная и воспаленная, из которой сочился густой бледно-желтый гной.

– Я упражняюсь по восемь часов в день. Восемь часов, Лючия. Другие танцоры в моем классе занимаются до тех пор, пока из балетных туфель не начинает идти кровь.

Миссис Фицджеральд заметила, как я поежилась. Не то чтобы я была брезглива – на своем веку я навидалась и грибковых ногтей, и гнойных мозолей. Скорее, дело было в ее развязности и фамильярности. И в том, что она как будто старалась меня напугать. Миссис Фицджеральд снова надела чулок и туфлю и выхватила у меня розы.

– Мадам требует абсолютной преданности делу, – продолжила она. Ее американская манера чуть гнусавить и тянуть гласные звучала довольно забавно в сочетании со скоростью ее речи. – Без этого невозможно стать балериной. Я успеваю только спать и заниматься, больше ничего. Если действительно хочешь танцевать – приходится приносить такие вот жертвы. – Она оглядела лестницу, как бы проверяя, не подслушивают ли нас. А потом понизила голос и подманила меня к себе так близко, что я уткнулась лицом в букет желтых роз. – Но я не слишком стара! Никого не слушайте! Меня пригласили в балетную труппу театра Сан-Карло в Неаполе! И предложили сольную партию в «Аиде» в качестве дебюта! Что вы об этом скажете! – Ее глаза блестели от экзальтации, и их сверкание в окружении роз казалось почти сверхъестественным.

– И вы едете?

Миссис Фицджеральд покачала головой:

– О нет. Скотт мне запретил. Он сказал, что об этом не может быть и речи. – Она немного помолчала, и ее лицо на секунду стало грустным. – Но я подожду роли в «Русском балете»! Это моя мечта – танцевать в «Русском балете»! На прошлой