Сочинения. Том 3 - Евгений Тарле

Напротив, в Страсбурге, который в этом отношении стал на место Кельна и Майнца, торговля процветала, несмотря на, упадок местной промышленности. Страсбургские бумагопрядильни начисто были разорены и запретительными пошлинами на хлопок, и частыми его конфискациями, и в 1810–1811 гг, в городе последовал ряд банкротств, но страсбургский мэр сам спешит, скрепя сердце, заявить, что «узкие интересы» должны склониться перед высшими соображениями правительства[61].

Но торговля сторицей вознаграждала этот город.

Континентальная блокада направила торговый поток из Испании, из Южной Франции, из Италии в Германию и северные страны через Страсбург; с другой стороны, левантийский хлопок шел с Балканского полуострова во Францию через этот же город[62], и Страсбург быстро возрастал в торговом значении.

Пока мы говорим о торговых путях, по которым в пределах Империи двигался французский экспорт, предназначенный для сбыта в среднеевропейских и отчасти северных странах, мы можем констатировать, что Страсбург сделался главным узлом, где пересекались северный и южный торговые потоки. От Страсбурга широкий торговый путь лежал к Франкфурту и к Лейпцигу. Но о значении этих пунктов, особенно Лейпцига, речь будет идти в главе, посвященной Германии.

Вскоре после осенних трианонских декретов от 5 августа и 12 сентября 1810 г. Наполеону дали знать о панике, которую эти распоряжения вызвали на лондонской бирже; убытки будто бы считали в миллиард; в Лондоне волнение, предвидятся банкротства, говорят, что император нашел наконец слабое место в (английской) броне[63].

Непоколебимый оптимизм обнаруживается в 1810 г., когда речь заходит об экономическом положении Англии; она загромоздила свои склады колониальными продуктами и мануфактурными товарами, которые ей некуда сбыть; теперь остается лишь всеми мерами преследовать контрабандистов, чтобы преградить последний выход, отрезать последний путь к спасению неукротимому врагу[64]. 2 октября 1810 г. Монталиве сообщает императору радостную новость, что в Англии происходят крупные банкротства, что английские фонды пали и что это «результаты энергии мер, принятых его величеством», и тут же должен констатировать неприятную подробность: с франкфуртской и лейпцигской ярмарок ему пишут, что во Франкфурте было мало английских товаров, но в Лейпциге очень много (как фабрикатов, так и колониальных); что эти товары идут с Балтийского моря, что русские и поляки на телегах везут их через Германию в Швейцарию, где подозреваются склады…[65]

Наполеону льстили докладами о панике, вызванной в Англии усилением таможенных строгостей[66], его уверяли, что если еще продержится воспрещение допуска кофе и сахара, то англичане «откажутся надолго» от торговли с континентом[67], но все это были придворные преувеличения и систематическое сокрытие правды от императора.

В феврале 1811 г. мэр Сен-Мало (добывающий конфиденциальные сведения от американского консула в Morlaix)[68] доносит министерству, что «банкротства в Лондоне целыми дюжинами идут одно за другим», а звонкой монеты нельзя достать «и трех тысяч гиней от Лондона до Плимута»[69].

В июне 1811 г. министерство внутренних дел имеет уже новые сведения того же характера: «умы подавлены» в Англии, народ ропщет на дороговизну хлеба, фабрики не имеют дел, звонкая монета спряталась окончательно; продукты текстильной промышленности на 40% ниже обычной цены своей[70].

Не все, впрочем, французские государственные люди обнаруживали такой оптимизм; рассудительный сановник и опытный финансист, управлявший тогда французским банком, предостерегал правительство от слишком радужного взгляда на будущее, приуготовленное Англии. Он указывал, что уже не в первый раз раздаются подобные пророчества и оказываются ложными и что весь этот оптимизм и утверждения, будто Англия накануне банкротства, просто основаны на невежестве[71].

Английское правительство и английская пресса, когда (до кризиса 1811 г.) хотели доказать бесполезность континентальной блокады как оружия, направленного против британской торговли, приводили такие цифры ввоза и вывоза за 1805–1810 гг.

В бедственном и для Англии 1811 г. вывоз упал, впрочем, до 41 716 775 фунтов стерлингов.

Очень популярным в Англии было мнение, что блокада разорительна и пагубна для обеих сторон, но что для Франции она разорительнее и опаснее, чем для Англии. Это суждение на все лады повторялось и в политических газетах, и в народных сатирических листках[72].

В частности, самого Наполеона эти памфлеты не могли особенно обескуражить сами по себе: ему переводились и доставлялись выдержки из английской прессы, выдержки из показаний английских промышленников, которые говорили о страшном риске, мешающим им торговать с континентом, о невозможности пользоваться для торговли ближайшими и самыми удобными местами и т. д.[73]. Оптимизм, свойственный императору во всем, что касалось оценки континентальной блокады, конечно, должен был сильно поддерживаться этими подобранными выдержками.

Французские промышленники, поддерживавшие систему изгнания англичан из европейских рынков, полагали, судя по собственным их словам, что они ведут беспроигрышную борьбу: есть такие (и именно самые важные) отрасли промышленности (например, текстильной), без которых Европа не может обойтись. Прочно и плотно захлопните двери перед англичанами, и, например, французская шерстяная индустрия сразу получит колоссальный рынок. Что она не столь умела, что у нее почти нет машин, это вопрос второстепенный: все придет, лишь бы сбыт так развился[74].

В июне 1810 г. междуведомственное совещание по делам Торговли и промышленности (conseil d’administration du commerce et des manufactures) уверяло императора, что «никогда мир не мог бы дать французской промышленности ту степень процветания», какая достигнута благодаря континентальной блокаде, отрезывающей Англию от континента и могущей сделать французские мануфактуры поставщицами всей Европы[75]. Подобные заявления могли лишь подкрепить основное убеждение Наполеона, что Англия поражена ударом в сердце.

В середине 1811 г. самому Наполеону тоже казалось, что французская промышленность и внутренняя торговля достигли такого процветания вследствие блокады, что даже не известно, выиграет ли Франция от примирения с Англией. Он так открыто и писал об этом[76].

Даже кризис 1811 г. в этом отношении не особенно смутил императора. Когда 24 марта 1811 г. представители советов торговли и мануфактур явились поздравлять Наполеона с рождением наследника, то он, обращаясь к Терно, упрекнул промышленников в том, что они неосторожно увеличивают оборот, не соображаясь ни с размерами спроса, ни со своими капиталами. «Люди, имеющие 20 000 франков, хотят делать дела на 400 000». Что касается блокады, то он сказал им: «Когда я издал берлинский и миланский декреты, Англия смеялась и вы, господа, насмехались надо мной, но я делал свое дело… говорили, что я не знаю, что делаю, что мне дали плохой совет… А вы видите, до чего Англия теперь дошла»[77].

Мы видели, что император, правительство (те из правящих кругов, которые тогда смели говорить), промышленники ждали от блокады всяких благ; мы увидим дальше, что, когда стало возможным высказать свое мнение, купечество и финансисты отнеслись к блокаде отрицательно. Этот параграф я закончу одной интересной «синтетической» оценкой.

В одном документе 1811 г. я нашел совершенно отчетливое понимание действия трех факторов на экономическую жизнь:

1) благого действия континентальной блокады на некоторые возникающие или еще не окрепшие отрасли обрабатывающей промышленности[78], 2) благого действия той же причины на торговую деятельность немногих городов с центральным положением (вроде Страсбурга[79]), 3) гибельного действия на промышленность и от прекращения притока сырья и, в частности, от гонения на колониальные товары. Не стало ни красящих веществ, ни сахара, ни хлопка…[80].

Я не нашел в документах другой столь объективной и по существу согласной с фактами общей оценки блокады современником, как та, которую сделал этот страсбургский мэр в своем рукописном докладе.

Мы увидим в дальнейшем изложении, как сказывались эти, отмеченные в схеме страсбургского мэра, действия континентальной блокады на французской торговле и промышленности. Но, прежде чем перейти к этой части работы, нужно еще отдать себе отчет в том, каковы были непосредственные исполнители и каковы были нарушения воли Наполеона; общей характеристикой наполеоновских таможен и англо-европейской контрабанды наполеоновской эпохи мы и закончим эту главу.