Маленький Большой человек - Томас Бергер

И вдруг я увидел на мокром снегу следы её ботинок. Уж не знаю, чем они отличались от множества других, но я узнал их, как узнал бы все, к чему она прикасалась хоть пальцем. Я мог бы, потянув носом воздух, точно сказать, заходила ли она в эту комнату последние два-три дня. Пожалуй, единственное, что не притупилось у меня за время жизни в городе, это чутьё. Следы вели вниз по тротуару до угла, поворачивали налево, потом опять до угла и опять налево — я шёл по следу, притворяясь лоботрясом, слоняющимся без дела — и когда они второй раз повернули налево за угол и вывели на задворки торгового квартала, на улочку, где не было никаких магазинов, а стояли жилые дома — я понял, что она солгала.

Через полквартала от угла я увидел слева переулок, который вёл назад, к торговым рядам. Этим переулком недавно проехала повозка, запряжённая мулом, которой правил негр, лет ему около семидесяти. Нормальный индеец возраст мула бы тоже определил.

Короче говоря, в этот самый переулок и направились следы ботиночек миссис Пендрейк, и повели назад, в сторону торговой улицы. Потом свернули в какую-то калиточку, затем задним двориком какого-то магазина провели мимо уборной, уперлись в дверь и оборвались. Я помедлил у изгороди возле калитки, потому как тут показался тот самый негр на повозке, запряжённой громадным мулом и ему, негру, то есть, точно было под семьдесят. Они, негры-то, большие мастера заливать, как Лавендер, про то, как тайны узнают по яичному желтку и прочей дряни, но я так полагаю, что яйца тут вовсе ни при чем, а просто они вечно околачиваются на задворках да на кухне, спальни подметают да прихожие, а при такой жизни ничего не стоит нахвататься секретов, тайн да всякой грязи, даже если и сам того не хочешь. Этот негр спросил у меня, который час, и проехал мимо на своей скрипучей повозке; потом на другой стороне переулка появилась чёрная собака и стала рычать на меня. Правда, вскоре она умолкла…

На какое-то время в переулке стало пустынно и тихо, я воспользовался этим, юркнул в калитку и пошёл по следу миссис Пендрейк. До двери я добрался без проблем. Ну, а дальше что? Замочной скважины в ней не было, а хоть бы и была — всё равно за ней, наверное, тёмная прихожая. Я прижался к двери ухом, но не уловил ни звука, Допустим, я вломлюсь, а она там примеряет корсет… Мне от этой мысли плохо стало, но в то же время она меня не на шутку взволновала. Надобно вам напомнить, что мне тогда было пятнадцать лет, и я был не такой ископаемой развалиной, как сейчас. Это теперь я грязный старик, а в тот момент я был всего лишь гнусным мальчишкой, и надеюсь, вам не слишком противно все это слушать… Потому как, уж поверьте, никогда в жизни, ни до, ни после того — мне не доводилось пребывать в таком жалком состоянии…

Ну, вламываться я, конечно, не стал. Потому как сбоку от двери к стене дома пристроен был небольшой сарайчик, и как раз на крышу этого сарайчика выходило окно, закрытое ставнями. Человек моего роста запросто мог, распластавшись на этой крыше, осторожно заглянуть в окно сквозь щёлку в ставнях, благо в переулке всё ещё не было ни души.

При всей моей наблюдательности, мне до сих пор и в голову не приходило, что я нахожусь на заднем дворе того самого дома, где располагается та самая кондитерская лавка. Я понял это, когда две минуты спустя выбрался из этого дворика и, ничего больше не видя вокруг себя, пошатываясь поплелся домой…

Лежа на крыше дровяного сарайчика, я увидел сквозь щелку в ставнях владельца лавки и миссис Пендрейк. Они были одеты, но стояли крепко прижавшись друг к другу. И в тот самый момент, когда я заглянул в щёлку, он обнажил свои крупные зубы и, слегка отодвинув край высокого воротника её платья, впился в её белую шею. Я, разумеется, в ту же минуту ворвался бы туда и убил его, если бы не видел по лицу миссис Пендрейк, что она в полном восторге.

Глава 11. ЛИШЁННЫЙ НАДЕЖДЫ

Пока я был прикован к постели, пролетел День Благодарения, и я его даже не заметил. Так что Рождество было первым за пять с лишним лет праздником, который мне предстояло отметить среди бледнолицых. Всю осень я ждал и не мог дождаться этого Рождества, но оно, как и все в моей жизни, погибло для меня, не успев начаться.

Боль затуманила мой рассудок, и всю зиму я прожил словно в бреду; однако, слёзы сердца, наверное, оказались живительной влагой для ума, и в учебе я, как ни странно, очень преуспел. К тому моменту, когда я окончательно поправился, миссис Пендрейк уже напрочь позабыла про своё правило заниматься со мной после школы, и вместо этого все чаще и чаще отлучалась в город. Потому и я завел себе привычку после занятий околачиваться как можно дольше в школе, где у нас появилась новенькая молоденькая учительница вместо той уродины, старой девы, которая то ли умерла, то ли ушла на пенсию, то ли Бог знает куда делась. Вы только не подумайте, что я опять втрескался — нет, с этим я покончил навсегда. То есть, покончил, конечно, не с любовью или — как это? — «вожделением плоти», а покончил с той идиотской зависимостью, просто добровольным рабством, в которое я сам же себя и вверг по отношению к миссис Пендрейк. А причиной тому была неопределенность: я никак не мог решить, кем же она мне доводится — матерью или возлюбленной — покуда не заглянул в ту самую щелку в ставнях и не увидел, что ни на то, ни на другое мне рассчитывать не приходится.

В общем, домой после уроков я теперь не спешил, потому как дом этот стал мне ненавистен, да к тому же в компании нашей новой училки я испытывал мрачное удовлетворение оттого, что она меня ни капли не интересует и не привлекает — ничем, кроме знаний, которые могла вложить мне в голову, ибо она была умница, т. е. культивированная. А увидев, что я для её чар неуязвим, так сказать — что же она сделала? Как вы полагаете?

Девчонок моего возраста это тоже касается, они тут же стали приглашать меня на дни рождения и всякие вечера; а я приходил с нагловатой ухмылкой на лице, и отпускал ядовитые шуточки, не смущаясь даже присутствием родителей, которым меня представляли. Иногда очень даже рискованные шуточки отпускал, но ей-Богу, ну, хоть бы одна мамаша возмутилась — ничего подобного, они все были в полном восторге: ах, какой джентльмен!

Так прошла зима, и миссис Пендрейк, я так полагаю, продолжала наносить визиты на задворки кондитерского заведения, хотя я за нею больше не следил, потому как сердце мое этого не выдержало бы. Потому что, говорю вам, я её любил. А после того как увидел сцену за ставнями, я любил её ещё больше. Ненавидел, но любил — за то, что ненавижу. Я подражал этому дураку Кейну потому, что она любила его. И к шлюхам бегал потому, что любил её.