Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

беззлобно смеясь их нелепым выходкам. Он задается «вечными» вопросами: «Что думает дворовый крепостной человек, когда барин дает ему наставления?»; «Точно ли так велика пропасть, отделяющая Коробочку от нас?», «Всё может статься с человеком…» «Всё черствее и черствее становится жизнь…». Он то и дело восклицает, делает тонкие или лукавые замечания, пристально следит за ходом действия, не упуская ни одной мелочи. К последним сериям присутствие рассказчика, его комментарии и пояснения делаются даже избыточными, навязчивыми – словно он опасается, что его рассказ не так поймут или что-то важное упустят. Он держит зрителя в плену своей личности, не давая остаться наедине с провалившимся Чичиковым и его гонителями.

Образ автора «Мертвых душ» – это портрет интеллектуала, философа, мыслителя, знатока человеческих душ. Гоголь как биограф (а иногда и нянька) своих героев – на своем месте, но кто и каков он сам? Здесь есть здоровый скептицизм, есть насмешка над плутами и жуликами, но где чудаковатость самого Гоголя, его мистицизм, его загадка?

Картина Швейцера таких вопросов не ставила и ставить не должна была. Тогда почему эта в высшей степени достойная экранизация «Мертвых душ» попала в список биографических лент? Наверное, потому, что реальная биографическая история Гоголя не дается кинематографу.

Мелькнуло лицо Гоголя в исполнении Николая Бурляева в картине «Лермонтов» (1986), где Бурляев играет главную роль – Михаила Лермонтова: поэт читает в обществе стихи («С тех пор как вечный судия / Мне дал всеведенье пророка, / В очах людей читаю я / Страницы злобы и порока»). Лермонтов (Бурляев) читает стих, «облитый горечью и злостью», а Гоголь (Бурляев) молча внимательно слушает.

Эффект такой, будто поэт читает стихи самому себе.

Но вот картина режиссера Виктора Жилко по сценарию Владимира Сухореброго «Генеральная репетиция», снятая на киностудии им. А. Довженко по биографической повести Василия Петровича Авенариуса «Гоголь-гимназист» (СПб., 1897), стала приятным исключением. В.П. Авенариус (1839–1923) – писатель, поэт, автор популярных фольклорных сборников для детей и жизнеописаний писателей-классиков, создал в конце XIX века биографическую трилогию «Ученические годы Гоголя: часть I. Гоголь-гимназист; часть II. Гоголь-студент; часть III. Школа жизни великого юмориста»19. Спустя почти сто лет была экранизирована только первая часть трилогии20, но и она, в отличие от всех предыдущих псевдобиографических картин, посвящена жизни Гоголя-подростка: известный писатель (Андрей Зайков) вспоминает о лицейских проказах пятнадцатилетнего Никоши (Александр Коптев) и его однокашников по Гимназии высших наук графа А.Г. Кушелева-Безбородко в городе Нежине, что в Черниговской губернии.

Время действия – декабрь 1823 года. Повесть рассказывает о сидевшем на задней скамейке гимназического класса бледнолицем подростке, с задумчиво-апатичным взором, с нависшими на лоб длинными белокурыми волосами и острым ястребиным носом. «По гимназическим спискам он значился Николаем Гоголем-Яновским; товарищи же и преподаватели называли его попросту Яновским. Ни тем ни другим, разумеется, и в голову не могло прийти, что из этого необщительного, ленивого и телом и духом человечка, напоминавшего о себе другим разве какой-нибудь не совсем безобидной шалостью, выработается великий писатель-юморист»21.

Гоголь не был прилежным учеником, но обладал прекрасной памятью и делал успехи только в рисовании и русской словесности. Когда профессора вызывали его к доске, окликая по фамилии Гоголь-Яновский, он отвечал: «Родовая моя фамилия – Гоголь, а Яновский – только так, приставка: ее поляки выдумали». Но «ленивец Яновский», «озорник Яновский» – эти прозвища приклеились к нему, казалось, навсегда. «Из вас, поверьте моей опытности, – говорил ему директор гимназии Иван Семенович Орлай, – ни великого художника, ни тем паче поэта dei gratia никогда не выйдет». Товарищи защищали Гоголя: «Я знаю Яновского с малых лет: сердце у него доброе. Но у него особенный дар подмечать все смешное, и он не в силах уже устоять…»

Гоголь, однако, несмотря на насмешливые отзывы, пробовал себя в сочинительстве: его стихотворная баллада «Две рыбки» повествовала о нем самом и о его любимом покойном младшем братце Ванечке, которого Никоша не мог забыть. Но прочесть ее публично у него так и не получилось: «Мы все тут и без того знаем, что баллада ваша из рук вон плоха. Но чем плоше, тем лучше: и нам-то веселее, и вам здоровее; как осмеют вас всенародно, так узнаете, по крайности, цену своему непризнанному стихотворству», – сказал один из профессоров. «Как ни плохи мои стихи, но смеяться над ними я никому не позволю…» – таков был ответ автора баллады, изорвавшего затем на мелкие лоскутки единственный список «Двух рыбок».

Подмечать все смешное – это был истинный дар Гоголя, осознанный еще в школьные годы, притом что сам он утверждал: «По природе-то я не комик, а меланхолик… этим я разгоняю свое тоскливое настроение». «Насмешливость вообще в натуре малороссов», – говорили преподаватели гимназии, и это было единственное извиняющее обстоятельство. Школьные провинности имели названия: «за небережливость казенных книг», «за нерадение к тетрадям», «за неопрятность», «за шум во время чтения Евангелия», «за крик во время рисовального класса», «за шалость и грубые шутки», «за неблагопристойность и драку», «за то, что шумел, бранился и давал дулю». Виновные оставлялись без булки, без чая, без одного, без двух блюд, или просто на хлебе и воде, стояли по часу, по два в углу, либо на коленях.

Словом, первая из повестей трилогии так подробно, так ярко описывала жизнь подростка Никоши Гоголя в Нежинской гимназии, что экранизации не пришлось искать специальный язык и особенные краски, чтобы взглянуть на мир юности писателя.

И все же фильм усложнил историю Гоголя-гимназиста: взрослый Гоголь трагически повторяет то, что происходило с подростком: та же мечтательная мрачность, та же отчаянная неуверенность в себе, в своих творческих способностях и в совершенстве своих сочинений. Писатель Гоголь, увидев в только что изданной книге свой портрет на развороте титула, приходит в ужас, вырывает его из книги и предает огню – ведь он не давал разрешения издателю печатать портрет. Мания огня, в котором горят рукописи, преследует Гоголя – и юного, и взрослого. «Все, что не получилось, должно сгореть» – это убеждение прочно утвердилось в сознании Гоголя с тех самых гимназических лет: всякий критикан, всякий завистливый однокашник могут поколебать в нем уверенность в своих силах. Он впечатлителен, раним, а критика больно жалила и метко била.

Зато как отрадно было уехать из гимназии на вакации в родное имение – к папеньке Василию Афанасьевичу (Богдан Ступка), красавице-маменьке Марии Ивановне (Наталья Шостак) и сестрицам. Повесть и фильм согласно показывают «Васильевскую Аркадию». «Сын, питавший к отцу глубокое почтение, можно сказать, благоговение, не находил ничего странного в этих вычурных, освященных уже временем названиях; а теперь, при виде грота дриад, лицо его приняло даже меланхолическое выражение: при самом входе в темный грот,