Дорога в снегопад - Антон Уткин

— Я ж тут был, будем говорить, смотрящий по району. Надо объяснять, что это?

Кира сделала неуверенное движение плечом.

— Ну, короче, бандитами нас называют, братвой. Это-то вы слыхали?

На этот раз Кира робко кивнула, и Сергей тоже кивнул с улыбкой, обрадовавшись, что понимание установлено.

— Нам самим бизнесом заниматься было нельзя, но мы много других людей богатыми сделали… А они нам были благодарны. Понимаете, о чем я?.. А повод? Повод был, конечно. Просто одного друга у меня убили, второго убили, третьего… Всерьез, в общем, за нас взялись. Конкуренты, скажем так. Я следующий. А как этого избежать? Самих их, будем говорить, ликвидировать, врагов-то? И самому погибать не хочется, и грех такой брать на себя тоже не хочется. И вот как-то после Крещения я домой приехал и отчетливая мысль у меня: все, может быть, сегодня. Может быть, сейчас. Словно бы голос какой внутренний. Я куртку накинул и пошел.

— Куда? — спросила Кира.

— Так в монастырь, — пояснил Сергей таким удивленным голосом, словно то, что он сказал, разумелось само собой, — в Пихтинский.

— Это вы пешком туда ушли? — округлила глаза Кира. — Но это же, я слышала, матушка говорила, сто с лишним километров.

— Да, где-то так. Так пешком и пошел. Три дня шел. А у нас волки. Оружие-то было, конечно, но как с оружием в монастырь? Так я взял с собой флакон с керосином и паклю. Это меня отец еще научил, он так в школу ходил за семь километров, ну, в детстве, когда маленький был.

— А ночевали где?

— В деревнях ночевал.

— И пускали?

— Кто-то пускал, кто-то нет, — без тени осуждения к последним сказал Сергей. — Ну, в общем, дошел. А меня не принимают. Тогда, знаете, в монастырях много, будем говорить, разного темного народу пряталось, так настоятели стали паспорта требовать. А у меня паспорта не было — десять лет уже без паспорта жил. Что делать? Игумен говорит: «А если проверка?» Ну, я ему сказал: «Если приедут и возьмут меня, я с ними и уеду. Твори, как говорится, Бог, волю Твою…» Одним словом, оставили все же меня, послушание дали: снег там убирал, дрова колол, а потом стал игумена возить — «шестерка» у него тогда была. Монастырь-то новый, строился еще, ну вот мы с игуменом на «Жигулях» шестой модели по району колесили, то на рынок, то еще куда. Три месяца, в общем, там провел. А когда Сретение подступило, как-то я ощутил, что готов к покаянию.

Некоторое время, уйдя в себя, Сергей молча вел машину, угрюмо глядя вперед, потом опять заговорил:

— А что такое покаяние? Это когда душу свою как половую тряпку от греха отмоешь в семи водах, и после этого каждая пылинка на ней видна. А со мной как бы чудо приключилось: как покаялся, так все забыл напрочь — клички там всякие, телефоны, как будто память у меня кто-то вычистил. Детство все больше вспоминалось, а то, что недавно было — ну совсем ничего не помнил.

— А как в вашей среде отнеслись к вашему поступку?

— Кто-то понял, кто-то нет, — пожал он плечами, — но все, как видите, обошлось. Неприятностей особых не испытал. Во время Великой Отечественной тоже же из мест заключения уходили на фронт, тоже это вызывало разное отношение у тех, кто этого не принимал. Хотя, конечно, время было уже другое — если бы в девяностые такое случилось, то вряд ли бы меня в покое оставили… Да я из монастыря вышел другим человеком, это было видно всем. Я, знаете, уже пять лет как не только матерно не выражаюсь, но и простого бранного слова не произнес.

Кира смотрела на своего собеседника с возрастающим интересом, но и с некоторой опаской.

— А сейчас чем занимаетесь, если не секрет? Кроме алтарничества?

— Сейчас главным образом, — ответил Сергей, — восстанавливаю Спасский храм. С отцом Геннадием. Такое послушание получил… Жил когда-то разбойник такой, Опта. Не слыхали про него? Великий был разбойник, страшный, сколько людей погубил, а потом прозрел, раскаялся и много святых мест основал… Вот и я, — заключил он с какой-то странной смесью смущения и самодовольства, — вроде того.

Ехали еще довольно долго, переехали студеную Покшу, и наконец колеи уперлись в метровую стену будылья. Кира подождала, пока Сергей развернется, и они устремились в пересохшее море высокой травы. Путь им пересек овражек, по дну которого лежали редкие зеленоватые камни. Скоро в пустых тополиных кронах мелькнул бледно-зеленый чешуйчатый купол с сильно завалившимся крестом. Вероятно, примерно таким образом английские туристы в джунглях Ассама натыкаются на древние сооружения исчезнувших цивилизаций, о каковых находках регулярно и радостно сообщает пресса. Оказывается, подумала Кира, в России существуют не просто дыры, но и дыры в самих этих дырах — пространства, уже живущие вне времени.

Еще один крест старинной ковки, видно, упавший, был кем-то поднят и бережно прислонен к апсиде. Мшистые серые надгробья былых времен жались к белым стенам. В оконных проемах еще держались витые решетки и кое-где даже стекла. На крыше алтарной части росла молодая березка. В тишине было слышно, как капли тумана шлепаются в палую листву. Тихий ветер шевелил ветки голых кустов. На много верст вокруг не было ни людей, ни жилья.

— Да кто уж теперь сюда придет? — риторически спросил Сергей, словно прочтя Кирины мысли. — Деревни, все ж деревни раньше-то вокруг были, а теперь нет тех деревень. Люди ушли. Батюшка ушел. Служить не для кого. Наш-то приезжает, когда хоронят тут или еще чего. Погост-то живой еще.

Кира обернулась и медленно пошла между крестов, между столбиков из сваренного железа с красными звездами, мимо совсем уже древних замшелых камней, надписи на которых навсегда скрыло время. Но две могилы были совсем свежими, ярок был суглинок на их боках и ярки голубые траурные ленты на венках.

— А как хоть называлась-то она?

— Не знаю, — махнул рукой Сергей, как бы подразумевая, что храм Божий, он-то и веси.

Только теперь Кира поняла вполне, в чем здесь чудо. Эту церковь не взрывали, не растаскивали тракторами, не устраивали в ней ни клуба, ни хоть какого овощехранилища. Просто люди ушли, а она осталась.

— Как в песок вода уходим, — заговорил Сергей. — Батюшка вон рассказывал, был когда-то народ такой на Севере — чудь назывался. Весь под землю ушел, до единого человека. Ушел — и нет его… Ни-че-го, — широко расставляя слоги, как моряк на палубе крепкие ноги, произнес он, — за ум возьмемся — еще обратно просочимся, все затопим. Живы будем — все добудем. Плодитесь, сказал Господь, и размножайтесь. А мы вроде того… — Сергей замялся. — Подводим его, что ли. — И как-то вопросительно посмотрел на Киру. У нее похолодело внутри живота. Она опасливо покосилась на Сергея, ожидая, что сейчас-то и возьмет верх разбойное прошлое ее провожатого, но Сергей мирно потаптывался, терпеливо ожидая, когда интерес туристки к этой грустной достопримечательности иссякнет. А думал он о том, что, может быть, кто-то из его предков состоял в причте этой брошенной церкви. Но и он не знал ее названия.

В Сумарокове возвращались совсем уже в сумерках. Оно слилось с черной землей, вросло в нее, чтобы было теплее, и только светло-лимонная полоса в небе, которую как по команде обходили черные тучи, зажигала на влажной, блестящей этим закатным мельхиором дороге округлые студеные лужи. Около дома отца Геннадия стояла внушительных размеров черная машина — «Ниссан Патфайндер», определила Кира.

— А, — пригляделся Сергей, — благочинный заехал.

На крыльце стоял румяный человек в зеленом подряснике и ел зимнее яблоко.

— Благочинный? — с почтением спросила Кира Сергея.

— Не, — ответил тот, — водитель его. Отец Паисий. — И, наклонившись ближе, уточнил: — Бывший спецназовец. Две войны прошел. Снайпером был. Вот и считай, сколько на нем. — Он многозначительно посмотрел на Киру, а та на отца Паисия.

Отец Паисий ел яблоко с таким вкусом, лицо его было при этом столь благостно и до такой степени не был он похож ни на какого снайпера, что Кире нестерпимо захотелось переброситься с ним словцом.

— Хорошая у владыки машина, — заметила ему Кира.

— Сами понимаете, — самодовольно ответил отец Паисий, и щечки его яблочками подкатили под щелки глаз, — в России без трактора нельзя. Да и у вас нежная ласточка, я слышал, — сладострастно прищурился он, и Кира подумала, что с таким целомудренным сладострастием мужчины говорили и говорят о трех вещах на свете: о женщинах, скаковых лошадях и теперь вот об автомобилях.

Накинутая платком, на крыльцо выскочила матушка и сунула в пухлую руку водителя полиэтиленовый пакет.

— Пирожочков на дорогу, отец Паисий, — мелко, словно семенила, приговаривала она. — Пирожочков…

— Ох, искушение, — буркнул отец Паисий, проворно протянув руки за подношением.

С благочинным Кире пообщаться толком не пришлось — он как раз появился за матушкой, на Киру посмотрел мельком, махнул Паисию и они укатили в темень.