Личный ущерб - Скотт Туроу

— Пошли ко мне, поговорим.

— Нам не о чем говорить, Робби.

— Я только хотел сказать, что мне очень жаль, — еле слышно сказал он. — Я не думал, что ошибка молодости когда-нибудь выплывет наружу.

Ивон отодвинула кресло и начала рыться в шкафу, ожидая, когда он уйдет. Сейчас она работала по инерции, ведь эти иски настоящих и фиктивных клиентов уже никому не нужны. Все, чем они занимались несколько месяцев, пошло насмарку. От осознания размеров катастрофы у нее даже закружилась голова.

Робби шагнул к ней.

— Не будь дерьмом, — поморщилась Ивон.

— Ты имеешь в виду, еще большим дерьмом?

— Робби, ты сломал ограничительную планку.

У нее мелькнула мысль, что нужно соблюдать осторожность, их разговор могут услышать. Ну и пусть. Для всех это будет выглядеть, как размолвка между любовниками. Ивон хотелось швырнуть чем-нибудь в Робби, но, когда он снова попытался заговорить, она просто заткнула пальцами уши.

Через некоторое время Робби наконец ушел, и Ивон вдруг вспомнила, что забыла спросить что-то очень важное.

— Скажи, для тебя существует что-нибудь святое? — спросила она, ворвавшись к нему в кабинет.

Робби поднял голову и положил ладони на хромированные подлокотники кресла.

— Ты слышал, что я спросила?

— Да, слышал. — Он махнул, чтобы она закрыла дверь. Ивон захлопнула ее так, что задрожали стены.

— Отвечай.

— Я не понял, что ты имеешь в виду.

— Не прикидывайся. Мне хочется знать, есть ли на свете что-нибудь, что дорого тебе по-настоящему.

— А что дорого тебе? Соратники по Бюро? Думаешь, твое дерьмо лучше моего?

— Давай не крути. Я жду ответа. Есть ли у тебя кто-то, кого ты не стал бы дурить ни при каких обстоятельствах? Ты можешь назвать хотя бы одного человека? Или все окружающие для тебя — просто статисты в пьесе, которую ты постоянно разыгрываешь? А потом с сожалением смотришь на нас, бедных идиотов, как мы хаваем лапшу, которую ты повесил нам на уши.

— Вот, значит, как ты обо мне думаешь?

— Да, Робби. Именно так я о тебе думаю.

Ей показалось, что он испугался.

— Не знаю, — наконец проговорил Робби. — Может быть… В мире для меня важнее всего любовь. Мне дороги люди, которых я люблю. Мои друзья и родственники. Большинство клиентов. А на все остальное действительно наплевать. Для меня это все равно, что плавающий в воде мусор. Да, да, мусор.

Ивон закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает ярость.

— Любовь? Значит, ты каждый день входил в эту дверь с табличкой, где указана твоя фамилия, а ниже «Адвокат», потому, что любил своих клиентов? И ни разу не подумал, как низко обманывать людей?

— Не знаю. Наверное, мне не хотелось их разочаровывать. Не понимаю, зачем нужно делать из этого трагедию. Разве я кого-то убил? Подумаешь, не написал курсовую работу на двадцати страницах! Я не причинил никому зла, напротив, двадцать лет добросовестно выполнял свою работу, заботился о людях, выигрывал их иски.

— Ты притворялся, Робби. Это было нужно прежде всего тебе. Положение, деньги. Но ты ничего не заработал, а присвоил, как обыкновенный вор, не усомнившись в правильности своих действий. Не подумал, к чему это может привести. Ну и что теперь будет с Мортоном? Или с клиентами, которых ты так любишь? Боже мой, что же будет с бедными Рикмайерами, с девочкой, потерявшей маму? Ты плакал вместе с ними. А теперь что ты ей скажешь, Робби, если кто-нибудь потребует возвратить деньги, которые ее отец получил на прошлой неделе? Как ты мог забыть об этом на целые двадцать лет?

— Ты права, я просто забыл. Вернее, старался не вспоминать. Амнистировал себя за давностью лет. Теперь я уже и сам не знаю, как жил с этим. Понимаешь, я привык врать. И в большом, и в малом. Думаешь, я действительно целовал Шеин Конро? При всем желании мне бы не удалось это сделать из заднего ряда статистов. А автомобиль, на котором я тебя возил? Это же не «шестисотый», а «пятисотый». На тридцать тысяч дешевле. Я поездил на нем всего неделю и вдруг увидел Нойкрисса, как он промчался по Маршалл-авеню на «шестисотом». Мне стало так завидно, что я тут же отправился в ремонтную мастерскую, заплатил парню пятьсот баксов, и он заменил фирменную пластину на капоте и рулевом колесе, чтобы внешне выглядело, как на «шестисотом».

Ивон поморщилась, как от зубной боли.

— Ну что еще я могу сказать? Да, я тщеславный слабак и даже сам не понимаю, что там находится внутри. Попроси меня сыграть самого себя, и я растеряюсь, потому что не буду знать, что делать.

— Джунгли, непроходимые джунгли с болотами, источающими ядовитые испарения, в которых водятся разные мерзкие твари, — вот что находится у тебя внутри, Роберт Саймон Фивор.

Он предпринял попытку увести беседу в сторону.

— Я рассказывал тебе, как узнал, что люблю Рейни?

Ивон явно не желала, чтобы Робби ее развлекал, но это его не остановило.

— Получилось довольно забавно. — Чтобы подтвердить подлинность истории, он даже коротко рассмеялся. — Однажды я пригласил Рейни на хоккейный матч. А у нее в тот день была сверхурочная работа, и она никак не могла прийти к началу. И очень из-за этого переживала. Места мне достались классные. Третий ряд. Рядом с проходом. И тогда я сказал ей: «Говорят, сегодня матч начнется позже, опаздывает самолет, которым летят „Красные крылья“». Я понятия не имел, что объясню ей, когда она увидит, что мы пришли к середине второго периода. Но это не имело значения, и я продолжал твердить: «Не беспокойся, мы успеем». И Рейни заулыбались, она поняла: я хочу, чтобы это оказалось правдой, я сам в это поверил из желания утешить. Она все поняла и, что самое важное, приняла. Вот тут-то я и осознал, что люблю Рейни.

— Пошел ты к черту со своими откровениями! — бросила Ивон. — Думаешь, что все тебе должны? Хочется, чтобы все обнимали тебя и гладили по головке, когда ты вдруг почувствовал себя виноватым? Как ты так легко себе все прощаешь? Как тебе удается? Врать каждый день, много лет. И не чувствовать никакой вины. Как ты смотришь людям в глаза, зная, что они принимают тебя за другого? Как встаешь каждое утро с постели, чтобы заниматься этим?

— Извини, — пробормотал Робби. Его огорчало, что установившиеся между ними приятельские отношения разрушились.

На его столе лежал серебряный нож для разрезания конвертов, которым Ивон пользовалась почти каждое утро. Ей вдруг очень захотелось вырезать этим ножом предательский язык Робби, но она лишь повернулась и ушла.

Остаток этого дня и весь следующий Ивон не перемолвилась с ним ни словом и почти все время проводила у Макманиса. Прошла неделя, операция по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, потому что в Вашингтоне пока ничего не решили, и злость Ивон постепенно уступила место тоске. Ей казалось, что она попала в банку с клеем и никак не может выбраться наружу, какие бы усилия ни предпринимала. Также ее угнетало, что за ней теперь вели непрерывное наблюдение. Его организовали вроде как для блага Ивон, но все равно было неприятно. В четверг один из агентов сообщил Амари, что какой-то человек наводил справки о жильцах третьего этажа, в том числе и о ней. Вскоре выяснилось, что это коп из группы детективов. По-видимому, проводил плановую проверку. Ивон жутко надоело шарахаться от каждого куста. Все было испорчено, абсолютно все. Постарались и она, и Фивор.

Ивон бродила по улицам и равнодушно смотрела на яркие весенние тюльпаны, приветливо помахивающие своими милыми головками.

29

Мой план спасения операции «Петрос» и самого Робби предусматривал его немедленное отстранение от адвокатской практики. Никаких встреч с клиентами, походов в суд и подписывания каких-либо документов. Альтернативы этому не было. Даже если бы нам удалось как-то извернуться и получить для него диплом адвоката, дисциплинарная и разрешительная комиссия коллегии адвокатов (ДРК) никогда бы не выдала лицензию человеку, который (а это им обязательно станет известно) нелегально занимался адвокатской практикой в течение двадцати лет.

Для Диннерштайна придется придумать какую-нибудь историю. И пока он будет искать замену Робби в суде, все это следует держать в строжайшей тайне, иначе заклюют ответчики. А Робби тем временем сможет по-прежнему передавать деньги Краудерзу через Джудит, и скоро, наверное, прибавится Джиллиан Салливан. Робби уже был ей должен за одно дело, которое потом передали Школьнику. Особую важность приобретало то обстоятельство, что он мог принять участие в завершающей стадии игры против Косица и Туи. Это давало мне возможность что-нибудь выторговать. В любом случае Робби ждала тюрьма. Моя задача состояла в том, чтобы минимизировать срок.

Большую часть переговоров мы со Стэном провели во время возобновившихся утренних пробежек в Уоррен-Парке. Он бегал каждый день зимой и летом, а я взял перерыв до весны. Мы встретились несколько раз и все основательно обговорили. Из ККСО примерно неделю грозили закрыть операцию, но потом смягчились. Слишком уж много потрачено денег, слишком глубоко копнули и слишком крупные выявили преступления, чтобы просто взять все и бросить. Мы со Стэном пришли к выводу, что обещать Робби условное наказание теперь нельзя, но можно и нужно посоветовать судье, который будет рассматривать дело, при вынесении приговора учесть пользу, какую он принес своим сотрудничеством с правоохранительными органами. Это как-то уравновесит его правонарушения, включая адвокатскую практику без лицензии. По моим самым оптимистическим прогнозам, Робби получит около двух лет. А что будет с фирмой, если суд предпишет вернуть все деньги, полученные за период его незаконной практики, одному Богу известно. Теперь нашу договоренность со Стэном должны были одобрить в Вашингтоне.