Маленький Большой человек - Томас Бергер

Тут он выпучил глаза и говорит:

— Так вот, сдается мне, что ежели теперь отправиться туда, наверняка наткнешься на кого-нибудь из его отпрысков, и, похоже, с тобой так оно и случилось. Этот самый Йорк моему деду двоюродным братом доводился. Самый замечательный человек в нашем роду был.

— Может ты и прав, — говорю я ему.

— Чем больше я об этом думаю, тем сильней мне кажется, что так оно и есть.

Тут он нагибается ко мне, к самому моему лицу, и многозначительно шепчет:

— Если хочешь знать, я собираюсь туда податься. Один… Если расскажешь об этом Люси — мне крышка.

— Так ты не берешь её с собой?

— В том-то все и дело, — шепчет он, испуганно косясь на двери. — А иначе зачем уходить? Знаешь, что такое женщина? Только попадись к ней в лапы — и будешь жалеть об этом каждый Божий день всю жизнь, до самой смерти, Понимаешь, Его Преподобие, эта, выкупил меня у хозяина и дал мне вольную — все как положено по закону. Помню он любил говорить: «Ни один человек не имеет права владеть другим человеком, как вещью». А сам женит меня на Люси — как будто женщине, значит, разрешается владеть человеком. Знаешь, я на это дело так смотрю: право — это штука хорошая, конечно, но оно, эта, палка о двух концах; в одном я выиграл, в другом проиграл — при своих, значит, остался — и покуда не попал в минуса, надо мне выходить из игры да отправляться туда, где ни закона, ни права вообще никакого нету, и люди без них живут себе в полной дикости, так сказать.

Тут я ни с того, ни с сего говорю:

— Может, и я с тобой…

Вот такие дела. А ведь до этой самой минуты мне ни разу и в голову не приходило бежать от Пендрейков, потому как они меня любили и все такое. Однако я к тому моменту уже месяца два или около того прожил в цивилизации, а стоило миссис Пендрейк выйти за дверь — и я по-прежнему не видел в этой жизни никакого смысла. А теперь вот ещё заболел самым постыдным образом — промок под дождём, видите ли. Не положено человеку от этого болеть, потому как дождь — он явление природное. А раз заболел, значит что-то со мной не так. Неправильно живу, значит. Единственный раз за всё это время и почувствовал себя человеком — это когда того парнишку, Лукаса Инглиша, свалил и ножик выхватил, В общем кровь моя в жидкую водицу превращается. По причине отсутствия в моём рационе сырой бизоньей печенки — так я решил, короче, сплошная — как это? — деградация. То есть гидратация… Ежели что во мне и окрепло за эти месяцы, так это вожделения плоти, но Преподобный ведь сказал, что это грех.

— Погоди недельку, я поправлюсь, и тогда мы… — начал было я, но тут Лавендер нахмурился и говорит:

— И слушать не хочу. Ты и я — мы, эта, две большие разницы: я цветной, а ты — ребёнок. Ежели, к примеру, сбежит цветной — никому и дела нет, потому как он не раб. Но ежели он, к примеру, утащит за собой мальчонку, то ему несдобровать, потому как это не по закону.

— Кто кого утащит-то? — говорю я. — Слушай, дай только добраться до Форт-Ливенворта, а дальше — дальше я потащу тебя, а не ты меня!

Это его, похоже, уязвило, потому как он потупился, пробормотал что-то себе под нос, а потом говорит:

— Ну, ты как хочешь, а я ухожу сегодня ночью. Я бы подождал тебя, если б мог. Но я не могу.

— Ну, какая разница — днём раньше, днём позже?

— Каждый час даётся мне ценою эта, невыразимых страданий, — говорит он. — Противоестественно и чудовищно, когда мужчина оказывается во власти женщины.

Ну, это он явно у Пендрейка подслушал, и потому я решил его спросить, ежели с Люси у него так худо, отчего бы ему не посоветоваться с Его Преподобием.

— Слушай-ка, — говорит он, — против твоего папеньки я и слова плохого не скажу.

— Папеньки? Его Преподобие ведь мне папенька только по закону. А закон — ну, сам знаешь… Чудеса, да и только, — я ему говорю, — бумажку написал — вот тебе и новый родственничек готов.

На Лавендера явно произвело впечатление, что я тоже о законе не слишком высокого мнения, и, как и он, считаю себя его жертвой, хоть и пострадал в меньшей степени.

Он то ли скривился, то ли усмехнулся, и тихо так говорит:

— А обычным-то способом у него, эта, ничего не выйдет. Насчёт родственничков-то.

Тут я повернулся в постели, потому как от долгого лежания в одной позе у меня заломило в спине.

— То есть, как это? — спрашиваю я, хотя, в общем-то, понял его; а в новой позе мне стало ещё неудобнее.

Лавендер заморгал, откинулся на стуле и говорит:

— Знаешь что, я не хочу неприятностей на свою голову…

— Да ты ведь, вроде, собирался ночью бежать. Он вытаращил на меня глаза.

— Да, точно, — говорит он словно прозрел. — Правильно! — и вздыхает с облегчением. — Конечно. Совершенно верно.

— Там на столе бумага и карандаш — дай-ка мне, я нарисую тебе, как найти Шайенов. — И я рассказал ему множество полезных вещей про то, как себя вести с индейцами, и закончил так:

— Смотри же, в драку почем зря не лезь, но главное — что бы ни случилось, не ползай перед ними на брюхе, потому как хуже будет — Шайены этого не любят. У них недавно большая неприятность вышла с белыми и, может статься, они ещё не остыли и обижаются…

— На белых?

— На бледнолицых. А ты для них тоже бледнолицый, только черного цвета. Ничего не попишешь — такое уж у них мнение. А у них мнение — это всё равно как закон.

Я подложил под листок книгу и нарисовал ему карту. Читать Лавендер не умел, но опознать на рисунке реку и сообразить, как идти вдоль неё — это уж сам Бог велел.

— Если б ты меня подождал, я бы тебя языку жестов научил, а может, и шайенскому тоже, — сказал я.

— Нет, — говорит он. — Мне, эта, нельзя медлить. Но всё равно спасибо тебе.

— Постой-ка, — говорю я, потому как он встал и хотел было уйти. — Ты не договорил, что хотел, про Его Преподобие.

Тут Лавендер с заговорщицким видом подошёл к двери, выглянул в коридор, посмотрел налево, направо и, наконец, вернулся назад к моей постели.

— Он не спит с хозяйкой, — еле слышно проговорил он. — Наверное, потому что он проповедник. Хотя у других проповедников, у них ведь есть дети — значит, и ему, наверное, можно, эта…

— Постой, как не спит? Никогда, что ли? — спрашиваю я. — К примеру, индейцы тоже иногда, это самое, не спят — перед войной или, например, ежели сон плохой видели.

— Нет, — говорит Лавендер. — Совсем не спит. Никогда. Мне Люси сказала — она видела в яичном желтке. Она, эта, колдует, как ведьма. И всё видит. Потому-то я и ухожу. Стоит мне переспать с другой женщиной, она тут же знает всё. В яйце видит…

Той ночью Лавендер не сбежал. Утром пришёл как ни в чем не бывало, и даже не извинился, что ввёл меня в заблуждение. Какой там извинился, как бы не так — он тут же сделал вид, что имел в виду следующую ночь; а назавтра произошло то же самое, и через день — опять та же история… Лично меня просто бесит, когда БОЛТАЮТ и не ДЕЛАЮТ. Я, конечно, понимаю, что Лавендеру, наверно, просто надо было выговориться, излить кому-нибудь душу, так сказать, и ничего тут нет страшного, но Шайен мне бы хотелось, чтобы он сам в этом признался. Хотя с другой стороны, ежели человека до двадцати двух лет от роду держали рабом, то к нему, наверное, надо подходить с другими мерками, критериями, так сказать. Может, уже и то хорошо, что он вообще думает про свободу.