Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

В южных штатах проживало более 90% всех рабов страны. Они обслуживали все потребности своих хозяев — от изготовления бочек и подков до ухода за садом и детьми. Зависимость плантаторов от труда рабов сдерживала рост крупных средних групп белых ремесленников, которые всё чаще появлялись в северных штатах.

Хотя большинство плантаторов Юга всё больше осознавали свою самобытность, в основном из-за рабовладельческого строя, некоторые виргинцы ещё не считали себя южанами. Вашингтон, например, в конце 1780-х годов считал Виргинию одним из «средних штатов» и называл Южную Каролину и Джорджию «южными штатами». Но другие американцы уже знали о различиях между штатами. В июне 1776 года Джон Адамс считал, что Юг слишком аристократичен для народного республиканского правительства, за которое он выступал в своих «Мыслях о правительстве», но он с облегчением увидел, как «гордость надменных» была «немного» подавлена Революцией. Английский путешественник также считал, что виргинские плантаторы «надменны»; кроме того, они «ревниво относятся к своим свободам, нетерпимы к сдержанности и с трудом переносят мысль о том, что им может помешать какая-либо высшая сила». К 1785 году Стивен Хиггинсон, бостонский торговец и один из лидеров федералистов Массачусетса, убедился, что «по своим привычкам, манерам и коммерческим интересам южные и северные штаты не только очень несхожи, но во многих случаях прямо противоположны».

Джефферсон согласился с этим, и в 1785 году он изложил французскому другу свою точку зрения на различия между жителями двух частей света, которые, следуя интеллектуальной моде эпохи, он объяснил в основном климатическими различиями. Северяне были «хладнокровны, трезвы, трудолюбивы, консервативны, независимы, ревнивы к своим свободам и справедливы к свободам других, заинтересованы, сутяжничают, суеверны и лицемерны в своей религии». В отличие от них, по словам Джефферсона, южане были «пылкими, сладострастными, праздными, непостоянными, независимыми, ревностными к собственным свободам, но попирающими чужие, щедрыми, откровенными, без привязанности и претензий к какой-либо религии, кроме той, что исповедует сердце». Джефферсон считал, что эти черты становятся «все слабее и слабее по мере продвижения с севера на юг и с юга на север», а Пенсильвания — это место, где «эти два характера, кажется, встречаются и смешиваются, образуя народ, свободный от крайностей как порока, так и добродетели». Однако, несмотря на свою чувствительность к различиям, Джефферсон и большинство других плантаторов вряд ли предвидели, насколько несхожими станут эти две части в течение следующих нескольких десятилетий.

Поначалу новая Республиканская партия казалась исключительно южной партией, поскольку большинство её лидеров, включая Джефферсона и Мэдисона, были представителями рабовладельческой аристократии. Действительно, некоторые историки утверждают, что Республиканская партия была создана главным образом для защиты рабства от чрезмерного федерального правительства. Конечно, среди южан, особенно ко второму десятилетию XIX века, были и такие, кто опасался власти федерального правительства именно из-за того, что оно могло сделать с институтом рабства.

Однако парадоксальным образом эти рабовладельческие аристократические лидеры республиканской партии были самыми горячими сторонниками свободы, равенства и народного республиканского правительства в стране. Они осуждали привилегии богатых спекулянтов и денежных воротил и превозносили характер простых фермеров, которые были независимы и неподкупны и являлись «самой надёжной опорой здоровой нации». В отличие от многих дворян-федералистов на Севере, эти южные дворяне сохранили прежнюю уверенность вигов в том, что Джефферсон называл «честным сердцем» простого человека.

Отчасти вера в демократическую политику, которую разделяли Джефферсон и его коллеги с Юга, объяснялась их относительной изоляцией от неё. Когда рабство чернокожих на Севере и во всём мире всё больше ставилось под сомнение, многие белые мелкие фермеры Юга обрели общую солидарность с крупными плантаторами. Они были склонны более или менее преданно поддерживать руководство крупных рабовладельческих плантаторов. В результате крупные плантаторы Юга никогда не чувствовали угрозы со стороны демократической избирательной политики, которая подрывала почтение людей к «лучшему роду» на Севере. Иными словами, чем более устоявшимся было руководство, тем меньше у южных лидеров было причин сомневаться в республиканских принципах или власти народа.

На Севере, особенно в быстро растущих средних штатах, амбициозные люди и новые группы без политических связей приходили к выводу, что республиканская партия — лучшее средство для борьбы с укоренившимися лидерами, которые чаще всего были федералистами. Поэтому республиканская партия на Севере резко отличалась от своей южной ветви, что с самого начала делало национальную партию нестабильной и несочетаемой коалицией. На Юге республиканская оппозиция федералистской программе была в основном реакцией сельского рабовладельческого дворянства, которое придерживалось ностальгического образа независимых свободных фермеров и опасалось антирабовладельческих настроений и новых финансовых и коммерческих интересов, возникающих на Севере.

Однако на Севере Республиканская партия стала политическим выражением новых эгалитарно настроенных социальных сил, порождённых и активизировавшихся после революции. Конечно, у отдельных людей были разные мотивы для вступления в Республиканскую партию или голосования за кандидатов-республиканцев. Часто к республиканцам присоединялись представители меньшинств, например баптисты в Массачусетсе и Коннектикуте, которые стремились бросить вызов религиозному истеблишменту конгрегационалистов, где доминировали федералисты. Многие другие, например, шотландцы-ирландцы или немцы, симпатизировали республиканцам просто потому, что им не нравились англофилы-федералисты. Но больше всего республиканскую партию на Севере поддерживали предприимчивые и быстро растущие люди среднего достатка, возмущённые притязаниями и привилегиями укоренившейся федералистской элиты. К ним относились амбициозные коммерческие фермеры, ремесленники, промышленники, торговцы, а также купцы второго и третьего звена, особенно те, кто занимался торговлей в новых или маргинальных районах. Как отмечал убеждённый массачусетский федералист преподобный Джедидия Морс, эти северные республиканцы были теми, кто «с наибольшей горечью осуждает как аристократов всех, кто думает не так, как они». «Аристократ» действительно стал уничижительным термином, который лучше всего описывал врага северных республиканцев. У этих людей среднего достатка были все основания поддерживать партию, которая выступала за минимальное правительство, низкие налоги и враждебность к монархической Англии.

В мае 1793 года Джефферсон предложил своё собственное описание федералистов и республиканцев. На стороне федералистов, изобилующей «старыми тори», были «модные круги» в крупных портовых городах, купцы, торгующие на британский капитал, и спекулянты бумагами. На стороне республиканцев, по его словам, были купцы, торгующие собственным капиталом, ирландские купцы, а также «торговцы, механики, фермеры и все остальные возможные категории наших граждан». Описание Джефферсона вряд ли может объяснить степень поддержки простых людей, которой пользовались федералисты в 1790-х годах, но оно позволяет предположить, что республиканцы на Севере стремились к восходящему движению.

Поскольку богатые купцы-федералисты доминировали в прибыльной торговле импортными сухими товарами с Великобританией, менее состоятельные торговцы были вынуждены искать торговых партнёров где только можно — на европейском континенте, в Вест-Индии или в других местах. Когда приезжему купцу Джону Суэнвику из Филадельфии было отказано в доступе как к