Дорога в снегопад - Антон Уткин

Разбудили ее звуки клаксона прибывшего эвакуатора. Она быстро привела себя в порядок и вышла в ту комнату, где давеча трапезничали. На газовой плите посвистывал чайник, и Ольга уже хлопотала в кухне.

Перед дальней дорогой за стол усадили и водителя эвакуатора. Это был плотно сбитый, бодрый мужчина лет пятидесяти с грубоватыми чертами лица, которые, однако, слагаясь вместе, создавали довольно приятный образ какой-то мягкой, бывалой мужественности. К завтраку вышел и отец Геннадий. Кира то и дело поглядывала на фотографии пожилых монахов и расстроенно думала о том, что предчувствия подвели ее и эта случайная заминка, которая показалась ей вовсе не случайной, так и не разрешила ее сомнений.

— Вы кушайте, кушайте, — подбадривал ее отец Геннадий. — Мне-то и нельзя ничего, у меня диабет, — неожиданно признался он.

— А что это вы вчера пели, батюшка? — вспомнила вдруг Кира. — «Перед кончиной земного порога наша держава царя обретет». Это как понимать?

— Да так и понимать, — несколько удивленно сказал отец Геннадий. — Будет в России монархия. Это же предречено, — и еще раз в его голосе послышалось удивление Кириной неосведомленностью. — В России будет монархия, царем станет прямой потомок Николая Второго, мужескаго пола.

— Второго? — переспросила Кира, думая, не ослышалась ли она. Где-то когда-то она читала, что наследниками Российского престола могут, да и то с натяжкой, считаться дети родной сестры Николая великой княжны Ольги Александровны, прижитые ей в браке с полковником Куликовским.

— Может, имеется в виду кто-то из Куликовских? — усомнилась она. — Потом еще у него сестра была — Ксения. Та была замужем за великим князем Александром Михайловичем.

— Вто-ро-го, — отчетливо произнес отец Геннадий. — Анастасия спаслась, жила в Италии, вот от нее и будет.

Водитель эвакуатора, замерев с чашкой в руке, с неподдельным вниманием прислушивался к этому разговору.

— Разрешите, — решился вмешаться он. — Кем же так предречено?

— Старцем Макарием, — живо ответил отец Геннадий. — Это он мне лично говорил.

Водитель посмотрел на Киру, Кира на водителя, Кира примолкла, водитель задумался. С одной стороны, заключение экспертов судебной медицины, с другой — слово схиархимандрита Макария, которого чекисты сутки продержали в воде на морозе и вырубали все-таки живого изо льда топорами, который предсказал возрождение Оптиной пустыни и много чего еще.

На дорогу Ольга всучила Кире пакет с пирожками — видимо, теми самыми, которыми вчера потчевала отца Паисия. Она опять смотрела на Киру с какой-то жалостью, словно проницала нечто, и, накинув куртку, вышла за мужем проводить. Водитель между тем, впечатленный услышанным пророчеством, все никак не мог отвлечься от этого размышления.

— И когда же ждать, батюшка? — спросил он уже на улице.

— Во время третьей мировой, — просто ответил отец Геннадий, приглядываясь к огромной стае черных птиц, кружившей над верхушками высоких берез. — Не пойму, вороны, что ли, это? — Глаза его весело блестели за стеклами очков. — Ну-у, друзья, на зиму пошло!

Перед отъездом действительно пошел снег. Из небесного сумрака слетали редкие, едва заметные снежинки. Желтый нарядный эвакуатор, легонько переваливаясь, начал свое движение по деревенской улице к выезду на трассу. Какие-то темные женщины в допотопных шушунах стояли у своих ворот и провожали всю эту странную конструкцию глазами, словно в очередной раз решали сакраментальный вопрос, а доедут ли эти колеса до Киева.

Кира была не прочь поболтать со своим попутчиком о монархической грезе отца Геннадия, но водитель эвакуатора оказался человеком неразговорчивым и молча крутил баранку. Кира сидела рядом и смотрела в окно, «Лексус» стоял на платформе. Со всех сторон поля словно бы покрылись снежной пудрой, и ели по обочинам накапливали ее на зеленых костлявых ветках. Черные полосы от шин, неровно наложенные на заснеженное полотно, текли вперед, как бы указывая направление. Далеко на пригорках чернели, дымили деревни, и кое-где вздымались с земли белые, нежные, словно акварелью наведенные колокольни. Но скоро еловый лес смыкался опять, вбирая дорогу в узкую воронку. Налево мелькнула просека к какой-то военной части. У КПП трое солдат в бушлатах с поднятыми воротниками курили в рукава. То ли вид солдат произвел в угрюмом водителе перемену настроения, то ли на глазах сменившееся время года и еловая пуща вокруг, но он вдруг сказал страстно, с горечью:

— Я в Афганистане колонны водил. Страна была!

— Люди гибли, — робко возразила Кира.

— Люди гибли, — согласился водитель, — да только не за металл. А эти? Собрались втроем, втихаря, напились, поругались и развалили страну. Думали, скоро все обратно к нам прибегут, республики-то. А никто что-то не торопится. Вот теперь и празднуем День независимости неизвестно от кого. От себя, наверное.

Но теперь уже Кира как-то замкнулась и ей расхотелось вести разговоры. Да и водитель, ограничив себя этой страстной тирадой, затих на много километров и только меланхолично смотрел на дорогу, которую изредка перебегала первая поземка.

Кира тоже смотрела в окно, и родина под первым рассыпчатым снегом казалась ей еще тоскливей, чем без него. Образы ее странного сна бродили у нее в голове и немного еще тревожили ее. Странный, даже чуть зловещий взгляд гигантской белки, как морок, временами виделся ей. Чтобы избавиться от этого неприятного чем-то видения, Кира выбирала снежинку и провожала ее глазами, сколько позволяла скорость машины.

Понемногу она втянулась в дорогу и углубилась в себя. Она думала о Гоше, об этих брошенных детях из Пашина, которых она так и не увидела, о том, что они с Митей вполне могли бы взять опеку над кем-нибудь из них. И эта мысль — они с Митей — вызвала у нее горькую усмешку.

И только уже где-то под Переславлем-Залесским сигнал телефона вывел ее из задумчивости. Звонил Андрей Брызгалов, Митин компаньон, и сказал, что Митя час назад задержан по подозрению в легализации средств. Ехать оставалось еще час с лишним, да еще пробки в Москве: Киру настолько сразила эта новость, до такой степени она не представляла себе, что нужно делать в подобной ситуации, что, прежде чем догадалась позвонить тестю, спросила у водителя эвакуатора:

— А вы случайно не сидели?

— Нет, — рассмеялся он, обнажив крепкие ровные зубы, — не сидел.

В воскресенье Алексея разбудила бодрая музыка из детства, которая лилась из мегафонов агитационного автомобиля. Автомобиль колесил по району, напоминая его жителям, что сегодня должны состояться выборы в Государственную Думу Росссийской Федерации. Пока Алексей спал, Татьяна Владимировна уже исполнила свой гражданский долг. Вернулась она веселая, раскрасневшаяся, рассказала, кого из соседей встретила на избирательном участке и почем пирожки в буфете, который там по традиции устроен. Несколько этих пирожков, кстати, довольно сносных, сошли Алексею за завтрак.

— Только за «Единую Россию», — напутствовала его Татьяна Владимировна. — Ни в коем случае ни за «Союз правых сил», ни за коммунистов.

— Хорошо, — сказал он, чтобы не огорчать ее. Переубедить ее было уже ни в чем невозможно. За несколько минут он добрался до школы, где испокон голосовали жители его дома. Люди шли на участок, но в основной массе это были люди пожилые или старики, многих из которых он даже знал в лицо. И, увы, сомнений в том, кому они отдадут свои голоса, почти не было. В буфете и впрямь был ажиотаж и даже небольшая очередь за песочными кольцами, осыпанными толчеными орехами. Он и сам купил пару штук.

Стояла влажная, пасмурная погода, но домой идти не хотелось, и от школы Алексей пошел рощей. Роща делилась на две неравные части довольно длинной — метров в триста — канавой, которая была ничем иным, как противотанковым рвом, вырытым осенью сорок первого года, и в меньшей ее половине, прилегавшей к Рублевскому шоссе, видны были остатки блиндажей. Когда Алексей был мальчишкой, блиндажи еще вполне хранили форму, под их накаты можно было залезть, теперь же места, где они когда-то находились, еле угадывались по углублениям в земле, похожим на воронки, которые год от года становились все менее заметны. Когда-то в одном из них Алексей нашел телефон полевой связи и мятый котелок, пролежавшие так почти сорок лет.

От преющей листвы тянуло горечью. Мхом заросшие березы стояли отрешенно, как приговоренные к зиме; в их немых верхушках кричали вороны, словно выкликая первый снег. Кроме Алексея никого в эту минуту не было в просторной роще, но вот в простывшем ситце вдалеке мелькнула ярко-оранжевая лента. Худенький узбек, одетый в мешковатую рабочую робу, невозмутимый и углубленный в себя, как кашгарский Йылдыз, нес на плече к мусорным бакам черный, набитый мусором целлофановый мешок. И, наблюдая за этим беспечным человеком, так неожиданно вписавшимся в русский лес, Алексей вдруг подумал, что Восток — это стайер. Он не был очарован им, но почувствовал его ровное дыхание. «Мы бежим быстро, — размышлял Алексей, — а он едва ползет, но удивительным образом мы всегда остаемся в пределах видимости друг друга. В этом парадоксе скрыта какая-то загадка. Тут, бесспорно, таится некий смысл. Ценность наших бесконечных спринтерских рывков перестает быть очевидной».