Она под запретом (СИ) - Салах Алайна

— Это здесь при чём? Моё приглашение в силе.

— Ты действительно не понимаешь? Думаешь, что можешь проигнорировать важный для меня день, а на следующий я буду улыбаться тебе как ни в чём не бывало?

— Я не знаю, на что ты рассчитывала, Аина. Если бы ты напрямую задала мне вопрос, планирую ли я присутствовать в годовщину смерти твоей матери, я бы честно тебе ответил, что не планирую.

Арсений снова это делает: подавляет меня своей рассудительностью. Но он не прав, я знаю, что он не прав! Потому что отношения — они не такие. Это всегда шагать друг с другом рука об руку, это поддержка во всём. Когда я подвернула ногу, в травмпункт приехал Данил! И даже если бы Арсений в тот момент был в Москве, он бы наверняка всё равно не приехал. Нашлись бы другие дела, поважнее.

— Меня это не устраивает, — высказываю я то, что давно хотела. — Не устраивает, что ты звонишь лишь тогда, когда тебе удобно. Не устраивает, что тебе совершенно наплевать на то, что я чувствую. Меня бесит твоя холодность… У тебя даже мысли не возникает написать мне сообщение или позвонить просто для того, чтобы поговорить. Как называется то, что происходит между нами? Уж точно не отношения.

На скулах Арсения гуляют желваки, взгляд сгущается. Если бы не эмоциональный раздрай, я могла бы позлорадствовать, что у меня получилось пошатнуть его обычную невозмутимость.

— Ты прожила со мной бок о бок четыре года. Ты когда-нибудь видела, чтобы я трепался по телефону или писал сообщения? Когда я хочу встретиться, я приезжаю. На остальное у меня попросту нет времени.

— Время всегда найдётся, если захотеть, — парирую я, сама удивляясь, насколько легко находятся веские контраргументы.

Арсений поднимает глаза к потолку, глубоко вздыхает и снова смотрит на меня.

— Ещё претензии?

— Да, есть, — перехожу я ко второй части своего обвинения. — Большую часть времени, что мы знакомы, ты вёл себя со мной отвратительно. У меня никогда не было семьи, и когда у меня появился шанс её заполучить, ты стал тем, кто постоянно всё портил. Твой игнор, твоя грубость в адрес моей мамы и твои саркастические замечания превратили моё юношество в ад! Если бы не ты, я была бы гораздо увереннее… Если бы не твои постоянные намёки на то, что я недостойна находиться в родстве с великими Авериными, сейчас моя голова не взрывалась бы от любой двусмысленной фразы. Из-за тебя я постоянно ощущаю, что делаю что-то не так… Что недостаточно хороша, умна и красива…

Я тяжело дышу. Так трудно выворачивать душу наизнанку, обнажать свои комплексы и слабости, мучившие меня годами. Но я больше не могу держать их в себе. Даже если это не поможет мне от них избавиться, я хочу выговориться.

— Я уже говорил, что эти обвинения тебе стоит переадресовать другому человеку. Твоя мать не давала тебе вздохнуть без комментария о том, что ты делаешь при этом неправильно. Ей слишком хотелось вылепить из тебя ту, кем ты не являешься.

— Замолчи, — шиплю я, сжимая ладони в кулаки. — Не смей упоминать мою маму, тем более сегодня.

Арсений хмурится, переступает с ноги на ногу.

— Мне жаль, если мои прошлые слова и поступки тебя задевали, — произносит он с запинкой. — У нас с тобой сейчас всё по-другому, не так, как раньше. Думаю, ты и сама это видишь. Но моё отношение к твоей матери от этого никак не изменится. Меня не будет и на следующей её годовщине, и через год, и через два тоже. Это моё право.

— Почему ты так её не любишь? Её все любили… — образ мамы снова оживает перед глазами, и из груди, как по сигналу, рвётся жалобное всхлипывание. — Моя мама была замечательной… Самой лучшей. Пётр её любил и Луиза тоже. Она была самым близким мне человеком…. Моим самым светлым воспоминанием… Как ты можешь быть таким жестоким?

— Я могу испытывать чувства к тебе, но я не обязан любить твою мать и отсиживать часы на её поминках. Тебе придётся это принять, если ты хочешь быть со мной и дальше.

— За что ты её не любил? Если тебе есть, что сказать, скажи сейчас… Мне нужно понять. Потому что её все любили… И Данил, и его родители… Все…

Я глотаю текущие слёзы и смотрю ему в глаза. Моя мама была достойна того, чтобы все её любили. Мне невыносимо знать, что кто-то способен думать о ней плохо. Тем более Арсений.

Его взгляд скользит по моей щеке, задевает подбородок и возвращается к глазам. «Скажи… скажи… скажи», — отчаянно тикает в висках.

— Людмила мне никогда не нравилась, и я её не уважал, — тихо выговаривает он. — Моего отца она была недостойна.

Недостойна… Жар, вспыхнувший в груди, обжигает лицо, гнев и боль за маму лишают меня контроля. Рука, висящая вдоль тела, взметается вверх, и в следующий момент я отвешиваю первую в своей жизни пощёчину.

Лицо Арсения багровеет, синие глаза заволакивает чернота, но сейчас во мне нет места испугу. Он не имел права, не имел. Ладонь горит от удара, голова идёт кругом. Она была достойна… Моя мама стоила вас всех.

Я стою на месте несколько секунд, ожидая расплаты, и когда ничего не происходит, стремительно несусь к входной двери. Слёзы высохли, лёгкие сжирает сухое пламя. Я сказала то, что хотела. Мне не за что себя винить.

Глава 54

По приезде домой я долго плачу, уткнувшись лицом в диванную подушку. Естественный итог этого тяжёлого дня. Оплакиваю маму, ушедшую из жизни такой молодой, собственное одиночество, молчащий телефон и даже пощёчину Арсению. Потому что в глубине души знаю: он мне её не простит. Это же Арсений. Он никому не позволяет так с собой обращаться.

Но даже если и так, я не собираюсь ни о чём сожалеть. Ни одной живой душе я не позволю говорить плохо о маме. Если бы это было в моих силах, я бы запретила даже думать о ней плохо — настолько мучительна мысль, что кто-то может её недооценивать.

Когда слёзы высыхают, я ещё час разглядываю обивку дивана и мазохистски прокручиваю в голове воображаемые кадры из гостиной в Одинцово. Представляю, как Луиза сидит на коленях у Данила, обнимает его за шею и с улыбкой шепчет что-то на ухо. Ей весело. Отчим оживлённо обсуждает с Косицким их обоюдно выгодный проект и при этом совершенно не вспоминает, что четыре года назад в этот день умерла моя мама. «Мы с ней так и не стали Авериным родными, — с горечью думаю я. — Иначе они бы вели себя по-другому».

Я просыпаюсь около десяти утра, заставляю себя пойти в душ и приготовить завтрак. Эмоциональная буря иссякла, смывшись слезами, осталось лишь неуютное одиночество. Память, как назло, начинает играть против меня. Я вспоминаю потемневшие глаза Арсения, бордовый след на его щеке. Как он сказал? Ничто не сможет изменить его отношения к маме? И что его не будет и в следующую годовщину её смерти.

Ну и о чём это говорит? Точно не о том, что у нас всё серьёзно. Потому что тот, кто относится уважительно к своему партнёру, всегда учитывает его желания. А Арсений просто категорично заявил, что не придёт, и всё. Разве это не повод понять, что нам не стоит пытаться строить отношения? Он же совсем не умеет слышать.

Головой я всё это понимаю, но внутри что-то надрывно стонет. Сейчас он уже едет в аэропорт. Почему всё настолько несправедливо? Я так сильно в нём нуждаюсь, а у него даже мысли нет приехать, поговорить со мной или поддержать. Теперь между нами стоит эта пощёчина, и всё выглядит так, будто в ней виновата я одна. Хотя на деле это Арсений меня вынудил её дать. Он и его пренебрежение, его грубость и его жестокость. И я тоже хороша. Как я умудрилась привязаться к такому, как он? Злюсь на него, но всякий раз всё равно радуюсь его звонку.

Чай давно остыл, а я так и сижу за столом, глядя на покачивающуюся от ветра занавеску. С каждой проходящей минутой одиночество всё сильнее втягивает меня в свои сети. Сегодня мы с Арсением должны были полететь в Екатеринбург: сидеть в соседних креслах, держаться за руки при взлёте и посадке, заселиться в отель с непременно вкусными завтраками. И если бы поминальный ужин не прошёл так ужасно, я могла бы проснуться в Одинцово и проводить время в компании отчима и Луизы. А вместо этого я сижу на своей крошечной кухне одна. Всегда одна.