Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин

серьёзность своего заболевания — Прим. ред.), перепугался до последней степени. Я его отправила в эвакопалатку. Думаю, вы жалеть не будете — это наш новый интендант.

Борис кивнул головой и спросил:

— А что с Катей Шуйской?

— А, с вашей квартиранткой-то? Придётся, товарищ командир, потерпеть её присутствие ещё пару дней. Елизавета Васильевна хотела её в сестринский барак перетащить, да я отсоветовала, пусть уж она пока у вас полежит. Я думаю, что через сутки она и сама уйдёт, а сейчас ей покой нужен. Испугалась она сильно, да и взрывная волна её, видно, о стенку барака ударила. Я думала, что здесь сотрясение мозга, потому что она довольно долго не могла прийти в себя. Часа полтора тому назад я её видела: спит спокойно, я ей порядочно морфия велела вкатить. Сейчас для неё самое главное — сон. Серьёзных ушибов тела нет, повреждений костей тоже, несколько синяков — наверно, всё-таки её брёвнами-то ушибло. Хорошо, что она то ли сознательно, то ли от удара волной упала и скорчилась, ведь висевшая почти над самой её головой гимнастёрка вся изрешечена осколками. Она на смену собиралась, пошла снять кое-какие свои вещи, сушившиеся в бараке, как раз и попала в налёт. Счастливо обошлось. Вот бойцы, которых с собой начхоз брал, все погибли. От одного вообще только куски собрали, раненый тоже умер, прямо у Соломона Вениаминовича на столе. Какое же счастье, что вы успели из этого домика переехать! А то бы мы сегодня с вами уже и не разговаривали…

После этих слов у Бориса невольно пробежали мурашки по спине. До сих пор ему как-то не приходило в голову, что, послушайся его Игнатьич, на месте этих пяти несчастных бойцов, могли быть они.

А Зинаида Николаевна между тем продолжала:

— Не знаю, как там на передовой, но нам стало хуже. Вы ведь были в операционной, там это не очень заметно, а мы здесь всё видим. Сегодня вокруг нас всё время летали немецкие бомбардировщики, бомбили почти беспрерывно и дороги, и артиллеристов, и ДОП, и, кажется, штаб дивизии. К счастью, в нас попали пока только один раз. А вот от осколков зенитных снарядов есть несколько раненых. Да в пути от нас одна из армейских эвакомашин пострадала, в ней погибло шесть раненых, ранен шофёр и медсестра, сопровождавшая эвакуируемых. Весь автобус изрешетили осколки и пули. К счастью, вскоре там пустые грузовики шли, так они всех живых подобрали. Сам автобус, кажется, так пока в кювете у дороги стоит. Пойдите к Скуратову, он вам подробнее расскажет. Ну, а ваш Игнатьич — интересный человек! Когда я сегодня пришла осмотреть Шуйскую, ещё светло было. Подхожу к домику, смотрю, из щели выглядывает голова Игнатьича. Увидев меня, он вылез, следом за ним выскочил и Джек. Они, оказывается, целый день в щели просидели. Я спросила: «Как же вы больную оставили?» А он говорит: «Так вы её трогать не велели, а то бы я и её в щель перенёс. А мы с Джеком решили, чем зря рисковать, лучше уж в щели посидеть, причём он первый туда забрался, мне пример показал». Я невольно рассмеялась его логике, а он продолжает: «Ведь это же не война, это же чёрт знает что такое, это сплошное смертоубийство! Летит, воет, как зверь какой (а немецкие бомбардировщики имели сирены, издававшие действительно отвратительный звук), и куда попало бомбы бросает!» Ну, Борис Яковлевич, я пошла, надо ещё десятка два человек осмотреть, а потом отдохнуть часа четыре. Вообще-то, тяжело, и не столько от работы, сколько от постоянного нервного напряжения, ведь мы-то, собственно, совсем беззащитны перед этими воздушными пиратами. Всех ходячих раненых, свободных от работы медиков и команду выздоравливающих Скуратов в щели загоняет, как только вблизи бомбардировщики покажутся, ну а наших куда? Ведь их просто на носилках поднять — и то вредно! Где же возьмём столько людей, чтоб их вынести, да и куда? Ведь у нас щели-то узенькие, маленькие, туда и носилки не влезут, а нам же от них, от раненых-то, уйти нельзя, вот и сидим, трясёмся при каждом разрыве, а виду стараемся не подавать. Ведь раненые и без того уже психически травмированные. Надо что-то придумывать!

Выйдя из госпитального взвода, Борис задумался над словами Зинаиды Николаевны. «В самом деле, что-то делать надо, но что… Землянок здесь не отроешь, это не Карельский перешеек, да и не спасёт землянка от прямого попадания бомбы. А у немцев воздушных сил здесь опять прибавилось. Хорошо, что они только днём летают, как по расписанию,» — думал Алёшкин, направляясь в штаб батальона.

В небольшой бревенчатой избушке, наполовину врытой в землю, из-за чего под досками пола постоянно хлюпала вода, кроме Скуратова, сидели два писаря. Увидев входящего комбата, они встали и, попросив разрешения, вышли.

Алёшкин остался с начальником штаба один на один. Тот в это время стоял около довольно большой ученической географической карты, изображавшей Советский Союз, и передвигал по ней «линию фронта». Так называлась толстая чёрная нитка, натянутая на булавках, расположенных на расстоянии три-пять сантиметров одна от другой.

Борис посмотрел на эту противную чёрную линию. Крошечный её участок, который соответствовал Волховскому фронту, уже довольно давно был неподвижен. Также застыли булавки в изгибах фронта северо-западнее Москвы. А вот зато на юге, видимо, происходило что-то необычайное.

За эти три недели, проведённые в тяжелейшей, напряжённейшей работе, Борис не успевал читать центральных газет, поступавших с большим опозданием, не читал и сводок Информбюро, ежедневно доставлявшихся из политотдела дивизии. Он был слишком занят бурными событиями, происходившими рядом с ним, где от него требовались не только знания, ум и сообразительность, но и напряжение всех физических и духовных сил. Так что, если выпадали минуты-часы отдыха, он сразу же проваливался в глубокий сон, а проснувшись, снова вынужден был кипеть в котле окружавших его событий.

Он, конечно, слышал об успешном начале нового наступления немцев где-то к югу от Москвы, но представить себе масштабы сумел лишь в те минуты, когда увидел, куда переместилась эта проклятая чёрная нитка.

Разглядывая то, что изобразил этой ниткой на карте Скуратов, Борис невольно спросил:

— Неужели они сумели так далеко пройти? А как же приказ № 227?

Скуратов ответил:

— Одним приказом их не остановишь. Тут что-то повесомее надо, чего, наверно, ещё нет.

Алёшкин ещё раз прочел в лежавшей на столе сводке, какие пункты оставлены Красной армией в течение последних дней, и с ужасом убедился, что на сегодня, на 20 августа 1942 года, на юге линия фронта