Стальная империя - Сергей Александрович Васильев

бы утопить и угольщик, и этот неизвестный нам танкер – кстати, еще один сюрприз… Конечно, это стоило бы флоту его величества минимум двух килей, если не всех четырех. Впрочем, кораблей у короля много. Но я про другое. Русские явно знали, что мы будем ждать их в Ла-Манше, и заранее приготовили нам сюрприз, и не один. Боюсь, после ухода «Тезеуса» мы не сможем отследить их. Разве что мистер Макаров будет настолько любезен, что позволит нам пополнить с этой посудины и наши бункера. Дьявол, я же предлагал его величеству конфисковать весь заказ русского царя прямо на стапелях!

– Если они продолжат идти на юг, мы можем загрузиться либо в Южной Африке, либо на Фолклендах, – пожал плечами собеседник Джека. – Смотря куда они направятся. Заодно дадим телеграмму в адмиралтейство, и нам пришлют подмогу. Жаль, что радиостанция добивает всего на сотню миль.

– Ещё на верфи я облазил этот угольщик от киля до клотика, его грузоподъемность – всего десяток тысяч тонн, и этого никак не хватит Макарову до Японии… Бункеровать такую ораву им придется не меньше двух недель, а за это время подойдет еще пара наших «Диадем». Тогда мы их точно не упустим.

– Боюсь, что этого угля и нефти им хватит до самого Мадагаскара, Джек. Если немцы, как говорит разведка, действительно смогли сделать турбины для русских экономичными не только на полных ходах, но и на крейсерских…

Джекки задумался.

– Я всегда ратовал за эти новые штуки, – наконец сказал он. – Турбины, нефть в качестве горючего, – он кивнул на идущий впереди танкер, от чьих бортов только что отвалилась пара эсминцев. – Будь у нас радио немецкого образца, мы могли бы вовсе не отсылать «Тезеуса».

– Добавь еще и дальномеры, Джекки, – вздохнул собеседник. – Мало того что их база на крейсерах не меньше десяти футов, тогда как мы довольствуемся четырьмя… Ты обратил внимание на эту странную коробку на том сооружении, что у головного «Пересвета» вместо мачты?

– Разумеется. Надо сказать, силуэт у него теперь довольно уродливый.

– Мне кажется, что русские установили в нее сразу два дальномера. Зачем?

– Поскольку приборы явно вращаются синхронно, русские не могут засекать дистанцию до двух кораблей сразу…

– Зато они смогут одновременно измерять расстояние и до цели, и до всплесков. Ты понимаешь, что это значит?

– Сокращение пристрелки до двух-трех залпов, – отреагировал Джекки. – Не спорю, опасно. Точнее, было бы опасно, если бы их немецкие орудия не были таким дерьмом.

– А ты уверен, что у них в башнях именно немецкие орудия, Джекки? – прищурился собеседник. – Не ты ли мне только что говорил про сюрпризы?

Джекки надвинул фуражку на самые глаза и вздохнул.

– Мне очень хочется прервать погоню и отправиться в Англию, – медленно сказал он, – но мы пойдем за ними до тех пор, пока они не зайдут в какой-нибудь порт. Хотя я не припомню ни одного, чтобы где-нибудь в Южной Америке можно было достать тридцать тысяч тонн угля. Затем попробуем натравить на них пару «Диадем» – это действительно хорошая идея…

– Я тоже надеюсь на это, Джекки, и ненавижу сюрпризы не меньше тебя.

8 февраля 1902. Томск. Народный дом

Столыпинский литерный № 2 после Златоуста уже не летел по Транссибу, расталкивая товарняки по разъездам и тупикам, а медленно полз, останавливаясь почти на каждом полустанке. Десанты инженеров и чиновников растекались по новостройкам. Технические специалисты спешили в мастерские, где ещё невыветрившийся аромат недавно обработанного строительного леса смешивался с острым запахом машинного масла. Врачи осматривали госпитали, от которых за версту несло карболкой. Потом все вместе интересовались бесконечными рядами новеньких крестьянских пятистенок, где от мест зимовок домашней живности ощутимо пахло навозом. И конечно, всех интересовали Народные дома по проекту Франца (Фёдора) Осиповича Шехтеля – Моцарта русской архитектуры с его знаменитым неорусским стилем. Закончить такую красоту за неполный год было решительно невозможно. Проект Народного дома, составленный в 1897 году по просьбе друга архитектора Антона Павловича Чехова, предусматривал строительство монументального эллипсовидного здания, включавшего театр, библиотеку, читальню, аудитории для занятий, лекторий, магазины и чайные, всё, чего так не хватает в провинции для ощущения причастности к цивилизации.

Главное внимание правительственной комиссии было приковано к новым индустриальным объектам. Транссиб за неполный год оказался увешан ими, как новогодняя ёлка – игрушками. Большая часть зданий была еще не закончена, поэтому ревизии подлежало закупленное для строящихся заводов производственное оборудование, условия его хранения, готовность к монтажу и пуску.

Полномочия на пресечение бардака и бесхозяйственности у комиссии имелись самые широкие, и её двухнедельный путь уже был увенчан шлейфом жертв среди начальников и охранников складов, их родственников, деловых партнеров, успевших разукомлектовать и растащить вверенное им ценнейшее заводское оборудование. Ленин на собраниях и совещаниях уже сорвал голос, убеждая членов комиссии в тщетности индивидуальных репрессий и необходимости коренного изменения социального строя на социалистический. Тогда, по мнению оратора, всякие хищения государственной собственности будут исключены напрочь. Столыпин мрачнел, скрипел зубами и подписывал постановления о привлечении к суду очередных казнокрадов. А тем временем под гнетом наблюдаемого безобразия ленинские идеи в политической комиссии всё больше овладевали массами, заканчиваясь весьма приметными дискуссиями.

– Эта птица не взлетит, – уверенно произнес Николай Васильевич Верещагин[67], разглядывая Устав коллективного хозяйства, над которым всю ночь корпел Балакшин после длительных консультаций с марксистами, – вы ей одно крыло начисто отрезали.

Инициативное собрание шумно выдохнуло, неделю поломав голову над вопросом, как выполнить поручение императора и что можно предложить крестьянам, чтобы производительность их труда росла, а социальное напряжение в русской деревне снижалось и хозяйства на селе укрупнялись.

Если бы это сказал кто-то другой, его точно закидали бы мочеными сибирскими яблоками. Аккуратная кадушка с ними была доставлена на пробу и уже ополовинена присутствующими. Но слова принадлежали брату известного художника, патриарху российского кооперативного движения, стоявшему у истоков ссудо-сберегательных товариществ и русской молочной промышленности. Альтруизмом и научными познаниями Верещагина-старшего восхищались и в крестьянских избах, и в министерских коридорах. Об авторитете и значимости его дела говорит тот факт, что ради визита на его ферму Дмитрий Иванович Менделеев отказался лично докладывать об открытии Периодического закона на заседании Русского химического общества, поручив это делопроизводителю общества Меншуткину. Сам же Менделеев в те дни лично готовил сыр и масло, а также вызвался доить по очереди с хозяином корову по кличке Нянька.

– Это почему же? – осторожно спросил мэтра Балакшин.

Другие соавторы Устава марксисты Струве и Туган-Барановский, соратники Ленина по редколлегии «Искры», набычились, но вступать в полемику не спешили.

– Вы хотите, чтобы ваши крестьяне добровольно отказались от своей частной собственности, сделав ее общей? И все эти кони-коровы-козы, веялки-сеялки-косилки, сепараторы и маслодельни станут для них чужими, а ухаживать за ними ваши крестьяне будут как за