Дорога в снегопад - Антон Уткин

Голос чтеца воздрожал и усилился, вонзая звонкие звуки слов в студеный воздух:

Но безутешна будет мать!А СМИ трусливо будут лгатьИ чей-то рейтинг поднимать…А я начну свой счет опять…

Дальше говорил представитель самих местных ветеранов — парень в оранжевом пуховике с непокрытой взъерошенной головой.

— Дорогие друзья, — начал он, — дорогие матери! Мы собрались сегодня здесь, чтобы почтить память наших товарищей, с которыми бок о бок мы защищали Родину от ее врагов. Сегодня мы вернемся домой, многих из нас встретят жены и дети, родители. А есть среди нас те, — он повернул голову к матерям, — которые унесут свое горе в свои дома и останутся наедине с ним. Там они будут вспоминать своих сыновей, не доживших до сегодняшнего дня…

Алексей с недоумением посмотрел на оратора и с испугом на матерей и подумал, что можно было бы, наверное, подбирать более щадящие слова, но было видно, что эти слова, составленные как будто специально для того, чтобы ранить душу, находят дорогу к их сердцам. Все, что говорилось, матери слушали жадно и внимательно.

Снег пошел гуще. Озябшие дети заботливо прикрывали ладонями свои свечи. Батюшка, опустив глаза долу, ежился в своей куртчонке и согнулся в три погибели, но даже в этом положении все равно возвышался над всеми прочими, как колодезный журавль.

Алексей, стоявший с самого края площадки у армейского ГАЗ-66, который доставил солдат почетного караула, вышел на тротуар и закурил. Отсюда, из-за низкой чугунной ограды, оставшейся в наследство от царских времен, он увидел как бы целиком всю картину. Бывшие солдаты, все как один без шапок, морщились от снега и переминались в холодных ботинках, но в глазах их прочно стояло какое-то выражение серьезной сопричастности. Они не отличались ни ростом, ни статью. Казалось, что за последнее столетие Родина-мать выгребла из своих закромов все самое мощное, все самое красивое, но даже то, что осталось, продолжало какую-то вековую, упрямую работу. Дети не забывали следить за огоньками свечей.

И это сборище небогато одетых людей показалось ему маленьким и жалким даже в этом маленьком городке. Не верилось, что всего в восьмидесяти километрах отсюда находится Москва. Мимо по дороге проезжали автомобили, и некоторые водители с любопытством поворачивали головы. Было ощущение, что никому в целом мире дела нет до этой горстки людей, что слова, которые они произносят, напоминают отчаянные заклинания в пустоту, что Родина-мать, ослепленная снегом, не видит их, что Москва, на которую, может быть, здесь еще уповают, живет какой-то совсем другой, чужой жизнью и не верит уже не только чужим слезам, но давно смеется и над своими. Сердце его сжалось от жалости к этим людям, от всего происходящего, и в то же время он почувствовал удовлетворение от того, что он сейчас здесь оказался вместе с ними.

Последним говорил тот самый высокий нескладный молодой священник в скуфейке и в серой куртке, надетой поверх подрясника. Его утешение длилось недолго, и напоследок он сказал:

— Будем помнить, что мы верим в Бога не мертвых, но живых.

На этих словах два сизых голубя влетели в каре, сделали круг над заснеженной клумбой, из которой торчали сухие почерневшие стебли прошлогодних цветов, и деловито заходили вдоль нее, выклевывая что-то с затоптанной, заснеженной земли.

— Митинг… — сказал было пожилой поэт, но тут из-за спины Родины-матери хлопнули выстрелы почетного караула. Стрелки дали три залпа, после чего пожилой поэт все-таки объявил митинг закрытым. Снова зазвучал государственный гимн. Бездомный снял свою грязную шапку и чинно держал ее в полусогнутой руке. Красные похмельные глаза его влажно блестели.

После митинга школьники с кадетами отправились продолжать обучение, а матери и ветераны переместились в ночной клуб с громким, непонятным и совсем, на взгляд Алексея, неуместным в этом старорусском городке названием «Gizo», где были устроены поминки и церемония в некотором роде имела продолжение. Угощение состояло из тушеной капусты, вареной картошки и тонко нарезанных ломтиков колбасы. В прозрачных кувшинах ядовито желтела фруктовая вода. Пока матери рассаживались за столы, участники «Музыкального десанта» отправились переодеваться за кулисы танцпола и скоро явились во всей красе — в голубых беретах, в песочных «афганках», на которых красовались разнообразные награды. Немедленно они приступили к делу и буквально завалили собравшихся песнями и стихами.

В перерыве Паша — тот самый парень в оранжевой куртке, участвовавший в митинге, — взошел на танцпол. Трое других его товарищей, держа в руках однотипные полиэтиленовые пакеты и гвоздúки, встали по обе его руки.

— Сейчас, — объявил Паша, — мы хотели бы выразить благодарность матерям, вырастившим таких прекрасных сыновей. — И стал пофамильно вызывать матерей.

Женщины поочередно вставали из-за стола и, поправляя юбки, выходили к танцполу. Они были довольно разные, одетые в дешевый трикотаж, со следами прошедшей жизни на своих лицах, с бесхитростно наложенным макияжем.

— Пусть ваша жизнь будет сладкой, как эти конфеты, — торжественно приговаривал Паша, оделяя очередную мать подарками.

Пакеты, цветы и конфеты матери принимали с робкими, смущенными улыбками, словно их награждали за успехи в социалистическом соревновании.

Когда с подарками покончили, на сцене снова загремел «Музыкальный десант». Но женщинам, видимо, надоело слушать про «Герат — душманскую столицу», большинство из них даже не знали, что это и где.

— Что-нибудь поближе к народу, — громко сказала на сцену сидящая с краю полная старуха в накинутом на плечи павлово-посадском платке. — Чтобы все подтянули.

Сыграли и спели «Белую калину». После этой песни на сцену выскочил еще какой-то подвыпивший уже ветеран, как оказалось, не местный.

— Ветеранская организация Александровского района знает, — заявил он, — что Зинаиде Ивановне, потерявшей в Чечне сына, гвардии лейтенанта Чернобурова Николая Александровича, предстоит операция на зубе, и вот на эту операцию мы, ветеранская организация Александровского района, выделяем тысячу рублей!

Сказав это, он, высоко подняв руку и показав всем голубую бумажку, обвел собрание сияющим лицом. Блестящие глаза его как бы говорили: «Не отстанем мы в благородстве от киржаков!»

Зинаиды Ивановны почему-то не было, зато была ее дочка — девушка, сестра лейтенанта. Она-то и приняла из рук парня голубую бумажку Все присутствующие захлопали в ладоши, а парень, все так же сияющий, сел на свое место.

«Музыкальный десант» исполнил еще две композиции, и мероприятие как-то само собой, согласно какой-то своей внутренней логике, подошло к концу. Снова на сцену взбежал Паша и взял микрофон:

— И еще раз разрешите выразить нашу благодарность, — он приложил руку к сердцу, — и сказать большое спасибо «Музкальному десанту», приехавшему к нам из Москвы.

Потом, когда угощали участников «Десанта», Алексей спросил у Паши:

— А детей-то чего так мало было?

— Да, понимаешь, — почесал тот затылок, — городская администрация была против нашего мероприятия. Это из ближайшей школы один класс пришел, а другим запретили.

— Почему же против? — изумился Алексей. — Это же военно-патриотическое мероприятие у вас.

— Не знаю, — грустно ответил Паша. — У нас же как? Больше трех не собираться. Так, что ли? Такая тема сейчас вроде.

— Так был же там представитель администрации, — заметил Стас.

— Это с районной администрации был мужик, — пояснил Паша, — с ними мы дружим. А то еще есть городская.

— Понятно, — отозвался Алексей, хотя ничего ему не было понятно.

Местные матери потянулись по домам, а Александровских матерей белая «Газель» повезла в Александровск. Ветераны сердечно простились с участниками «Музыкального десанта». Все они, разогретые поминальной водкой, вышли на улицу без верхней одежды и столпились вокруг микроавтобуса Графа.

— Приезжайте еще, мужики, — сердечно зазывал Паша, — а то просто так приезжайте. У нас тут авиаклуб есть, можно с парашютом попрыгать, если что.

— Приедем, — заверил Граф, и «Десант» тоже отчалил к своим пенатам.

Черные ели, присыпанные снегом, угрюмыми шеренгами стояли по обе стороны полотна; в полях дрожали огни нахохлившихся домов. Дорогу скрашивали песни коллективов и исполнителей, родственных «Музыкальному десанту».

— Танцуй, девочка, танцуй, кружись, девочка, кружись, держись, девочка, держись, это наша жизнь, — пел довольно известный в среде самодеятельной патриотической песни киевский «афганец». Незамысловатая мелодия этой песни подействовала на Алексея как анестезия. На приборной панели он высмотрел кнопку повтора и нажал на нее.