Сочинения - Квинт Флакк

Лициний, проживешь верней, когда спесиво

Не станешь в даль пучин прокладывать следов,

Иль, устрашася бурь, держаться боязливо

Неверных берегов.

Златую кто избрал посредственность на долю,

Тот будет презирать, покоен до конца,

Лачугу грязную и пышную неволю

Завидного дворца.

Грозней дыханье бурь для исполинской ели;

И башни гордые с отвесной высоты

Тяжеле рушатся. Громам нет ближе цели,

Чем горные хребты.

Мудрец надеется, коль угнетен судьбою,

И слепо счастию не станет доверять…

Юпитер, посетя суровою зимою

Помилует опять.

Коль плохо нам теперь, не то же обещает

Грядущее: подчас пленяет цитры звон

Камену смолкшую; и лук свой напрягает

Не вечно Аполлон.

Отважен и могуч, не бойся ты несчастий,

Но мудро убирай, хоть ясны небеса,

Хотя попутен ветр, да не под силу снасти,

Тугие паруса.

Необычайными и мощными крылами,

Ширяясь в воздухе, помчуся я, певец:

Изменится мой лик, расстанусь с городами

И зависти земной избегну наконец.

Что бедны у меня родители — ты знаешь,

Но разрушения их чадо избежит.

Меня, о Меценат, ты другом называешь —

И Стикс своей волной меня не окружит!

Рубчатой кожею, уж чувствую теперь я,

Покрылись голени, а по пояс я сам

Стал белой птицею, и молодые перья

По пальцам у меня растут и по плечам.

Уже несясь быстрей Дедалова Икара,

Босфор клокочущий я под собой узрел;

Гетульски сирты и край земного шара

Я певчей птицею на крыльях облетел.

Колхиец и Гелон мне внемлет отдаленный,

И Дак, скрывающий пред строем Марсов страх —

И песнь мою почтит Иберец просвещенный

И тот, кто пьет Родан в широких берегах.

Я не велю мой гроб рыданьями бесславить —

К чему нестройный плач и неприличный стон?

Уйми надгробный вой и прикажи оставить

Пустые почести роскошных похорон.

Воздвиг я памятник вечнее меди прочной

И зданий царственных превыше пирамид;

Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,

Ни ряд бесчисленных годов не истребит.

Нет, весь я не умру, и жизни лучшей долей

Избегну похорон, и славный мой венец

Все будет зеленеть, доколе в Капитолий

С безмолвной девою верховный ходит жрец.

И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый

Стремительно бежит, где средь безводных стран

С престола Давн судил народ трудолюбивый,

Что из ничтожества был славой я избран

За то, что первый я на голос эолийский

Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей

Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский

И лавром увенчай руно моих кудрей.

Септимий, к Кадису за мной пойти готовый,

К кантабрам ли, от нас незнающим оков,

В пустыни-ль дикия, где плещет вал суровый

У мавританских берегов!

О, если бы Тибур, что создан пришлецами

Аргосскими, призрел меня на склоне дней,

Меня, измученнаго сушей и морями,

И службой воинской моей.

Отсюда, если мне откажут Парки злыя,

Пойду, где славится шерсть тонкая овец,

К Галезу, к пажитям, где правил в дни былые

Фалант — Лаконии пришлец.

Мне улыбается тот уголок счастливый,

Где и гиметскому не уступает мед,

Где, споря зеленью с венафрскою оливой,

Олива пышная растет,

Где долгую весну за теплою зимою

Юпитер даровал, и где авлонский скат

Мил Вакху щедрому и славится лозою,

И, как Фалерн, лозой богат.

Та местность, тех холмов приют благословенный

Тебя зовут со мной: там, верный до конца,

Слезою дружеской почтишь ты пепел бренный

Товарища-певца.

Какие замыслы таит кантабр иль скиф,

От нас адрийскими волнами отделенный, —

Брось думать, Квинт Гирпин, и в жизни обыденной

Не суетись, сообразив,

Как мало нужно нам. Умчится без возврата

И свежесть, и краса, — прогонит седина

Забавы резвыя любви и сладость сна —

Сна, безмятежнаго когда-то.

Не век красуются весенние цветы,

Багряный диск луны не блещет неизменный:

Так, для чего, скажи, томишься только ты

Заботой вечной в жизни бренной?

И отчего бы здесь, тревоги позабыв,

Прилегши под сосной иль явором склоненным,

Не выпить, розою седины надушив,

Натершись нардом благовонным?

Заботы тяжкия размыкает Эвой.

Эй, кто там? Отроки, скорей сюда бегите

И огненный фалерн в бокалах остудите

Мимобегущею волной!

Да Лиду — тайную прелестницу — живее

Из дома вызвать к нам: чтоб с лирою пришла,

А кудри пышныя простым узлом скорее

Хоть по-спартански заплела.

Пусть отрок, службою суровой закаленный,

Научится дружить с тяжелою нуждой

И, страшный меткостью копья, пусть будет конный

Кичливым парфянам грозой.

Без крова пусть живет, опасность презирая;

Тогда-то, глядя в бой с враждующей стены,

Невеста — дочь царя — с царицею, бледны,

Промолвят, трепетно вздыхая:

«Ах, только б не вступил жених наш слабый в бой

С львом — страшным, если кто его при встрече тронет,

Чей кровожадный гнев его в пыл сечи гонит

Неудержимо за собой.»

Приятна и красна нам смерть за край отцов

Но смерть преследует и воинов трусливых,

Не пощадит она и юношей пугливых —

Ни ног, ни спин у беглецов.

Постыдных неудач не зная в день избранья,

Сияет мужество красой заслуг своих,

И не берет секир по прихоти собранья,

И не по прихоти его слагает их.

Достойным вечности храм неба отверзая,

Подъемлет доблесть путь, отверженный толпой,

И презирает, в высь на крыльях отлетая,

И шум толпы, и дол земной.

Награда также ждет того, кто в тайнах верен.

Явивший таинство Цереры пред толпой

Не будет никогда под кровлею со мной,

С тем плыть я в море не намерен

На утлом челноке: разгневавшись, карал

Юпитер грешнаго подчас с невинным вместе,

И редко, хоть хрома богиня правой мести,

Злодей от кары ускользал.

Над чьим рожденьем, Мельпомена,

Остановила ты взгляд милостивый свой,

Тому истмийская арена

Не даст прославиться кулачною борьбой,

Того в ахейской колеснице

Конь быстрокрылый к нам в триумфе не помчит, —

И не предстанет он столице,

Делийскою листвой торжественно повит

За то, что смял царей грозящих;

Но воды, что бегут у пышных берегов

Тибура, сень дубрав шумящих

Вдохнут ему красу эольских славных строф,

Так, в городе старейшем — Риме

Признала молодежь меня певцом своим

Между поэтами родными, —

И завистью людской я менее язвим.

О, в песнопении чудесном

На лире золотой привыкшая царить,

О, муза, рыбам безсловесным

Песнь лебединую могущая внушить!

Когда прохожий мановеньем

Укажет на меня: вот наш певец родной!

Пою ль и нравлюсь вдохновеньем, —

Все это от тебя, все — дар твой преблагой.

Феб и Диана, царица лесная,

О, лучезарные светочи неба, внемлите.

Чтимые ныне и вечно! О чем мы вас молим, взывая,

Нам ниспошлите.

Ныне велят предсказанья Сивиллы —

Избранным девам и отрокам чистым смиренно

Гимном всевышних, кому семь холмов наших милы

Петь вдохновенно.

Солнце благое! приводишь-уводишь

Ты с колесницей блестящею дни, возрождаяся снова

И неизменное вечно, о пусть ты славней не находишь

Рима родного!

О, Илифия! — рождать без болезней

Ты матерям помогаешь своею заботой немалой,

Хочешь ли зваться в молитвах Люциною, или любезней

Слыть Гениталой, —

Юных взрости под родимым покровом,

Благослови, о богиня, сенаторов думных решенье,

Пусть оно с брачным законом еще поколениям новым

Даст приращенье,

Чтобы, как в годы минувшие, вечно

Каждыя сто десять лет песнопенья и игры звучали,

Чтобы три солнечных дня, три отрадныя ночи безпечно

Все ликовали.

О, непреложныя Парки, внимайте,

Ваши незыблемы речи в стремлении мимобегущем;

Ваши для нас повеленья свершились, отныне подайте

Счастья в грядущем.

Долы, обильные стадом и нивой,

Пусть из колосьев сплетают Церере венок ароматный,

Пусть посылает Юпитер плодам ветерок шаловливый,

Дождь благодатный.

Спрячь, Аполлон, свои стрелы в колчане,

Внемли, и кроткий, и благостный, отроков чистых напевам.