Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий

смотреть на Сайкина. — Поет с чужого голоса. Но, может статься, за Петрушиным люди серьезные. Так или иначе, не хочу становиться у них на дороге. Меня могут раздавить просто в назидание кому-то непослушному. Не желаю.

— Разве можно так малодушничать? Опомнитесь. Это большое дело, может, главное дело моей жизни. Грош нам цена, если мы отступимся. Вам еще кулак не показали, а вы уже в кусты. Нельзя так, впрочем, уговаривать не стану. Вами должен управлять расчет, а не эмоции. Если вы считаете, что становится слишком опасно, можете уходить. Вообще-то, — Сайкин глубоко вздохнул, — вообще-то, я рассчитывал на вас. Очень рассчитывал. Эх, Иван Трофимович, мать вашу, мать вашу так.

— Да поймите же, для вас это дело жизни, — пальцы Плетнева щелкнули, — а для меня просто капиталовложение, которое сейчас кажется рискованным. Сами говорите, к чему лишние эмоции. Если у вас не наладится, если вам не дадут ходу, ну, я хочу сказать, проект с комбинатом лопнет… Ну, тогда найдите меня. Вместе что-нибудь обязательно придумаем. А на меня зла не держите. Я уже не молод, обременен детьми. Не сердитесь.

— Да не сержусь я. — Сайкин потер лоб ладонью. — Просто человек сделан из слишком нежного теста.

— Вы, наверное, правы, — согласился Плетнев и вздохнул, понимая, что самая неприятная часть разговора позади. — А что, в вашей конторе много антисемитов работает?

— С чего вы это вдруг решили?

— Да зашел в туалет на вашем этаже, а там над унитазом по стене крупно так написано: «Неужели и сюда пришел обрезанный?»

— Ладно, скажу, чтобы закрасили. — Сайкин поднялся с кресла и по привычке прошелся по кабинету. — Мне ведь на кладбище сейчас ехать. Что-то в последнее время часто приходится бывать на похоронах, а я эти церемонии органически не переношу. Тут присутствовал на похоронах одного, можно сказать, родственника. Еще одной такой процедуры мне не выдержать, сильно выбивает из колеи. Кстати, не желаете присоединиться?

— Ни в коем случае, — Плетнев протестующе затряс перед собой ладонями. — Я слишком суеверен. Избавьте. Некоторым старикам доставляет удовольствие хоронить своих сверстников. Им кажется, они перехитрили смерть. Но я не из этой породы.

— Голова разболелась. — Сайкин потер лоб кулаком. — Давайте по сто пятьдесят коньяку за помин души? И скажу Юре, чтобы отвез вас домой.

* * *

Сайкин спустился вниз, понимая, что на похороны он опоздал безбожно. Снег с дождем сменился изморосью, небо слегка очистилось, и на улице посветлело. Под козырьком подъезда Семен Дворецкий крутил на пальце ключи от своих «Жигулей».

Десять минут назад, когда они прощались с Плетневым, Сайкин проводил его через приемную в коридор и пожал руку. Плетнев медленно, тяжело спустился по лестнице. Задержавшись на минуту, Сайкин посмотрел на его широкую спину. «Да, к сожалению, даже этот мужик сделан из слишком нежного теста», — еще раз подумал он.

— Что сегодня с погодой? — спросил Семен у самого себя и крутанул ключи на указательном пальце. — Могилу вырыли с вечера, я узнавал, а к утру она уже водой полна.

— Погоду заказать не удалось. — Сайкин спустился вниз по ступенькам.

— Заедем на рынок за цветами.

— Ваши цветы на заднем сиденье. — Семен обошел «Жигули» и открыл дверцу. — Как просили, красные гвоздики.

— Плетнев пожелал, чтобы от его имени возложили белые хризантемы, демонстрирует высокий вкус, — Сайкин сел на переднее сиденье рядом с водителем и хлопнул дверцей. — Все забываю спросить, с нашим общим знакомым Сергеем Крыленко ты обращаешься вежливо? Мне с Крыленко-старшим еще предстоит иметь дело. Не хочу, чтобы он обижался на меня за плохое обращение с сыном.

— На вас обижаться не за что, — Семен резко взял с места. Понимая, что Сайкин не в духе, он старался не раздражать его своей замкнутостью. — Не мы сделали парня наркоманом. Парня с раннего детства приучили к вседозволенности, развратили деньгами.

Сайкин слушал Семена в пол-уха и следил за движением дворников по лобовому стеклу. «Семен, как и большинство сограждан, считает, что люди, развращенные деньгами, хуже людей, развращенных бедностью. В наших головах засело, как заноза: большие деньги связаны с большим злом», — он посмотрел на часы. Уже опоздали.

Похоронами занимается вездесущий Бронштейн, значит, все будет сделано как надо. Сейчас, наверное, Лев Исаакович готовится произнести на могиле короткую, внешне прочувствованную речь. Он это умеет. Бронштейн недолюбливал Федорова, хотя за глаза льстил покойнику. Чувствовал в Федорове самостоятельного, думающего человека и недолюбливал. Бронштейн любит думать за других, не переваривает самодеятельности. Ему по душе добросовестные исполнители, а не чужое творчество. Но речь на могиле он скажет отменную, в этом можно не сомневаться.

— Крыленко-старший сперепугу даже решил, что я похитил его чадо, — сказал Сайкин. — Надо же до такого додуматься. Впрочем, человеку с расстроенными нервами это простительно. А нервы за последнее время ему крепко помотали.

Сайкин опустил стекло, чтобы вытягивался табачный дым.

— Сейчас его Сергей лежит дома под капельницей и потихоньку приходит в себя. Насколько я знаю, сутки ему фильтровали кровь на дому, есть такая хитрая установка для очистки крови. В Москве их по пальцам сосчитать. Вызвать ее на дом — больше тысячи зеленых. Когда Сергей очухается, Крыленко-старший отправит его на лечение в Германию. Так что все бы ничего, но Владимир Петрович жалуется, что на теле сына синяки. Я ведь предупреждал тебя: парня пальцем не трогать.

— Виноват, Виктор Степанович, простите, ради Бога, — сказал Семен напряженным голосом. — Один раз всего и не сдержался. За ту неделю, что этот герой проторчал на моей квартире, он меня окончательно доконал. У этих наркоманов какое-то свое особое время, как будто будильник в сердце вмонтирован. Все строго по минутам. Укол, потом сидит балдеет. Потом заснет. Проснется, бродит по квартире, как тень отца Гамлета. Будит меня среди ночи: уколи, подыхаю. Если в течение пяти часов после сна ему не ширнуться, начнется ломка, суставы болят, спазмы желудка. Он говорит, в такие минуты ему кажется, что под кожей ползают черви и жрут его мясо. Пять часов после сна — и обязательно укол. А сам колоться не может. Однажды попробовал, но руки так дрожат, что шприц не держат. Вены иглой расковыряют, я еле ему кровь остановят.

Сайкин выкинул окурок на дорогу и плотно закрыл стекло. Изморось все сеялась и сеялась. «Почему Федорову так не везло? — думал он. — Если бывают люди невезучие, то он первый среди них. Большую часть жизни занимался не своим делом, жил с чужой ему по натуре женщиной, имел много врагов и мало друзей. Сегодня обещали солнце — и вот какая слякоть. И напоследок не повезло».

— В