История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - Джованни Казанова

— Дорогой друг, у меня решительно нет для вас службы.

— В таком случае, я желаю вам хорошего путешествия и еду в Рим. Желаю, чтобы вы никогда не раскаялись, что не взяли меня с собой. Без меня вы никогда не пройдете Дарданеллы.

— Это предсказание?

— Это оракул.

— Посмотрим, мой дорогой Калхас.

Это буквальный диалог, который я провел с этим молодцом, который так и не прошел Дарданеллы. Никто не может знать, прошел ли бы он их, если бы я был с ним.

Назавтра я отнес письма, что у меня были, г-ну Риварола и английскому негоцианту; эскадра ушла. Через день я направился в Пизу, где провел очень приятно восемь дней с отцом Стратико, который два или три года спустя стал епископом благодаря очень смелому поступку, за который мог бы поплатиться. Он решился произнести надгробную речь по отцу Риччи, последнему генералу иезуитов. Эта речь, которая не иронически, но в самом серьезном стиле содержала восхваление покойного, поставила папу Ганганелли в необходимость либо наказать оратора, что было бы слишком отвратительно, либо дать миру пример героической доблести, вознаградив его; это последнее показалось Его Святейшеству предпочтительней. Этот самый отец Стратико говорил мне три или четыре года спустя, после того, как стал епископом, что, будучи знатоком человеческой души, он был уверен, что Святой Отец накажет его за его дерзость громким воздаянием.

Этот монах позволил мне испытать в Пизе величайшее наслаждение. Он выбрал двух или трех приличных девушек, отличавшихся талантом, научив их петь импровизации, аккомпанируя им на гитаре. Он передал им талант Кориллы, которая была тогда знаменита и которую короновали как Поэтессу шесть лет спустя в Риме на Капитолии ночью, той самой, когда короновали наших самых больших итальянских поэтов, что вызвало большой скандал, потому что, в сущности, достоинства Кориллы, хотя и уникальные, суть только превосходные блестки. На коронованную Кориллу посыпались жестокие сатиры, и те, кто их сочинял, были еще более неправы, чем те, кто осквернил Капитолий, короновав ее, потому что все раздражающие черты, с помощью которых черная зависть изо всех сил пытается поносить эту замечательную женщину, не могут сказать ничего, кроме того, что добродетель целомудрия не является ее самой сильной чертой, что доказывает невежество поэтов, которые ополчились против нее. Все женщины-поэты, что существуют со времен Гомера, с сивилл, вплоть до нас, все привержены Венере. Без этого их имена не дошли бы до потомков, потому что они могли становиться знамениты, только будучи отмечены бессмертием за счет пера тех, кто наслаждался ими. Никто не узнал бы Кориллы, если бы у нее не было любовников, и ее бы никогда не короновали в Риме, если бы ее фанатичным поклонником не был тот принц Гонзага Сольферино, который женился потом на красивой Рангони, дочери консула Рима, которого я знал в Марселе.

На двери замка, где короновали эту женщину, в день накануне той ночи, когда прошла эта торжественная церемония, вывесили эти стихи:

Arce in Tarpeja, Cajo régnante, sedentemNunquam vidit equum, Roma videbit equam.Corillam patres obscurci nocte coronant.Quid mirum? Tenebris nox tegit omne nejas.[38]

Ее должны были короновать при свете дня, либо никогда; выбрали ночь, и это было плохо задумано. На следующий день после коронования по всему городу были развешаны эти стихи:

Corillam patres turba plaudente coronantAltricem memores germinis esse lupam.Proh scelusl impuri redierunt sseclaNeronis Indulget scortis laurea serta Pius 7[39]

Этот факт — несмываемое пятно на понтификате этого папы, который правит еще сегодня, потому что наверняка в будущем ни один поэт не будет стремиться к чести, которую Рим вплоть до сегодняшнего дня, далекий от того, чтобы этим разбрасываться, оказывал лишь очень редко гениям, возвышавшимся над человеческой природой; известен также в Ватикане следующий дистих:

Sacra fronde vilis frontem meretricula cingit;Quis vatum tua nunc prasmia Phœbe velit?[40]

Молодой аббат вручил Корилле следующие четыре стиха на большом листе бумаги в тот момент, когда она, трепещущая, входила в театр Аполлона, где ее ожидали многочисленные кардиналы, сенатор и отцы города. Она приняла бумагу, полагая, что это хвалебная речь, и, поскольку тетрастих был на латыни, его прочел ей громким голосом принц Гонзага, который этого не ожидал до предпоследнего слова.

Quis pallor tenet ora? Tuos tremor occupai artus?Ad Tarpeja Unies tecta movere pedes?Femina pone melum: sinl pronœHeliconis aiumnse Si necApollo tibi prœsto, Priapus erit.[41]

Стали искать глазами дерзкого аббата, но он испарился. Через день после коронации Корила и ее любовники все уехали из Рима, стыдясь подвергнуться на торжественной церемонии эксцессам. Аббат Пицци, хранитель священных деревьев Аркадии, который был главным инициатором апофеоза поэтессы, породившего памфлеты и уничтожающие пьесы всякого рода, в течение нескольких месяцев не смел выйти из своего дома. Но после этого долгого отступления вернемся к отцу Стратико, который вынудил меня провести в Пизе восемь счастливых дней.

Этот монах, который, не будучи красавцем, превосходно владел умением заставлять себя любить, уговорил меня провести восемь дней в Сиене, пообещав мне все удовольствия сердца и ума, с помощью двух рекомендательных писем, которые он дал мне — одно маркизе Шижи, а другое — аббату Чьякчерри. Не имея ничего лучше, чем предаться удовольствиям, я принял его предложение и направился в Сиену самой короткой дорогой, не стараясь заглянуть во Флоренцию.

На следующий день я занес аббату Чьякчерри письмо от отца Стратико. Он пообещал мне все радости, которые могли зависеть от него, и он сдержал слово; но прежде всего, когда я сказал ему, что у меня есть письмо маркизе Шижи, он сам отвел меня к этой даме, которая взяла надо мной покровительство, после того как прочла наскоро и про себя письмо своего дорогого Стратико . Это эпитет, который она дала ему, как только разобрала его почерк.

Эта дама была еще хороша. Несмотря на то, что по своему обращению она должна была быть уверена, что нравится, потому что умело возмещала недостаток молодости обаятельными манерами, грацией, непринужденным и любезным обращением, своим умом, с которыми она держала свои речи, и приятностью, которую она добавляла прекрасному языку своей страны своим красноречием, которое блистало тем сильнее, что оно являлось как бы само собой, без малейшей видимости претензии. Я сказал читателю заранее все то, что нашел в ней на следующий день, поскольку использовал первый день только для того, чтобы ее изучать.