Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Кристиан Моргенштерн

(1871–1914)

Воронки

бредут по лесу ночью две воронкии луч луны как паутинатонкий струится сквозьотверстияутробныелегко итихои тп

Башенные часы

Часы на башнях бьют по очереди,иначе друг друга они перебьют.Христианский порядок, настоящий уют.И приходит мне в голову — в час досуга —отчего же народыне друг за другом бьют, а друг друга?

Это был бы гнев воистину благой —сперва бьет один, а потом другой.Но, разумеется, подобная игра умапри воздействии на политику бесполезна весьма.

Кусок ноги

Идет-бредет из края в крайодин кусок ноги.Не дерево и не сарай —один кусок ноги.

На фронте вдоль и поперекустрелян был солдат.Кусок ноги остался цел —как если был бы свят.

С тех пор бредет из края в крайодин кусок ноги.Не дерево и не сарай —один кусок ноги.

Черечерепаха

Мне много сотен тысяч дней.Они длинны и гулки.Один из готских королейрастил меня в шкатулке.

Века шагали — шарк да шарк,Им не было конца.Я украшаю зоопаркхейльброннского купца.

Пускай судьба моя слепа,я не дрожу от страха:я черепа-, я черепа-,я черечерепаха.

Старушка с прялкой

Луна по небесам во тьмуспешит походкой валкою.На севере, в большом дому,живет старушка с прялкою.

Прядет, прядет… А что прядет?Она прядет и прядает…Как пряжа, бел ее капот —старушку это радует.

Луна по небесам во тьмуспешит походкой валкою.На севере, в большом дому,живет старушка с прялкою.

Из обращенного ко Христу

От Матфея, 4;8

Смотрел с горы высокой Иисус,И рек, — был мыслей ход Его таков:Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,Коль стану сорняком средь сорняков,Коль стану человеком средь толпы.

Зрю дом и пашню, женщину, дитя,Добротворения высокий дар,И жизнь, и смерть проходят предо Мной;А ныне день Мой мечется, летяПожаром, чтобы вновь зажечь пожар,Чтоб воспылал в конце весь круг земной —

Ты, подлинно объемля Небеса,Не будь к мольбе о разъясненьи глух,Я — это Ты; кто даст надежный знак,Что Ты и Я — одно, что это так:Открой Мои земные очеса,На все, что суть Отец, и Сын, и Дух!

Отец, и Сын, и Дух! И все — одно!Ты — человек, Ты равен всем иным?Но это значит — Ты и червь, и дым,И не Творец Ты, но земная тварь:Нет, царство Неба не Тебе дано,И разве что среди людей — Ты царь!

О дай свободу Мне, Я слишком слаб,Творенью не сули неторный путь:И алчу Я, и жажду отдохнутьОт бремени, что на меня легло…Пусть послужу как человек, как раб,Пусть буду человеком… Тяжело

Пал Иисус, зарывшись головойВ сухие терния, и так лежалКак в судороге, и терзал траву,А сумрак наплывал, и приближалГрядущий день, являя наявуДня мирового холод мировой —

И остужал чело… Он встал с земли,С лица морщины горькие сошли,Глаза светлее стали. И тогда,Стерпеть не в силах детского стыда,Вздохнул, смеясь и плача наконец:Прости Меня, мой Сын и мой Отец!

Готфрид Бенн

(1886–1956)

Летом

Лучи голубизну вот-вот расплавят,но этому случиться не дано.Неужто никогда тебя не давиттот факт, что ты и мир не суть одно?

Ты, отвечавший эрам и эонамвсегда стихом, всегда дрожаньем уст —«О, как ты слаб — по собственным законам…»,«О, как ты светел — потому что пуст…»

Ничтожества, урвав клочок от лавра,своих заслуг прикидывают вес:ты, жалкое подобие кентавра,что смыслишь в тяжкой синеве небес?

«Существуешь ли ты?..»

Существуешь ли ты?Позабыто начало,середину — промчало,дальше — край темноты.

Зачем стремиться к экстазу,зачем ликовать гурьбой,внимать заморскому джазу,если вечер ни разуне остался с тобой?

Преодоленье испуга,рывок, достиженье вершин,или просто — часы досуга,плоскость гончарного круга,глина, — быть может, кувшин?

В глине да будет сразутебе предвидеть дано —кувшин ли, урну ли, вазу,розу, масло, вино.

Прощание

Я полн тобою, словно кровью рана,ты, прибывая, бьешь через края,как полночь, ты становишься пространна,луга дневные тьмою напоя,ты — тяжкое цветенье розы каждой,ты — старости осадок и отстой,ты — пресыщенье утоленной жаждой,что слишком долго пробыла мечтой.

Решив, что мир — клубок причуды вздорной,что он не твой, а значит, и ничей,не в силах слиться с жизнью иллюзорной,с неумолимой властью мелочей,глядишь в себя, туда, где мгла слепая,где гаснет всякий знак, любой вопрос —и молча ты решаешься, вступаяв тоску, и в ночь, и в запах поздних роз.

Не можешь вспомнить — было так иль эдак,что памятно? что встречено впервой?Взялись откуда — спросишь напоследок —твои слова и отсвет горний твой?Мои слова, моя былая участь,мои слова — да, все пошло на слом, —кто это пережил — живи, не мучась,и более не думай о былом.

Последний день: края небес в пожарах,бежит вода, все дальше цель твоя,высокий свет сквозит в деревьях старых,лишь самого себя в тенях двоя;плоды, колосья — все отныне мнимо,ничто уже не важно в этот час;лишь свет струится и живет — помимовоспоминаний, — вот и весь рассказ.

Дни-первенцы

Дни-первенцы, осенние восходынад морем, там, где холод голубой,свет над богатством вызревшей природы,все старое заполнивший собой,избыток далей, толп людских излишек,далекий рог и песня тростника,мелодия среди ольховых шишек —ты человечна, смертна и легка.

Дни-первенцы, осенние раздолья,как жадно в детстве ждешь такого дня,дни Руфи, сбора колосков у всполья,когда уже очищена стерня —ах, да пойму ли, чем я нынче занят,ах, что так властно явлено вблизи, —и даже астры запахом дурманятсквозь голубые планки жалюзи.

Предел, иль переходная преграда,иль океан, иль боги этих дней:на чреслах — розы, гроздья винограда;возврат древнейшей из земных теней.Дни-первенцы, к осеннему просторуи к старому — низводят благодать,плоды падут, восстанут тени: впорувсе то, что есть, грядущему отдать.

Дни осени

Дни осени, по всем приметам,впускают в кровь твою ростки:пора кончать расчеты с летом,смести с дорожек лепестки;

фонарь китайский на террасеуспел потухнуть и облезть,и мысли о последнем часе,задребезжа, внушает жесть, —

строфа, оборванная немо,листва, летящая, шурша…Ты, мягких рычагов система,ответствуй, где твоя душа?

Сады и ночи